Комплекс национальной идентичности.

Александр Колесников

Когда Петр навязал России Европу, он вызвал воспаление, которое из века в век болезненно расчесывают русские. Все, начиная от люмпенов, заканчивая государями. Царь брил бороды, менял мировоззрение и строил самый нерусский город, делая его столицей.

Иностранцы создали Петербург по образу и подобию Европы, масштабируя ее в соответствии с русским размахом. И, если до того у русского человека не возникало проблем с культурной ориентацией, то, когда в его мир нагрянула Европа, русскому интеллигенту нужно было определить свою роль в мировой истории, разграничить, где он, где европеец. Теперь границы пресловутого разделения интеллигенции и народа заметно смазались. Но вопрос до сих пор мучает русских, причем уже далеко не только интеллигентов, заставляя временами пускаться в крайности вплоть до культивации дремучего варварства. Лишь бы не так, как на проклятом Западе.

Сегодня цивилизованный мир уже решил проблему национальной идентичности, приняв за основу интернационализм. Интернационализм как вариант глобализации от культуры – это следовать общечеловеческим ценностям, сохраняя при этом национальное своеобразие. Интернациональное мышление отодвигает шовинистический соблазн ощущать себя великим в лоне нации, оно фокусируется на строительстве индивидуалиста, который по собственным вкусам отбирает те культурные коды, которые отражают его представления о мире. Каждый народ по-своему решает этот вопрос. Например, националистичные японцы отправили свою культуру в охраняемую резервацию. Модель Токио – это сад камней и сакура, окруженные техногенной вакханалией. И количество слогов в хайку не меняется вне зависимости от количества этажей в небоскребе.

У американцев тоже все любопытно. Будучи изначально авантюристами из разных европейских культур, они изолировались в своем мире, который их поглотил. Америка настолько разнообразна и интересна, что гражданам этой страны нет дела до окружающих. Чтобы принять картографическую объективность – помимо США есть и другие страны – американцы упростили свое представление о мире вокруг до коротких стереотипов. Практичный Голливуд эти стереотипы сформулировал, художественно обострив. Так русские у них – водка, Ленин и медведь, а китайцы создают дешевые товары. Для американцев люди из других стран – экзотика дальней планеты. В моей школе в США на кампусе, висела карта мира. Как и положено, в центре располагались континенты – Северная и Южная Америки. Соответственно, по краям – разделенная на Сибири Россия. Правда, вместо России было багровое пятно СССР. Карту не меняли десятки лет...

Замкнутая, но многомерная экосистема США не интересуется тем, что снаружи. Мы удивляемся универсальности американской еды, кинематографа и литературы, хотя, на самом деле, вышедший на экспорт продукт - всего лишь результат внутреннего потребления. Нация эмигрантов на ковчеге ответила на вопрос про идентичность по-американски просто: мы разные, но с равными правами. Нужно ли им оглядываться на других, чтобы от обратного выковать скрепы?

А вот русский народ до сих пор не может справиться со своей идентичностью. Позаимствовав столько из Европы, многие русские в очередной раз испытали злобу эпигона. Откуда эта злоба – неясно. Может, огромные очертания на карте о чем-то намекают? Несколько веков Россия борется с чувством своей второсортности, не желая принять факт заимствования как естественный процесс взаимной интеграции. Отсюда и поиск национальной идеи, который, в общем-то, необязателен, если чувствуешь себя свободной индивидуальностью в окружении подобных тебе.

В этом и заключается противоречие. Страна не смогла существовать изолированно, а заимствования претят ее величию. Но если из русской культуры вычесть европейское, то Россия лишится основного корпуса своих ценностных ориентиров. Главный русский поэт Пушкин чужд кондовой нравоучительности – он сочувствует в равной степени и Пугачеву, и Гриневу. А пресловутая "энциклопедия русской жизни" - всего лишь книжица, где Пушкин рассказывает незамысловатую любовную историю. Пушкинского в этом много, из русского – мальчик, который заморозил пальчик зимой. Но мы то знаем, что школьная программа, написанная профессиональными патриотами, может и рассказ Кафки превратить в дидактический текст.

Впрочем, попытки отказа от Запада есть. Правда, они превращают образ русской культуры в лубочные картинки, со всеми им присущими атрибутами: березками, духовными скрепами, балалайками и домостроем – рифма к стереотипам американцев.

Противопоставление себя Западу в лице Европы, а теперь в лице Америки – это провинциальный комплекс, возбужденный поиском своей идентичности. Да и параноидальная уверенность в том, что все беды от Америки, списывает со счетов всю личную ответственность. Сейчас Россия объединилась против внешнего врага, чтобы вновь доказывать свое право на исключительность в этом мире, и действует устаревшими методами. Поколачивая Украину, Кремль уверен, что утирает нос Западу, играя на чувстве провинциальной озлобленности своих подопечных. Европе, как и Америке, до недавних пор не было особого дела до того, что творила Россия. Они закрыли дверь в больничную палату, избегали возни с надеванием смирительной рубашки и сквозь замочную скважину пытались уговорить буйнопомешанного.

Нынешняя симптоматическая терапия в виде санкций не облегчает болезни. Причем уход Путина, смена риторики и возвращение на либеральные рельсы не окончательно излечат национальный комплекс.

Чтобы Россия дальше могла успешно существовать в человеческом общежитии, не мешая соседям, нужно суровое прозрение с отказом от национальной исключительности и вектором на индивидуализм. Такой перелом не уничтожает нацию, а задает жесткие правила игры, где каждый погруженный в свое одиночество, начинает обживать его в меру доступных талантов.