Маяковский и его долги

Валентин Андросов

1.

На днях ученый мир отметил очередную годовщину смерти выдающегося Юрия Владимировича Шереха-Шевелёва – выдающегося украинско-американского ученого-слависта, языковеда и литературного критика.

Широкой общественности Юрий Шевелёв известен, в частности, эпичнеским скандалом вокруг памятной доски в Харькове, однако в общем и целом он представляет собой закрытую фигуру. Тем интереснее проникнуть в мир его текстов, многие из которых вполне доступны в Интернете и способны стать увлекательным чтением для далекого от филологических интересов читателя.

Один из таких текстов – статья «Москва, Маросейка», написанная в американской эмиграции к помпезно отмечавшемуся в УССР 300-летию Переяславской рады 1654 года – служит тому подтверждением. Сложный и спорный исторический материал – причины, истоки и последствия установления московского влияния в Украине XVII века – приводит Шевелёва к несколько неожиданным выводам.

С одной стороны, Переяслав ознаменовал поражение казачества и стал отправной точкой колонизации Украины со стороны нарождавшейся и по сей день не сданной в исторический архив Империи. Но в то же время, решение Богдана Хмельницкого в тех условиях продемонстрировало пример государственной мудрости, поскольку открывало двери для культурной экспансии в отношении полудикой, отставшей от европейского контекста Москвы. Древний Рим победил Грецию политически, но был побежден ею в сфере культуры – подобные исторические проекции вдохновляли Лесю Украинку при создании драматической поэмы «Оргия».

Завоевание Москвы украинскими учеными, книжниками, живописцами, граверами и музыкантами того времени было непродолжительным, однако предельно мощным – последний отголосок подобных жизненных установок отразился в судьбе Гоголя. Инерция исторического процесса породила волну, на гребне которой богословы и философы Киево-Могилянской академии выдвинули концепцию «Великой» и «Малой России» (по образцу Великой и Малой Греции – Афин), а также универсалистскую модель Киева – славянского Иерусалима, которая вдохновляла в свое время Григория Сковороду и членов Кирилло-Мефодиевского братства.

Орудием возвышения второго Иерусалима – Киева – должна была стать Москва. Ее военная мощь должна была осуществлять программу украинской интеллигенции. Непрестанные призывы к борьбе против турок и татар в проповедях Галятовского, Барановича и всех украинских проповедников XVII века, да даже и самого Стефана Яворского, – не общие места, как может сейчас показаться, и не результат татарских набегов на Украину, а прежде всего проявления этой универсально-христианской идеологии.

[caption id="attachment_10013" align="aligncenter" width="450"] Юрий Шевелёв. «Москва, Маросейка»[/caption]

Накануне грандиозных исторических событий Империя нуждается в приливах свежей крови и новых идей. Одним из традиционных – с XVII века – источников удовлетворения подобных запросов становится Украина. По этому пути прокладывается мост в эпоху Маяковского и вплоть до нашего времени.

2.

[caption id="attachment_10014" align="aligncenter" width="384"] Окно сатиры РОСТА № 598 (серия «Все на помощь Донбассу!»). Ноябрь 1920 г.[/caption]

Принято считать, что Владимир Маяковский начисто исписался в пылу революционных событий и Гражданской войны. Противопоставление «славы» и «рассвета» из посвящения «Маяковский в 1913 году» Анны Ахматовой («Я тебя в твоей не знала славе, / Помню только бурный твой расцвет») задало парадигму постсоветского восприятия классика: Маяковский времен культовой «Лилички», грозных антивоенных инвектив вроде «Вам!» или «Мамы и убитого немцами вечера», а также эпичного «Облака в штанах» без остатка принадлежит дореволюционному времени. Последние раскаты могучего гения отзвучали в «Мистерии-Буфф», октябрьской поэме «Хорошо» и некоторых стихотворных подписях к плакатам «Окон сатиры РОСТА», которые сами по себе маркировали переход на рельсы прикладного искусства и постепенное сворачивание на пути графомании, в жару которой поэт задохнулся ко времени рокового выстрела в сердце на четвёртом этаже коммунальной квартиры на Лубянке (ныне – Государственный музей В. В. Маяковского).

Такая бегло обрисованная канва художественной биографии Маяковского кажется в целом справедливой, но только до известной степени. Поскольку великий художник слова и кисти, каковым несомненно был тот самый Владимир Владимирович, всегда остается великим, даже в часы рокового обострения неравенства самому себе, в том или ином виде переживаемые любым смертным. Таинственная, до конца не познаваемая способность становиться «нервом эпохи», проговариваться – по Фрейду, вопреки Фрейду и сквозь Фрейда – о наиболее насущных «знаках времени» составляет ядро и сущность по-настоящему великого творческого дарования.

1924 и 1926 годами соответственно датированы два стихотворения Маяковского с красноречивыми заголовками – «Киев» и «Долг Украине». Лирический герой «Киева» едет «в гости к старой, старой бабушке», озирает панораму днепровских берегов с высоты Владимирской горки и протягивает символико-исторический мост между киевским князем и «другим, земным Владимиром» (Лениным), который «крестит нас железом и огнем декретов». Вроде бы случайно проходит на этом величественном фоне тень царского премьер-министра Петра Столыпина, убитого в киевской опере в 1911 году. Вскоре после событий 1905-1907 годов Столыпин стал широко известен своей реакционной политикой и опосредованным покровительством монархических организаций черносотенного толка, наподобие «Союза русского народа», проводившей в 1906 году в Киеве Всероссийский съезд русских людей.

