Ральф Фюкс: «Мы недооценили постимперскую травму».

Мы публикуем большой разговор Бориса Грозовского с Ральфом Фюксом, сопредседателем Фонда имени Генриха Бёлля, об особенностях взгляда на Россию нового образца из Европы и особенно из Германии. В дополнение к этому интервью публикуем перевод статьи Фюкса о традициях особой немецко-русской политической и экономической связи — и о том, что они означают для Украины.

«ЕС и Германия больше не мыслят геополитическими категориями»

— Давайте начнем с разговора об Украине. Если мысленно перенестись примерно на год назад, в конец прошлого лета — начало осени: что вы тогда думали об украинской ситуации, ожидали ли столь быстрых и резких перемен?

— В Германии есть пословица, соответствующая русской «Задним умом каждый крепок». Год назад, мне кажется, мы несколько наивно смотрели на проект соглашения об ассоциации между Украиной и ЕС. Мы полагали, что это все пройдет легко, без сучка и задоринки, восприняли это больше как техническую, а не политическую задачу.

Связано это было с тем, что Европейский союз (и особенно Германия) больше не мыслит геополитическими категориями. Поэтому нам не хватило фокусировки взгляда. Мы не ожидали, что Украина может превратиться в арену борьбы между ЕС и Россией. Хотя предвидеть это было можно.

— Геополитические категории теперь в ходу только в России, не так ли?

— По крайней мере, в России мыслят более геополитически, чем в Западной Европе. У американцев тоже сильна традиция геополитического мышления — мышления в терминах супервлияния. В России геополитику воспринимают как игру с нулевой суммой: когда один выигрывает, другой обязательно проигрывает. Но в Европе, особенно в Германии, так давно перестали мыслить и считали, что после распада Советского Союза серьезные конфликты в Европе уже невозможны. Иными словами, мы не восприняли всерьез слова Путина, что распад СССР — это крупнейшая геополитическая катастрофа.

— Мы тоже.

— Мы решили, что это всего лишь некое чувство обиды. А оказалось, что это политическая программа.

«Янукович сам разрушил свою связку с обществом»

— Давайте вернемся к Киеву: Майдан, протесты осени-зимы-2013/2014. Как бы вы сейчас сформулировали: что лежало в их основе, чего хотели те, кто вышел на площадь?

— Майдан был очень широким народным движением. В нем принимали участие самые разные общественные группы и поколения (хотя движущей силой была молодежь). Эти протесты были спровоцированы внезапным отказом Януковича подписывать соглашение с ЕС.

Но за этим скрывалось нечто большее. Людям надоело жить при абсолютно коррумпированном и недееспособном режиме. Они смотрели, скажем, на Польшу и говорили: «20 лет назад мы были в одной точке, но где теперь вы и где мы?» (Среди движущих сил протеста. — Ред.) были и социальные мотивы — скажем, здравоохранение. Были и мотивы, касающиеся установления правил правового государства, и стремление к большим гражданским свободам. Интересно, что протест не был связан с партийной политикой. Он был направлен против старых политических элит, а не против Януковича.

В этом движении принимали участие многие гражданские группы Украины, с которыми поддерживает контакты Фонд имени Генриха Бёлля: экологические, существующие еще со времен Чернобыля; представители женского движения; правозащитники. Это касается и Востока Украины. Я бывал не раз в Харькове и видел, что до определенной степени в этом движении участвовали и восточные регионы. На Майдане соседствовали друг с другом очень разные группы. Были и ультраправые, и представители женского движения, с которым мы сотрудничаем. Спектр был очень широкий и пестрый.

— Можно ли было ожидать, что режим Януковича так быстро падет, что он окажется таким неустойчивым, не сможет сопротивляться?

