Полное интервью начальника Генштаба Виктора Муженко

Примечание редакции. Публикуем полную версию интервью с Виктором Муженко, размещённого на сайте «Фокус».

Генерал армии Виктор Николаевич Муженко, несмотря на свою известность, редко даёт интервью.

Об этой встрече мы договаривались давно, но всё время она откладывалась – то визиты в Грузию, то в Брюссель на саммит НАТО, то вылеты на полигоны или полёт в огненный ад взорванного склада боеприпасов под Сватово.

Наконец, в один из выходных дней он нашёл в своём сверхплотном графике время для интервью.

Его просторный кабинет обставлен предшественниками. На столах – карты со множеством пометок.

Здесь мозг войны, которую ведёт наша страна. И Виктор Муженко – человек, взявший на себя ответственность за эту войну.

После поздравления с присвоением высшего воинского звания, я задаю ему первый вопрос:

– Что вы почувствовали, когда Вам было предложено занять пост начальника Генерального штаба и Главнокомандующего Вооружёнными силами Украины? Как для вас началась война?

– Не знаю, сколько было претендентов на эту должность, с кем велись беседы и кому поступали предложения. По датам я уже конкретно не помню, события того года – сплошной калейдоскоп. А вот что я чувствовал… Наверное, понимал, какая ответственность ложится на меня в столь непростое время. Это было в конце июня, и беседы велись эпизодически.

В ту ночь я прилетел из зоны АТО, поговорил с Президентом около часа и вернулся обратно. Мы тогда проводили ряд операций в зоне АТО, и я понимал наличие сил и средств, состояние Вооружённых сил. Ещё весной, в марте, я занимался созданием группировки, способной прикрыть Крымский перешеек. Помню, с каким трудом шло создание группировки, хотя мы сформировали её буквально за две недели и получили возможность отразить агрессию со стороны России.

У нас не было боеспособных соединений уровня бригады, поэтому было принято решение вводить части по мере готовности. Это были батальонные группы, в том числе батальоны территориальной обороны, среди которых были и те, которые комплектовались добровольцами.  

Заводом войск и локализацией зоны конфликта непосредственно руководил Генеральный штаб, а потом руководство группировкой было передано в подчинение командования Антитеррористической операцией.

В начале мая прошлого года я прибыл с Херсонщины в зону АТО. Мы провели ряд успешных тактических операций по отражению и предупреждению нападений на наши колонны (в частности, под Октябрьским было нападение на 2-й батальон 95-й аэромобильной бригады, под Рубежным — на 2-й батальон 30-й механизированной бригады). После этого мне было предложено возглавить Антитеррористическую операцию.

С 20 мая я стал руководителем АТО, а уже 26 мая был первый успешный бой в донецком аэропорту, где противник потерял более 100 человек. В июне мы провели ряд успешных операций, в частности – освобождение Красного Лимана. Затем вышли в район Ямполя и Закотного, чтобы блокировать пути снабжения группировки Стрелкова-Гиркина в Славянске. Потом было короткое 10-дневное перемирие, которое, кстати, не выдерживалось. Потом, уже по итогам этих моих действий, мне в конце июня было предложено возглавить Генеральный штаб. Причём предложение было оформлено таким образом, что отказаться не было возможности, при этом я оставался руководителем Антитеррористической операции до середины сентября 2014 года.

Растерянности точно не было. Я знал, что и как нужно было делать.

– Как проходил процесс наращивания Вооружённых сил?

– Наращивание шло за счёт мобилизованных, добровольцев (кстати, за весь период 6-ти волн мобилизации — порядка 35 тысяч добровольцев). Всего было призвано 210 тысяч, из них порядка 180 тысяч – в ВСУ. Более 20% добровольцев — мотивированных, знающих, на что они идут. С каждой волной мобилизации процент добровольцев оставался примерно одним и тем же – от 1-го из 6-ти до 1-го из 8-ми человек.

Что же касается добровольческих подразделений, то часть батальонов (такие как «Шахтёрск», «Азов», «Донбасс», «Свитязь», «Херсон») формировались как подразделения МВД, и их участие в боевых операциях, планируемых штабом, было ограниченным.

Так, батальон «Донбасс» участвовал в освобождении Попасной, и небольшое количество людей попытались принять участие в освобождении Лисичанска.