[caption id="attachment_10015" align="aligncenter" width="553"] Владимир Маяковский[/caption]

Даже чуть

                 зарусофильствовал

от этой шири!

Русофильство,

                            да другого сорта.

Вот

      моя

                 рабочая страна,

                                        одна

в огромном мире.

— Эй!

Пуанкаре!

                            возьми нас?..

Черта!

Ничем ли не отзывается «другое русофильство» лирического героя Маяковского в современных реалиях? «Эй! Пуанкаре (Обама, Меркель)! возьми нас?.. Черта!» Оставим этот вопрос на откуп историкам и социологам. Слово сказано: «русофильство». И далее в качестве финала:

Здравствуй

и прощай, седая бабушка!

Уходи с пути!

скорее!

ну-ка!

Умирай, старуха,

                            спекулянтка,

                                                    на́божка.

Мы идем –

ватага юных внуков!

Киев 1924 года – еще не столица УССР, но уже колыбель украинских неоклассиков, в которой зарождались и цвели поэтические таланты Николая Зерова, Михаила Драй-Хмары, Максима Рыльского и других молодых авторов – Киев одухотворенных сковородинских экстазов Павла Тычины или панфутуристических видений Гео Шкурупия оказался недоступным Маяковскому-поэту сквозь заслону старорежимной имперской символики, исподволь проникавшей в послереволюционный политический климат, что само по себе составляет отдельную страницу панорамного повествования о взаимном притяжении и взаимном непонимании русской и украинской культур.

Однако два года спустя Владимир Маяковский создает уже качественно иную украинскую панораму, новаторский характер которой актуален вплоть для нашего времени. «Долг Украине» – это колоссальное усилие русского духа, направленное на снятие вековых шаблонов и обретение настоящей Украины как terra incognita. Кавычечная скромность в сочетании с предписаниями лаконичности не позволяет мне разместить здесь полностью этот замечательный в своем роде текст, который я настоятельно советую в качестве программного mustread'а в массиве русской словесности ХХ века:

Говорю себе:

                 товарищ москаль,

на Украину

                 шуток не скаль.

Разучите

                 эту мову

                            на знамёнах —

                                                    лексиконах алых, —

эта мова

                 величава и проста:

«Чуешь, сурмы заграли,

час расплаты настав…»

Разве может быть

                            затрёпанней

                                                    да тише

слова

                 поистасканного

                                        «Слышишь»?!

Я

     немало слов придумал вам,

взвешивая их,

                 одно хочу лишь, —

чтобы стали

                            всех

                                        моих

                                                    стихов слова

полновесными,

                            как слово «чуешь».

Трудно

                 людей

                            в одно истолочь,

собой

     кичись не очень.

Знаем ли мы украинскую ночь?

Нет,

     мы не знаем украинской ночи.

https://www.youtube.com/watch?v=IJdklJ0SsTs

3.

Владимир Маяковский с визуальной точностью отразил в своих текстах присутствие двух полюсов восприятия Украины в орбите русской культуры. Воинствующий и нечувствительный к глубинным проявлениям инаковости шовинизм соседствует с искренней потребностью к проникновению в другие культурные миры, установлению с ними связей соседства и взаимовыгодного сотрудничества. Эта программа была заложена в мессианской концепции «Москва – третий Рим», она работала и во второй половине XVII века, и в 1920-е годы. Она работает в 2010-е годы, когда требования русских националистов-имперцев «стереть Украину в радиоактивный пепел» соседствуют с ожиданиями «новой крови из Бердянска», которая бурным потоком должна направиться на строительство новейшего имперского проекта:

Пора, давно пора влить новую кровь в систему Бульварного кольца. Уж скоро сто лет будет с последнего переливания. Жмеринка и Шепетовка, Бердичев и Бердянск, которые в 20-30-е годы способствовали много к украшенью Москвы, давным-давно пожраны и переварены Златоглавой, кровь застоялась, начинает скисать. А десяток-другой-третий-четвёртый запорожских сталеваров и донецких шахтёров весьма улучшил бы моральный и культурный климат Бронных улиц. (Лев Пирогов, 16.03.2014)

«Украинские ночи» в Москве, барочная экзотика придворных казачков времен Елизаветы Петровны и братьев Разумовских, затаенное дыхание «запорожских сталеваров и донецких шахтёров» – вот что составляет предмет голода и насущную внутреннюю потребность наиболее дальновидных сторонников возрождения Империи из числа наших современников.

Маяковский-поэт и Маяковский-художник даже на грани творческого краха сохранил тонкую чувствительность к подобным всплескам коллективного бессознательного, которые в Советском Союзе 1920-х годов лишь исподволь давали о себе знать, до времени вытесненные на окраины культурного процесса интернационалистической идеологией строителей «светлого будущего».

Сталинский ампир-коммунизм пробудил к новой жизни дореволюционные социальные матрицы, и именно оттуда через ряд искажений и поверхностных административных реинкарнаций они были унаследованы нашей суровой современностью. Только честный демонтаж имперских шаблонов и противоречий, лишенный недомолвок периода полураспада советской системы, может качественно обновить структуру русско-украинских политических, социально-экономических и культурных отношений.

NB! Мнение редакции может не совпадать со мнением автора‏.