— Извне это было трудно предсказать. Но была пара поворотных точек. Одна из них — конец ноября — начало декабря, когда против Майдана со стороны государственной власти в первый раз была массированно применена сила. И была очень интересная реакция: люди не испугались. Наоборот, протест усилился. После этого люди стали более активно солидаризироваться и объединяться. В этот момент можно было понять, что в обществе что-то происходит. Это было связано и с глубочайшим финансово-экономическим кризисом. Украина находилась на пороге банкротства. Янукович увидел, что его поворот в сторону России большинством отвергается. Он перешел через красную линию.

Вторая точка — когда в феврале спецназ открыл огонь по демонстрантам. Это широкое применение силы было нарушением табу. Так Янукович полностью сам, своими руками разрушил свою связку с обществом.

«ЕС действует по концепции наименьшего общего знаменателя»

— Рассматриваете ли вы нынешнюю Украину как failed state(несостоятельное государство) в терминологии Аджемоглу — Робинсона?

— Только сегодня мы говорили об этом в ИМЭМО РАН. Если мы говорим про Украину как про failed state, это означает, что своими силами она свои проблемы решить не может.

— Нет, почему же. Не обязательно говорить о внешнеполитическом аспекте. Есть базовые функции государства. Полиция должна поддерживать общественную безопасность, а не охранять власть. Врачи должны лечить, а не делать вид, что лечат, и т.д. Failed state — это государство, которое не выполняет свои базовые функции.

— Да, конечно. Но дело в том, что когда говорят о государстве как о failed state, часто имеют в виду, что такое государство не в состоянии действовать как суверенный политический субъект. Да, на Украине имеет место глубокий институциональный кризис. Проросшая везде коррупция с правительством в центре (речь о правительстве Януковича и о нем самом). Парламентом манипулируют олигархи. Система управления не функционирует. Да, государственные институты нужно строить заново. И все это в условиях необъявленной войны на Востоке и глубочайшего экономического кризиса. Задача, которая человеку практически не по силам.

— Очень сложная, да.

— Конечно, существует угроза (многие из наших собеседников на Украине этого опасаются), что во власть пришли новые люди, а система не поменялась. Но вот что реально изменилось: общество проснулось. Сейчас есть очень активное, проснувшееся гражданское общество. Я надеюсь, что эта сила сохранится. Но она должна трансформироваться в новые политические силы, в новые структуры.

— Учитывая всю сложность стоящих перед Украиной задач, не досадуете ли вы, что Германия и Европа в целом оказывают ей слишком маленькую помощь? Могла ли бы эта помощь быть больше — не обязательно в финансовом смысле — и, главное, более энергичной?

— Правительство Германии готово финансово поддержать Украину — вместе с США, МВФ, Всемирным банком и др., чтобы гарантировать платежеспособность правительства. И инвестировать в модернизацию экономики и инфраструктуры Украины.

С точки зрения политики ситуация куда более сложная. Во-первых, в Германии и других странах Европы есть противоречивые мнения о характере Майдана. Во-вторых, часть политической элиты и бизнеса Германии относятся к политике Путина с пониманием. В-третьих, есть большой страх перед возможным конфликтом с Россией. И еще есть очень мощные экономические связи. Экономики Германии и России очень переплетены. Это и нефтегазовый бизнес, и огромные инвестиции немецкого бизнеса в России.

Есть точка зрения, что мы должны уважать позицию Путина, что есть определенная зона эксклюзивного влияния России, что это была ошибка — устанавливать более тесные связи между Украиной и ЕС. Все эти вопросы дискутируются, они спорные. Причем как радикальное левое крыло, так и радикально правое испытывают симпатию скорее к Кремлю, чем к Майдану. В этом объяснение задержек с помощью.

Есть и очень разные позиции в рамках ЕС. Поляки и шведы придерживаются значительно более решительной позиции, чем Франция или Германия. Поэтому ЕС действует по концепции наименьшего общего знаменателя. И нет четко определенной стратегии. Многие лелеют надежду, что конфликт как-нибудь закончится и можно будет вернуться к прежним отношениям с Россией.