Там работали 95-я аэромобильная и 24-я ОМБр, часть сил 51-й бригады и наш войсковой спецназ. А потом появились человек 50 или 60 из «Донбасса», которые попытались вывезти материальные ценности из Лисичанского горсовета и были выдворены бойцами 95-й бригады. На этом участие «Донбасса» в освобождении Лисичанска, Северодонецка и Рубежного закончилось. Одна рота батальона «Днепр», — по-моему, это была рота Шилова, — принимала участие в освобождение Песок (район ДАП).

Батальон «Айдар» изначально формировался в структуре ВСУ. Это был 24-й батальон территориальной обороны, который был переформирован в 24-й отдельный штурмовой батальон. Он очень хорошо себя показал в боях в районе Счастья, Новосветловки, Хрящеватого, Весёлой горы. Причём непосредственное участие в боевых действиях принимало порядка 25% от личного состава, то есть те же 20% добровольцев. Это по оценкам самих же айдаровцев.

Недавно он был отведён на полигон, где провёл полный цикл боевого слаживания, был пополнен, в том числе за счёт добровольцев, и сейчас выполняет задачи в зоне АТО.

На первом этапе и добровольческое, и волонтёрское движение было очень важным элементом развития гражданского общества. С одной стороны, оно сыграло, кроме всего прочего, и психологическую роль. Думаю, противник, увидев, что происходит, понял, что ему не удастся быстро реализовать свои планы.

С другой стороны, это дало нам возможность создать мощные группировки Вооружённых сил.

– Расскажите подробнее о реформе Вооружённых сил Украины. Как она проходит?

– Давайте определимся с шагами, которые были сделаны для создания боеспособных Вооружённых сил. Шло постепенное наращивание боевых возможностей ВСУ, причём в максимально сжатые сроки. Сначала это были отдельные подразделения, ротные тактические группы, потом батальонные тактические группы (БТГр) и отдельные батальоны, потом группировки, потом мы создали 4 сектора: А, Б, С и Д — и был отдельный район М в районе Мариуполя.

Был создан штаб АТО как единая система управления. Мы начали работу с количества 6-ти человек, потом довели до 20-ти, потом до 50-ти человек, и это ядро оперативного состава управляло группировкой до сентября 2014 года.

Осенью 2014 года мы начали управлять уже бригадами, потом переформировали батальоны территориальной обороны в мотопехотные, свели их в бригады, сформировали 4 мотопехотные и 2 механизированные бригады, нарастили способности танковых бригад – 1 и 17, и начали процесс полноценного их слаживания. Уже прошло боевое слаживание более 10 бригад, и, думаю, в начале 2016 года мы завершим этот процесс.

По сути, за лето-осень прошлого года удалось создать полноценные Вооружённые силы. Оставалась одна проблема – не было резервов. Мы смогли поставить бригады на боеучастках, но резервов не было, что и стало причиной проблем в районе донецкого аэропорта и Дебальцево.

К весне 2015 года мы смогли сформировать такое построение, при котором у нас были бригады первого и второго эшелонов, мобильные и общевойсковые резервы.

Сейчас наше построение отвечает всем требованиям и нормативным документам, которые есть на сегодняшний день.

Мы практически решили – за небольшим исключением – проблемы оснащения боевой техникой. Да, она не супермодная, не суперсовременная, но уже достаточно боеспособная. Личный состав ею овладел и это даёт не только надежду, но и вселяет уверенность в том, что мы сможем отстоять своё государство.

У нас сейчас нет проблем с принятием решений на уровне командира взвода, роты, батальона или бригады. Дело в том, что многие наши командиры высокого уровня не имели опыта руководства подразделениями на уровне взвода во время войны. Сейчас у них такой опыт появляется.

Мы выходим на то, что уже есть командиры на уровне оперативного командования, которые способны принимать решения и нести за них ответственность. Но вот немного выше есть определённые проблемы.

Поэтому одно из основных направлений – реформирование на уровне не только тактическом, но и оперативно-стратегическом, и стратегическом.

Я говорю и о Генеральном штабе, и о командовании видов Вооружённых сил.

Должны быть и дееспособные структуры, и те люди, которые способны принимать решения и отвечать за них.

В прошлом году основной задачей было создание группировок, способных локализовать угрозу территориальной целостности страны. Мы такие группировки создали — и распространение этой заразы было остановлено. Это во-первых.

