Как изменилась Россия за полгода после Крыма.
А почитайте, что пишут доктора экономических наук для РБК-daily.
На этой неделе исполняется ровно полгода с того момента, когда в Крыму был проведен референдум о независимости от Украины — о независимости, которая, продлившись считаные часы, привела полуостров в состав Российской Федерации. Присоединение Крыма к России возбудило сецессионистские настроения в Донецкой и Луганской областях и дало старт кровавой гражданской войне в соседнем государстве. И уже сейчас можно утверждать, что посткрымская Россия существенно отличается от докрымской, что наша страна — это совсем иное государство, чем то, в котором все мы жили пять или десять лет назад. Различий масса, и я остановлюсь только на самых очевидных из них.
Во-первых, посткрымская Россия — это страна, ставшая международным изгоем, считающаяся отъявленным нарушителем международного права. Крым не имел юридической возможности выйти из состава унитарной Украины, и это значит, что он был де-факто аннексирован Москвой. Даже если слово «агрессия» не произносится официально — из-за права вето или ядерного статуса, которыми обладает наша страна, действия России на Западе трактуются именно так. Мы получили несколько волн санкций, и последняя из них, вступившая в силу 12 сентября, показывает, что отторжение России от мира будет продолжаться и дальше — до тех пор, пока Москва не пойдет на попятную, а она на нее не пойдет. Посткрымская Россия — это Россия автаркичная.
Во-вторых, посткрымская Россия — это страна, сознательно поставившая крест на экономическом росте, а значит, и на пресловутом «путинском договоре» (власть обеспечивает подъем благосостояния, население не предъявляет ей политических требований). После того как резервы будут растрачены на социальные пособия или розданы приближенным госкомпаниям, гражданами страны можно будет управлять только жесткой силой, а не неформальными договоренностями. С 2014 года вал запретов и ограничений стал намного большим, чем, например, в годы президентства Дмитрия Медведева, и он будет только нарастать. Авторитарные тенденции в обществе станут усиливаться, и для того сейчас есть все предпосылки — от «мобилизованности» массового сознания до утраты интереса к демократическим процедурам и устойчивого отторжения опыта других стран и народов. При этом протестный потенциал общества сегодня крайне низок. Посткрымская Россия — это Россия авторитарная.
В-третьих, посткрымская Россия — это страна, отказавшаяся от реального шанса поймать новую технологическую волну. Все эпохи быстрого развития нашей страны (от Петра I через конец XIX века к сталинской индустриализации и прорывам 1960-х годов) представляли собой периоды массированных технологических заимствований, а порой и периоды притока из-за рубежа значительных капиталов и массы людей, чье присутствие заметно меняло управленческие практики. Сейчас вектор повернут в другую сторону: если даже к россиянам, имеющим двойное гражданство или вид на жительство в иных странах, государство относится с нескрываемым подозрением, то что говорить о настоящих иностранцах? Если мы и впрямь надеемся обойтись тем, что создадут «Роснано» и «Ростехнологии», то о каком новом технологическом укладе можно вести речь?
Между тем именно в наше время происходят подвижки в группе мировых технологических лидеров. Не попав в нее сегодня, страна теряет возможность оказаться в ней завтра. Мы осознанно выбрали этот особый путь — и скоро почувствуем его результаты. Посткрымская Россия — это Россия ретроградная.
В-четвертых, посткрымская Россия — это страна, допустившая героизацию насилия и нарушения законности. Логика поддержки сецессии Крыма и повстанческого движения на Донбассе решительно диссонирует с принципами порядка, безопасности и стабильности, проповедовавшимися на протяжении большей части последнего десятилетия. Российское руководство сегодня фактически рукоплещет тем, кто практикует сепаратизм и низвергает законные органы управления.
В результате наше общество все легче принимает доведенные до абсолюта двойные стандарты, становится терпимым ко лжи и обману и, что самое опасное, спокойно воспринимает насилие как инструмент решения политических и гражданских споров. Сегодня ничто не мешает украинской гражданской войне быть имплантированной на российскую почву и серьезно подорвать фундамент российской государственности. Посткрымская Россия — это еще и Россия, нигилистически относящаяся к праву.
В-пятых, посткрымская Россия — это страна, в которой нарастают тенденции к исходу. Присоединение Крыма и те негативные тренды, которые порождены его последствиями, несут в себе серьезную угрозу прежнему единству страны. С одной стороны, мы и так уже видим резкое увеличение оттока населения: если, по официальным данным, число уезжавших из России в 2008–2011 годах составляло менее 40 тыс. человек в год, то в 2012-м оно достигло 122,8 тыс., а в 2013-м — 186,4 тыс. человек. По итогам 2014 года показатель наверняка будет превышен. Значит, за десять лет мы потеряем столько же людей, сколько присоединили вместе с Крымом.
С другой стороны, «особый статус» Крыма подтолкнет стремление других регионов страны к утверждению и их собственной «особости». Почему, например, эксклавному Крыму причитается до 2020 года почти 700 млрд руб., а не менее эксклавному Калининграду достанутся, судя по всему, только последствия торговых эмбарго? Да и почему, если мы так приветствуем федерализацию Донбасса, растет страх перед федерализацией Сибири? Посткрымская Россия — это Россия центробежная.
Список можно продолжать, но основной вектор выглядит понятным — и малоутешительным. Присоединение Крыма и поддержка сепаратистов на востоке Украины разделили эпоху Путина на «до» и «после»: на период экономического роста, неактуальности политики, апологии порядка и при этом относительной открытости и на период хозяйственной стагнации, политической неопределенности, восхищения насилием и пассионарностью и при этом быстрого отчуждения страны от внешнего мира.
Посткрымская Россия — это страна, в которой за вуалью исключительной самоуверенности скрываются серьезные комплексы неполноценности и уязвимости. Можно согласиться с теми экспертами, которые считают, что политика России на Украине — своего рода попытка нанести упреждающий удар по тем угрозам, которые виделись там нашей элите. Но были ли те угрозы достойны такой контрреакции? К чему ведет нас представление всего мира в качестве врага, а России — как осажденной крепости? На все эти вопросы пока не дано ответов, и пока их нет, нельзя окончательно понять, что именно окажется самой важной чертой посткрымской России. Но с этим можно и смириться — ведь ждать ответа, видимо, осталось недолго.
В самурая немає мети, є лише шлях.
Ваш донат – наша катана. Кнопки нижче!