«Кремль инструментализирует чувство симпатии и вины немцев перед Россией»

— Левые и правые радикальные силы внутри Германии, симпатизирующие Путину или оправдывающие его, — насколько серьезное влияние они имеют на политику, вырабатываемую правительством? В какой степени правительство должно к ним прислушиваться?

— На правительство они влияют опосредованно. Но они влияют на общественные настроения. В Германии есть определенная шизофрения. Доверие к Путину и его политике находится в нижней точке. При этом большинство в обществе боится конфликта с Россией, боится новой холодной войны. И нет ответа на вопрос, как могут в будущем выглядеть новые отношения с Россией.

Не стоит недооценивать и то влияние, которое Кремль оказывает сегодня на немецкую общественность. Есть целый ряд известных политиков, очень тесно связанных с Кремлем, как бывший федеральный канцлер Герхард Шредер, председатель комитета акционеров North Stream. «Газпром» спонсирует «Шальке 04», один из самых популярных футбольных клубов Германии. Есть целая сеть — в сфере экономики, политики, культуры, финансируемая Россией. Возникают своеобразные отношения кумовства.

— Можно ли сказать, что российское лобби в Германии сейчас очень сильно, даже сильнее, чем пять-десять лет назад, а украинское отсутствует как таковое?

— Конечно. Есть массированное российское лобби. Российские агентства активно обрабатывают германскую общественность. Вот простой пример: Russia Today скоро начинает немецкоязычное вещание.

— Неужели это эффективно, неужели их кто-то будет слушать?

— Думаю, да. Дело в том, что России как стране, как обществу очень симпатизируют. И Кремлю тоже. А он инструментализирует эту смесь чувства вины и симпатии. Вот что нас связывает с Россией.

А Украина практически не присутствует в общественном дискурсе Германии. Есть гражданская инициатива «Евромайдан» — это люди с Украины, живущие в Германии. У них есть информационный стенд у нас в фонде. Чтобы они могли выйти на общественность, мы им предоставили такое «политическое убежище». Но это самоорганизация, гражданская инициатива без каких бы то ни было денег.

— Может быть, многие немцы вообще еще не вполне знают Украину, не вполне воспринимают ее как отдельную страну? И ситуация только пару лет назад начала меняться, когда в Польше и Украине проходил чемпионат Европы по футболу, — только тогда ее начали воспринимать как отдельное и самостоятельное образование?

— Да. Что такое была для нас Украина раньше? Был Чернобыль. Потом «оранжевая революция», она привлекла общественное мнение. Но не было такого, чтобы постоянно интересоваться Украиной. И многие политики, многие публицисты не рассматривали Украину как самостоятельное государство, видели в ней только мостик к России. В дискуссиях постоянно звучит этот слоган — что роль Украины, ее функция состоит в том, чтобы быть мостиком между ЕС и Россией.

Только сейчас люди понимают, что это самостоятельный субъект, имеющий собственную волю. И что это очень европейское общество — не только с точки зрения истории, но и с точки зрения настоящего. Взять, скажем, Харьков. Его у нас почти никто не знает. Нет представления о том, что это очень современный, очень живой город, в том числе с интеллектуальной и культурной точки зрения.

«Будущее Украины зависит от того, насколько мы можем дать ей серьезную и честную европейскую перспективу»

— 20 лет назад про Польшу тоже говорили, что она должна быть мостиком между Европой и странами бывшего СССР. Может ли теперь Украина оказаться в похожей роли и вообще повторить польский путь?

— Это зависит от того, будет ли возможность развиваться в этом направлении. Думаю, потенциал велик. Но для этого нужны рамочные политические условия. В Польше они были созданы благодаря вступлению в ЕС. Я абсолютно убежден, что будущее Украины как страны зависит от того, насколько мы можем дать ей серьезную и честную европейскую перспективу. Это рождает совершенно иную динамику, нежели отношение к Украине как к футбольному мячу между Россией и ЕС. Молодое поколение нуждается в перспективах, чтобы работать на благо собственной страны, а не сидеть на чемоданах и ждать следующего поезда на Запад.