Второе направление (на следующий год) – это реорганизация и повышение эффективности Воздушных сил, особенно в том, что касается противовоздушной обороны, в том числе войсковой. В бригадах и батальонах будут «Осы», «Шилки», ПЗРК, «Тунгуски» – словом всё, что у нас сейчас есть. Мы это должны восстановить, научить людей им пользоваться и быть готовыми к его применению.

Третье направление – Военно-морские силы.

Но не нужно думать, что реформироваться в определенные годы будет только Воздушные или только Военно-морские силы. Это будет решаться комплексно, только акценты будут расставлены так.

Одно из основных направлений нашей работы – создание единой автоматизированной системы управления войсками. Такие работы уже ведутся, уже есть отдельные элементы такой системы – они прошли испытания, в том числе в зоне АТО. Сейчас мы работаем над тем, чтобы объединить систему в единое целое, провести её апробацию и взять на вооружение.

Эта система строится с использованием опыта НАТО, но на нашей базе, и я думаю, что это будет отечественная система.

– Если можно, расскажите подробнее о взаимодействии с НАТО? Сейчас много противоречивой информации по поводу того, чему и кто у кого может научиться.

– Мы создали учебные центры, развернули на полигонах учебные подразделения и они уже показали свою эффективность.

Тому свидетельство – заявления инструкторов из НАТО, которые нам оказывают помощь. Они говорят, что «можем не только учить, но и нам есть чему учиться у украинцев».

У нашей армии уже есть боевой опыт; и мы понимаем, чему должны быть научены; мы знаем, что нам необходимо для того, чтобы эффективно противостоять врагу.

Мы должны научиться применять все средства вооружения и всегда быть готовы к тому, чтобы защитить свой личный состав любыми средствами.

У НАТОвцев мы должны для себя взять в первую очередь методики обучения, тренажёрную базу. Что интересно – сейчас меняются стандарты НАТО. Их меняют с учётом нашего опыта, в том числе те разделы, которые касаются действий личного состава – как в одиночку, так и в составе подразделений.

– Вы недавно вернулись из Брюсселя, где в штаб-квартире НАТО провели ряд консультаций и переговоров. Обсуждались ли вопросы боевого взаимодействия с Вооружёнными силами НАТО. Вы ведь полгода воевали в Ираке, были на Балканах, Афганистане и такой опыт у вас есть. Иными словами, есть ли вероятность, что в одном строю в бой пойдут наши танки Т-64БВ и немецкие «Леопарды»?

– Думаю, что сейчас вопрос так не стоит. Украинские войска уже не раз показали своё умение воевать в составе коалиции. Это и опыт в Ираке, и в Косово, в составе контингента KFOR. У нас есть опыт работы с коалиционными силами в Афганистане. Я не думаю, что у нас будут проблемы по взаимодействию с войсками НАТО, особенно в вопросах применения на уровне тактических действий.

У нас проводились и проводятся курсы, мы готовим офицеров и сержантов (в том числе по языковой подготовке) в учебных заведениях НАТО, и не сворачиваем эту подготовку. Не скажу, что у нас уже достаточно офицеров, чтобы полностью убрать языковой барьер, но обеспечить взаимодействие мы сможем.

– Сейчас ведётся много разговоров о «контрактной армии». Что это – популизм или реальность, особенно в условиях войны?

– Давайте определимся с терминами. В Вооружённых силах Украины есть определённое количество тех, кто служит по контракту. По сути, профессионал и контрактник – это понятия тождественные. Это те люди, для которых служба в армии является работой. Они лучше подготовлены и способны лучше выполнять поставленные перед ними задачи. Мы заинтересованы в том, чтобы таких людей было как можно больше, но нужно учитывать наши реалии, в том числе экономические. Поэтому только контрактное формирование сегодня нереально.

В условиях войны нужно вести речь о смешанном принципе комплектования. Это исходя и из экономического положения страны и с учётом наращивания боевого потенциала Вооружённых сил и группировок войск.

Нам необходимо определённое количество людей в оперативный резерв – это те, кто могут прийти на доукомлектование частей.

Сейчас стоит вопрос о создании стратегического резерва. В случае широкомасштабной агрессии нам необходимо будет в разы увеличивать численность Вооружённых сил, наращивать их боевые возможности их, и, к сожалению, пополнять потери. Следовательно, нам необходим будет и мобилизационный резерв.