— Вы говорили о сложности реформ, которые предстоит провести Украине. Гражданское общество должно научиться контролировать, правильно ли чиновники расходуют деньги. Могут ли ЕС и Германия оказывать более действенную помощь в решении этих задач, обучая активистов и гражданские организации, готовя с украинскими интеллектуалами проекты реформ и т.д.?

— Во многом это уже происходит. Есть украинско-германские группы экспертов, которые занимаются, например, темами энергоэффективности. Неэффективное расходование энергии на Украине еще выше, чем в России. Потенциал для экономии огромный. Мы помогаем в преобразовании государственного телевидения и радио в независимое общественное. В первую очередь это консультационная помощь, идет речь и о финансовой поддержке, чтобы можно было реализовать этот этап трансформации. Еще один новый проект — обмен опытом между украинским ведомством, которое будет заниматься вопросами люстрации, и германским ведомством, отвечающим за обработку документов Штази. Фонд старается расширить для представителей Украины возможности пройти практику в Германии и использовать этот опыт на родине. Мы стремимся предлагать больше стипендий в рамках этого проекта.

— Каков годовой объем операций Фонда имени Бёлля на Украине, будет ли он расширяться?

— Около 400—450 тысяч евро. Это не те деньги, которые можно использовать для финансирования инфраструктурных проектов. Мы поддерживаем украинские гражданские инициативы, политический диалог, обмен мнениями. Проводим связанные с темой Украины мероприятия в Берлине, в которых участвуют представители Украины. Мы надеемся, что федеральное правительство Германии предоставит больше финансовых средств, которые можно будет на это направить. Свою роль мы видим в помощи самому развитию страны: мы не хотим определять, куда оно пойдет, но хотели бы поддержать силы, желающие двигаться в сторону демократии и Европы.

— Вы сказали о правительственных деньгах. Фонд в основном финансируется правительством?

— Это касается всех политических фондов в Германии. Значительную часть средств мы получаем через парламент. Но мы независимы в своей работе, в определении наших программ и проектов, мы не являемся агентством правительства. Это такой особый конструкт — германские политические фонды.

— А почему частные деньги не играют существенной роли — нет цели собрать их на деятельность за пределами Германии?

— Мы, конечно, стараемся получить частные пожертвования и деньги от частных фондов. Но для нашей международной деятельности это всего лишь маленький дополнительный ручеек. У нас 30 офисов за границей. 10 — в Северной Америке и Европе, от Вашингтона до Москвы. Остальные — в Латинской Америке, Африке и Азии. Вы никогда не сможете финансировать их работу частными пожертвованиями. Это часть международных проектов поддержки демократии, которые реализует федеральное правительство Германии.

«Зачем США и Европа столько тратят на спецслужбы, если они не в состоянии прогнозировать политическое развитие?»

— Теперь о России. Насколько вы прогнозировали тот переворот в общественном мнении, который случился зимой-весной этого года? Ожидали ли столь быстрого подъема националистических и милитаристских настроений?

— Нет. Невозможно было это предсказать. Мне кажется, мы недооценили эту обиду по поводу краха империи, постимперскую травму. А она привела в России к кризису идентичности, кризису самосознания после распада СССР. Это психологическая основа для всплеска национализма. Масштаб этих националистических настроений нас действительно пугает, это правда. Сейчас всплывает очень много старых стереотипов. Россия в кольце врагов, идея заговора против России. Взгляд на внутреннюю оппозицию как на пятую колонну, как на агентов врагов. То, что НКО, получающие деньги из-за границы, должны регистрироваться как «иностранные агенты», — все это призраки прошлого, которые сейчас переживают возрождение. Я думаю, что для многих это было сюрпризом — во всяком случае, в таком объеме.

В конце 2011-го — начале 2012 года казалось, что в Москве и Санкт-Петербурге происходит огромный демократический взрыв. И я уверен, что жесткие действия Путина против Майдана основаны в том числе и на страхе того, что это может произойти и в России. Превентивная контрреволюция.

— 30-40 лет назад Европа и США тратили большие деньги на исследование СССР. И пропустили момент, когда он начал распадаться. В последние годы деньги на Россию и сопредельные страны, на славянские исследования почти не выделялись ни в США, ни в ЕС. И снова пропустили то, что произошло в России и Украине в последний год. Между тем я уверен, что опрос 50 правильно отобранных экспертов в августе 2012 года предсказал бы скорый крах Януковича, а зимой 2013-го — ужесточение политического режима в России. Станут ли эти неудачи поводом к организационным и финансовым решениям — увеличению затрат на исследования, разворачиванию аналитических программ по России и Украине?

— Это правда: российские исследования, научный дискурс в отношении России в последнее время съеживались, сокращались. Причина прежде всего в том, что в России больше не видели проблему. Но одновременно нужно задаться вопросом: а зачем США и Европа столько денег тратят на спецслужбы, если они не в состоянии прогнозировать политическое развитие? Мы не смогли предсказать «арабскую весну». Мы не смогли предсказать крах режима на Украине. Националистический поворот в России тоже не смогли предсказать. Я думаю, нам действительно нужно больше инвестировать, но не в научные исследования, а в контакты. В том числе в контакты на уровне гражданского общества. Этим мы и пытаемся заниматься. Но и ЕС достаточно сдержанно подходит к финансированию политики добрососедства. Средства на работу с российским обществом, с гражданскими организациями на уровне ЕС были тоже сокращены.

— Большинство ваших партнеров в России стали «иностранными агентами», многие подвергаются гонениям со стороны государства. Насколько это мешает вашей работе здесь?

— Непосредственно это нам не мешает: большинство организаций, которые объявили или могут объявить агентами, этого не признают, отвергают этот термин. Но это затрудняет нашу работу: нашим партнерам приходится тратить много времени и ресурсов, человеческих и финансовых, на защиту от этих нападений. Некоторые были вынуждены закрыть свои организации.

Проблема в том, что государство не очень хорошо понимает, что такое гражданское общество. В любом случае эти люди будут дальше работать, они найдут другие способы. И мы будем здесь работать, пока это возможно. Пока мы особого давления не испытываем. Я думаю, против нас не будет серьезных репрессий, пока Кремль заинтересован в хороших отношениях с Германией. Но когда связь будет разорвана, когда Россия полностью повернется спиной к Европе, тогда и для нас это все может закончиться.

«Антизападный поворот в России — это надолго»

— Если глядеть из Германии, насколько весь этот антизападный поворот России представляется устойчивым, как долго он может продлиться?

— Боюсь, что долго. Возвращаются времена «кремлевской астрологии»: российская политическая система снова стала абсолютно непрозрачной. Поэтому сложно предсказывать российскую политику. Вся политическая оппозиция зачищена. Политическая власть может оставаться такой, пока в экономике все неплохо, пока льется денежный поток от нефтяного экспорта: мы имеем дело с рентной экономикой. Она живет не инновациями и приростом продуктивности, а ресурсом нефтегазового бонуса.

Поэтому, как бы ни хотелось надеяться на противоположное, делать ставку на быстрое изменение ситуации я бы сейчас не стал. Вопрос в том, есть ли во властной элите силы, которые выступают против изоляции России. Потому что для модернизации страны этот сценарий абсолютно контрпродуктивен. Кроме того, у российской элиты достаточно много финансовых и личных интересов на Западе. Но об этом мы можем только догадываться.

— Насколько сопоставим объем операций фонда в России с украинским? Будет ли он сокращаться? Не пора ли ориентированные на Россию проекты осуществлять не только из России, но и через соседние с ней страны, как 30-40 лет назад? Не пора ли реанимировать «Немецкую волну», «Голос Америки», «Радио Свобода»?