Поэтому говорить о том, что только контрактники смогут противостоять одной и самых мощных армий мира (а в Европе это самая многочисленная армия), нельзя.

Когда некоторые утверждали, что 50 тысяч человек смогут противостоять миллионной группировке российских войск, или даже полумиллионной, – это ошибка. Соотношение получается слишком серьёзным и не в пользу контрактной армии. Это одно.

У нас линия боевого соприкосновения — 500 км. 50 тысяч – это 100 солдат на километр фронта. Способны ли они будут удержать фронт? А ведь есть такое понятие, как оперативное построение, есть второй эшелон, есть резервы, есть артиллерия, есть подразделения обеспечения – боевого, материального, медицинского.

Есть другие участки государственной границы, которые тоже нужно прикрывать.

Так что контрактной армии пока для этого явно недостаточно.

– Вас называют «Витя-война». Это прозвище вам дали офицеры 8-го корпуса, которым Вы в прошлом командовали. 8-й корпус стал одним из источником боевых кадров для украинской армии…

– Да, есть такое. Мы в 8-м корпусе очень серьёзно относились к тому, что было связано с боевой подготовкой. Я был одним из тех, кто это генерировал. Мне самому это было очень интересно. Считаю, что жизнь военного человека должна быть нацелена на то, чтобы максимально достичь совершенства в своей профессии.

И военный должен быть способен в критический момент выполнить то, чему его учили всю сознательную жизнь. У нас есть много офицеров, которые ни разу не принимали участие в боевых действиях: не попали ни в миротворческие миссии, ни в стабилизационные контингенты.

Но нам выпала такая доля, как в песне поётся: «Щастя нам таке дано – захищати неба й поля синьо-жовте знамено».

Мы к этому готовились, мы к этому пришли. Не всё происходит так, как мы учили. Приходилось менять многое и в подходах, и управлении войсками. Особенно в том, что касается скрытого управления войсками.

До войны мы знали, что решения должны приниматься коллегиально; много людей должны его заслушивать, обсуждать. А война показала, что это нужно менять. Мы пришли к тому, что задача ставилась с глазу на глаз и только некоторые вопросы взаимодействия доводились до других подразделений.

– Вы говорите о рейде десантников? Насколько я знаю, успешных рейдовых операций по тылам врага было не очень много. Из успешных можно вспомнить ввод в прорыв под Колтово танковых армии Рыбалко и Лелюшенко, да прорыв танковой армии Катукова в Померанию. Остальные рейды заканчивались, как правило, трагически.

– В частности, да. По итогам летнего рейда многие десантники говорили о том, что успех был достигнут благодаря скрытности операции. Это было неожиданно, замысел был дерзкий, но ещё дерзновенней было его выполнение. Из примеров Второй мировой войны можно вспомнить рейд 91-й бригады Якубовского весной 1945 года в Германии – бригада свою задачу выполнила, но полностью было израсходовано топливо. И тогда (кстати, к вопросу скрытого управления войсками) они вышли в эфир и доложили обстановку с местом расположения недалеко от Цоссена. Немцы выдвинули танковую группировку, которая эту бригаду расстреляла. Я в тех местах бывал, потому что проходил там службу в 1986–1991 годах. Там есть кладбище танкистов бригады. Вот пример выполнения задачи с трагическим финалом.

– А вам не страшно было принимать решение о рейде? Не в плане личном, а в плане того, что не выполнят задачу?

– «Страшно», наверное, не подходит. Опасения — да, были. Сомнения — тоже. Мы максимально оговорили с командирами все вопросы, и нужно было просто брать на себя ответственность и принимать это решение. Задачи нам пришлось менять по ходу рейда — он должен был быть более глубоким. Ставились задачи на выход в район Ровеньков, туда же должны были выйти другие части. Но в силу ряда причин задачи пришлось ограничить.

– Если уже зашла речь о выполнении своих обязанностей, то как отмечают солдат? Сейчас существует много наград, и в то же время есть много вопросов по награждению.

– В Украине есть ряд наград государственных, которые вручает Президент, и есть ряд ведомственных. Мы сейчас ставим вопрос о расширении списка наград, создана рабочая группа и скоро мы представим список этих наград в Администрацию Президента. Там же будет определено, кто и чем может награждать – это будет зависеть от статуса награды.