— Наш бюджет в России примерно вдвое больше, чем на Украине. Мы работаем здесь дольше, и вообще Россия — гигантская страна. Мы точно не будем доставать деньги из российского кармана, чтобы переложить их в украинский. Мы постараемся найти больше денег для работы в регионе в целом.

В среднесрочной перспективе мы больше озабочены ситуацией в России, чем на Украине. Надеюсь, на Украине удастся остановить войну, провести политическую стабилизацию. Старый режим там взорван, и очень много сил в обществе стараются подать свой голос. Можно надеяться, что возникнет общеевропейская сеть гражданских организаций с более тесной кооперацией на всех фронтах.

А в России нужно делать все, чтобы поддерживать ростки демократического, гражданского общества. Поддерживать оставшиеся независимые СМИ, независимые научные организации, институты, НКО. Они станут точками роста для демократического обновления России. Необходима и поддержка контактов, встреч партнеров из европейских стран с российскими гражданскими организациями. И, насколько это будет возможно, контактов между Украиной и Россией. Нужно сделать все для того, чтобы преодолеть вражду, которая распространяется сейчас. И еще одна задача для Евросоюза — позаботиться о том, чтобы в СМИ была независимая информация для России. Хотя я не думаю, что это может работать в старых форматах типа «Радио Свобода». Речь скорее может идти о том, чтобы помочь голосам из России и голосам из российской диаспоры быть услышанными российской общественностью.

Ральф Фюкс: Германия и Россия: не избегать конфликта, когда он необходим

Редкая политическая ситуация способна была вызвать такой раскол в германском обществе, как события на Украине. При этом сама Украина — отнюдь не главная тема. Сочувствие или антипатия к восстанию против режима Януковича перекрываются более глубокими различиями: во взгляде на Россию. Как и прежде в немецкой истории, в том, какая политика проводится на российском направлении, одновременно отражается отношение Германии к Западу. И к России, и к либерально-капиталистическому миру это отношение неоднозначно, оно колеблется между симпатией и отторжением, враждебностью и восхищением.

Война на уничтожение, которую гитлеровская Германия вела против Советского Союза, и последующий период холодной войны перекрываются иной традицией, глубоко укоренной в политическом сознании и культурной памяти: идеей германско-российского альянса. Традиция эта продолжается с союза царской России и Пруссии в борьбе с революционными движениями 1789 и 1848 годов вплоть до озвученной Герхардом Шредером концепции «оси Париж—Берлин—Москва» в качестве противовеса Североатлантическому альянсу. Культурный фон этой традиции — ощущение духовного родства между двумя нациями, отвергающими примитивный материализм англосаксонского мира. Сюда добавляется и экономический расчет: тем, чем сейчас является Восточный комитет германской экономики, в Веймарской республике был Российский синдикат промышленности. Сейчас, как и тогда, речь идет о привилегированном доступе к богатейшим ресурсам этой огромной страны в обмен на поставки промышленных товаров. Политические условия в России при этом значения не имели. Германские концерны всегда относились к ним, повинуясь принципу: «Главное, чтобы торговля шла».

Для народов Центральной и Восточной Европы особые отношения Германии и России никогда не означали ничего хорошего — начиная с разделов Польши между Россией, Пруссией и империей Габсбургов в конце XVIII столетия вплоть до заключенного в августе 1939 года пакта Гитлера—Сталина, к которому прилагался секретный дополнительный протокол, предусматривавший «разграничение сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». И сегодня в Варшаве и Риге оживают недобрые воспоминания, когда создается впечатление, что страны между Германией и Россией — не более чем оперативная масса для маневра доминирующих держав к западу и востоку от них.

Вопрос о суверенитете Украины — это лакмусовая бумажка, демонстрирующая состояние европейской системы поддержания мира. Отказ от насильственного изменения границ был зафиксирован еще в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанном в августе 1975 года. После распада Советского Союза признание новых границ было закреплено многочисленными договорами. Это касалось и российско-украинской границы. Возврат к вооруженному историческому ревизионизму, продемонстрированный при аннексии Крыма, замахивается на этот порядок. Затрагивает это и глобальный режим разоружения: территориальная целостность Украины в ходе уничтожения ее ядерного арсенала была гарантирована Россией, США и Великобританией. Если подобные гарантии безопасности теперь не стоят даже бумаги, на которой они напечатаны, это подает государствам мира ясный сигнал: от военной интервенции защищен лишь тот, кто обладает ядерным оружием.

Под вопрос ставится право стран, возникших на постсоветском пространстве, по своему выбору вступать в межгосударственные объединения. Уже само понятие «ближнего зарубежья», которым Кремль обозначил бывшие советские республики, стало заявкой на реставрацию зоны российского влияния. Страны, входящие в нее, по мнению Кремля, должны обладать лишь ограниченным суверенитетом — полностью в традиции старой брежневской доктрины. В настоящий момент эта доктрина неприкрыто применяется в отношении Украины. Путин получил от Думы «генеральную доверенность» на ввод войск на территорию Украины; министр иностранных дел Лавров угрожал военным вмешательством, если будут ущемлены «законные интересы России» или подвергнутся опасности «граждане русского происхождения». Кремль разыгрывает великодержавную карту, точно так же как в свое время Милошевич использовал сербский национализм, выступая против отделившихся республик бывшей Югославии.

Бессмысленно закрывать глаза на реакционный поворот России при Путине. Вследствие действий российского руководства, представляющего в основе своей группу бывших функционеров спецслужб, страна в последние годы полностью отвернулась от Запада. Москва стала сегодня штаб-квартирой мирового авторитаризма. Ее союзники разделяют две основные позиции: отказ от либерально-демократических ценностей и противостояние с США. Во внутренней политике режим также реализует антидемократический курс. Парламент, суды и СМИ были подчинены власти, основные гражданские права потеряли силу, система властной вертикали систематически укреплялась. Мы (в Германии. — Ред.), однако, предпочитаем смотреть на реальность сквозь розовые очки, а не заниматься решением неприятных проблем. Беспомощные призывы к российскому руководству избежать дальнейшей эскалации, постоянное откладывание серьезных санкций, граничащее с самоотречением, фактическое молчаливое примирение с разделением Украины — все это сигналы, указывающие на то, что сопротивления политике насилия, проводимой Путиным, от Германии ждать не стоит.

Решительный окрик «Стоп, дальше нельзя!» не приведет к эскалации напряженности, а, напротив, затормозит развитие опасной ситуации. А стремление европейских политиков прятать голову в песок лишь развязывает руки российскому руководству. Никто не хочет вступать с Россией в военную конфронтацию. Однако в экономическом отношении Россия гораздо сильнее зависит от Европы, чем Европа от России. Да и представителей российских элит вряд ли привлечет возможность быть отрезанными от их банковских счетов, фирм и вилл на Западе. И волна национализма, захлестнувшая сейчас российские СМИ, в этом ничего не изменит: политика героической самоизоляции не дает надежной перспективы будущего.

ЕС не может отказаться от проекта единой и свободной Европы, не отказавшись от себя самого, а это означает, что все европейские нации, вставшие на путь демократии и построения правового государства, имеют возможность стать членами европейского сообщества. Украина сегодня — пробный камень для проверки этого обещания. Для России двери к тесной политической и экономической ассоциации с ЕС также должны оставаться открытыми. Однако стратегическое партнерство может существовать лишь на основе общих ценностей. Пока это не так, должен действовать принцип: сотрудничать в максимально возможном объеме, но не избегать конфликта, когда он необходим.

Перевод Михаила Фирстова.

colta.ru