– Сейчас на фронте продолжается перемирие. Скажем так, довольно странное. Идут обстрелы, есть убитые и раненые. Что вы скажете о его перспективах?

– Перемирие в основном соблюдается. Огонь с той стороны ведётся преимущественно провокационный. Часто ведётся просто в нашу сторону, иногда с недолётами, иногда в промежутки между боевыми порядками. Также есть немало случаев, когда огонь по нашим позициям ведётся прицельно. Это делается специально, чтобы спровоцировать украинскую сторону на ответ. Тем самым будет возможность обвинить Украину в срыве Минских договорённостей.

– Но если существует реальная угроза для жизни наших военнослужащих, командиру подразделения дано право самостоятельно принимать решение об ответном огне из всех разрешённых видов оружия.

– В целом можно сказать, что наши потери на сегодняшний день значительно снизились. Имею в виду боевые потери.

Мы выполняем Минские договорённости, отвели все вооружения, даём возможность представителям ОБСЕ осматривать эти районы. Сейчас есть определённые перемещения техники, но они связаны с элементами боевой подготовки и мы ставим о них в известность представителей ОБСЕ.

Что касается той стороны, то мы знаем, что есть отдельные районы, где её техника, танки и артиллерийские системы, которые подлежали отводу, приближаются к переднему краю, и есть места, куда не допускают представителей ОБСЕ.

А вообще я часто цитирую слова одно из командиров батальона: «Если раньше мы были только смелые, то теперь ещё и уверенные». Он очень чётко определил степень готовности Украины к тому или иному развитию событий.

Касательно прогнозов… прогнозы — дело неблагодарное. Я один раз попытался сделать такой прогноз в июле прошлого года. Сказал, что за месяц мы завершим эту операцию. И мы могли бы её завершить, если бы не агрессия Российской Федерации.

– А можно остановиться подробнее на присутствии войск РФ?

– Россия до сих пор не признала факт введения своих регулярных войск на территорию Украины. И сейчас есть группировка российских войск на оккупированных территориях Донецкой и Луганской областей, которую Российская Федерация не признаёт. Хотя её военные ходят со своими шевронами, на своей технике.

Недавно была оперативная информация, что зашло подразделение, которое имеет на технике ромб и цифру 29. Не буду говорить, какое это подразделение, но это часть ВС России. (Как стало известно редакции, 29 в ромбе – отдельный комендантский полк 1-го армейского корпуса «ДНР». Маршруты движения техники – по всей территории оккупированной части Донецкой области. Автотехника ОКП 1-го АК часто используется для доставки л/с от границы с Россией.)

– В последнее время вдруг возникла тема сил специальных операций. Вас обвиняют в том, что вы разваливаете всю систему подготовки, говорят о конфликте с командиром ССО полковником Кривоносом. Можете прояснить ситуацию?

– Конфликта как такового нет. Есть тема, которая, к сожалению, приобрела резонансную огласку в СМИ. При создании таких структур, какими являются ССО, публичное обсуждение неприемлемо — просто в силу их специфики. Год назад были определены задачи для управления Сил специальных операций, которое сегодня возглавляет Кривонос. Необходимо было создать соответствующую концепцию и во взаимодействии с другими структурами ГШ наработать правовую базу. Но, к сожалению, никаких результатов этой работы я не дождался. Был спланирован ряд мероприятий по налаживанию коммуникации с нашими западными партнёрами, так как у нас отсутствует опыт создания сил такого рода.

В конце мая прошлого года, пребывая в Брюсселе, я лично посетил офис командования ССО НАТО в Европе, где имел возможность пообщаться с его руководством. В ходе этого общения мы пришли к принципиальному согласованию концептуальных подходов по созданию ССО. По моему приглашению руководитель этой структуры прибыл в Киев, где мы встретились. На встрече присутствовал полковник Кривонос. В том числе затрагивался вопрос выделения советников для этого проекта. Мною был поставлен ряд задач полковнику Кривоносу. К сожалению, этот процесс проходил довольно вяло, поэтому я предупредил его: если не будет разработана нормативная база ССО до конца октября, то с первого ноября я возьму этот вопрос под свой личный контроль и буду принимать участие в этом процессе. В ноябре мне пришлось принять решение о создании отдельной рабочей группы. В результате непрофессионального и недобросовестного выполнения своих обязательств оказалась под угрозой и подготовка сил ССО иностранными инструкторами. Это и неготовность полигона для тренировки, и невозможность осуществить качественный отбор кандидатов для такого обучения. К сожалению, это стало предметом широкой общественной дискуссии.

– А что там было с полигоном? Чем был обусловлен перенос места учений ССО?

– По месту проведения учений. После проверки Хмельницкого полигона мне доложили о его готовности и условиях проживания, питания, оборудования для обучения, и я предложил провести эту подготовку на Яворивском полигоне. В Украине это единственный полигон для учений такого уровня, имеет соответствующее оборудование, условия и соответственно сертифицирован. Однако, в силу сложившихся обстоятельств, местом проведения был оставлен Хмельницкий полигон, который был определён в соответствии с двусторонним договором.

Сейчас там продолжаются работы по его дооборудованию, улучшению условий проживания личного состава. Это всё должно быть сделано до начала учений. В свою очередь военнослужащих, которые там базировались к этому времени, пришлось потеснить и переселить в худшие условия. Но об этом почему-то не говорят, ведь эта тема не является такой привлекательной для получения политических дивидендов, как тема создания ССО.

Силы специальных операций – это составляющая ВСУ, и они должны быть в стороне от всяких политических процессов. У них, как у всех ВСУ, одна задача — защита и оборона государства. Я — за гражданский контроль, но против того, чтобы под давлением общественных и политических организаций принимать решения в угоду их интересам.

– О вас говорят, что Вы слишком часто рискуете. Когда мы с Вами были в Сватово на месте взрыва складов, то там и осколки над головами свистели, да и офицеры не хотели Вас туда пускать. Прошлым летом вы лично водили танкистов в атаку, зимой были в районе донецкого аэропорта, в Дебальцево. Зачем?

– Риск даёт возможность держать себя в форме и не расслабляться в определённой мере. Но я думаю, что солдат на передовой рискует намного больше и чаще, чем я. И я не в праве не появляться там, где подвергаются опасности наши солдаты и офицеры. Для того, чтобы понимать ситуацию, её нужно видеть и изнутри. Я понимаю, что посещение каждого опорного пункта не является задачей начальника Генерального штаба, но чтобы понимать настроения и ощущения тех людей, которые там находятся, необходимо их испытывать на себе.

А насколько необходимо генералу было садиться в танк… Знаете, в начале войны была необходимость находиться в боевых порядках. Люди должны были видеть, что тот, кто ими командует, такой же, как они. Подвергается такой же опасности. Так же рискует. Так же, может быть, боится, но способен страх преодолевать.

– Если позволите, личный вопрос к Муженко-человеку, а не к Муженко-генералу. Что для вас, как для человека, самое трудное в этой войне?

– Самое трудное? Я так сразу даже не скажу. Самое трудное — принимать решения, зная, что при реализации их могут быть потери. Все решения стараюсь принимать через призму своих ощущений. Помню, как мы только начинали свои действия в зоне АТО. Это 2–3 июня, когда мы проводили операцию по освобождению Красного Лимана и шли бои в районе Славянска. Командный пункт находился вблизи боевых порядков, мы всё видели своими глазами, раненых эвакуировали непосредственно с площадки возле пункта управления, куда прилетали вертолёты… Тогда возник вопрос: «Какое ты имеешь право?». Но одновременно я понимал, что, прекратив операцию, мы позже будем вынуждены понести ещё больше потерь. И вот это ощущение морального права отдавать такие приказы… Тогда и произошёл этот перелом.

Самое тяжёлое — это ответственность. Ты понимаешь, что должен отвечать и что твоё решение будут оценивать. И что будет критерием — успех операции? Количество потерь? Суждение каких-то аналитиков со стороны, которые не имеют понятия, что такое война? Которые не понимают, что чувствуют люди, отдающие и выполняющие эти приказы… Так сразу и не ответишь.

Страшно — да, бывает. Но дело в том, что нужно перебороть это чувство. И я понимаю, что другим тоже страшно. Понимая ответственность, не имеешь права бояться. И, с другой стороны, не имеешь права не принимать решения. Если боишься — лучше уйти с этой должности.

Александр Шульман