Служили два товарища

Кирилл Данильченко a.k.a. Ронин

Бойца зовут Антон Кауров. Когда-то давно, уже в прошлой жизни, мы росли вместе, играли в квадрат за школой, пили вино из пластиковых стаканчиков и часами рубились в карты среди раскаленных солнцем спальных кварталов нашего сонного города.

Потом нас растянул быт – меня поглотили учеба и служба, его – завод и семья. Ну как семья – если честно, там всегда было все трудно, особенно, если сравнить со средней температурой по больнице. Отец умер рано: поговаривают, что к этому приложил руку старший брат, который любил алкоголь и наркотики, а еще – нещадно бить своих близких на выхлопах. Чуть позже ушла мама – остановка сердца на фоне интоксикации. Злые языки язвительно шептали, что, когда ее нашли утром уже холодной, в одной руке была недопитая бутылка, а другая якобы сложилась в дулю, которую она сунула сразу всему опостылевшему миру. Не знаю, я там не был, но слухи в нашем большом селе расходятся как круги по воде. Брат еще несколько лет исполнял шоу-программы, ловил передозировки, устраивал дома погромы, пока не заехал в больницу лечиться от туберкулеза. Картина маслом – парень из неблагополучной семьи, до которого нет дела никому, почти самое дно: ни близких, ни поддержки.

Но Антоха не унывал, что мне всегда нравилось в людях: он перебирал струны на гитаре, пытался заниматься айкидо, помогал своему почти потерявшему человеческий облик брату, ухаживал за тетушкой, поехавшей на котах. Более того – выучился в ПТУ, стал сварщиком, устроился на завод и потихоньку начал разгребать залеты своей семьи. Например, пару лет долгов за коммунальные услуги или плакаты 90-го года вместо дырок, выбитых топором в двери. И уже появилась какая-то хозяйка дома, потихоньку налаживалась жизнь, когда пришла прошлая весна вместе с падающими вертолетами и горящими танками. А вы думали в АТО призывают эльфов? Нет, ребята, все светлые эльфы благополучно получили военный билет в 25 лет, стали негодны к службе или благополучно не прошли комиссию, у них внезапно нашлись драгоценные камни в почках и ожирение второй степени. Парадокс – из нашей многочисленной компании, больше сотни людей, служило всего шесть человек, включая кадрового меня. Причем, двое морских пехотинцев, элита, один из них подтягивался больше сотни раз в свои 30 лет, так и не увидели повестки на Восток, а военкомате у них просто взяли телефоны. Другие просто потерялись и не явились в храм защиты Родины – у этих ведь двое детей, офис в Одессе, важные встречи, а мама на родине не берет бумаг у незнакомых военных. Поэтому пошел Антон, со своим недобором веса и двумя сотрясениями в анамнезе, почему бы и нет?

И вот теперь он сидит за резным деревянным столом напротив меня. Худенький, с точными суетливыми движениями, чем-то напоминающий пустынную лису – фенека. Мы пьем водку, большими гранеными рюмками. Он курит – дым пляшет над столом, окутывает зал, складывается в причудливые фигуры, втягиваясь в вытяжку. На столе чуть теплый сочный шашлык и «Цезарь», подмигивающий нам крохотными помидорчиками, но едим мы мало, больше пьем и разговариваем. Третий тост – плещем немного водки на плитку пола, молчим до ломоты в зубах. Когда чувствуем, что алкоголь начал пробирать, отставляем графин, заказываем кофе. Сегодня отдыхаем по форме – я еду в Умань, там восстанавливается военная часть, у них есть то, что нужно нам, Антон лежит в госпитале, приехал в отпуск, вчера постирался и надеть совершенно нечего. Выглядит это как два цифровых пиксельных пятна в теплом ламповом мире цветных сарафанов, шорт и гавайских рубашек. К столику подходят люди, что-то спрашивают, жмут руки, наливают на два пальца – до сих пор не знаю, о чем с ними говорить прямо посреди беседы о взводном, которому разрубило осколком шею. Да, да, сектор «С», выиграл путевку на Восток, слышу дежурные скороговорки. Ушли, слава Богу. Вот о чем беседовать с ним, я знаю хорошо. Как там дела, товарищ старшина?

Сучья система. Парень окончил учебную часть в Девичках, там же заканчивал службу, будучи сержантом. Артиллерист, довольно неплохой, кстати. По крайней мере, может пользоваться буссолью, привязываться к местности, корректировать огонь. А его в пехоту. В горную. В разведывательный взвод. Оператором-наводчиком «коробки» с именем «Умка». Так вот работает военкомат, почему нет – набрали туда «пиджаков», чтобы набить штат до особого периода, а картотеки и личные дела ворохом в бумажном формате. Ошиблись, потеряли, бардак или заполняли заявку как могли, зная, что он не пойдет жаловаться или косить? Какая, в принципе, разница? В учебной части тогда не было мест под эту ВУС, а у 128-ой были проблемы с тренажерами и людьми для обучения. В общем, старшина первый раз выстрелил из своей БМП-1, находясь в красной зоне, всадив снаряд перед собой в пригорок – такое случается, когда заденешь спуск «Грома», до того, как наводишься на цель. А пулемет, напротив, не хотел стрелять, его меняли трижды, пока «спарка» смогла подать голос как нужно. Отлаживал и собирал вооружение экипаж, до этого не видевший, допустим, аккумулятор и электронный спуск в глаза. Это тоже привычное дело, никто из нас уже не удивляется. Ну, вы же не удивляетесь, когда вас в «Скорой» два часа возят по приемному покою или маринуют в ЖЭК часами, в ожидании пустячной справки? Думаете, в армию попадают другие люди и там порядка больше, чем при пожаре в дурдоме?

Мы говорим о боях, говорим о потерях, о наших ошибках, об успехах, о зимней кампании. Мне тяжело обсуждать это с гражданскими. Им неуютно слышать эти истории, трудно вникать в подробности, а я не могу понять важности проблемы конфликта с блондинкой из-за соседнего компьютера и выбора места для отпуска. Иногда это пугает, когда понимаешь, как глубоко может завести эта кроличья нора, но не сейчас. Сейчас – все ровно. Сектор «С», блок «Балу», ОП «Станислав», Никишино – зона ответственности 128 горно-пехотной бригады. Жуткий сброд из алкоголиков, драчунов и мобилизованных, от которых до сих пор в ужасе вздрагивает Попасная, интересуясь у новой ротации, не вернутся ли «эти», опять. И одновременно солдаты, на одном духе и воле удержавшие фас выступа в Дебальцево, неделями сидя под обстрелами на морозе, ютясь в подвалах частного сектора и каждый день вывозя своих раненных, рискуя остаться навсегда на этих убитых воронками дорогах. Он рассказывает о том, как их прищучил танк, когда машины взвода были на ремонте, а операторы стояли в цепи – утюжил руины домов, а солдаты по щелям переползали из укрытия в укрытие, прячась от осколков. Ударить по броне было уже нечем, у них осталось только несколько «рожков». В этом месте я улыбаюсь. Еще год назад кадровые безошибочно вычисляли по всем этим «рожкам» не служивших дилетантов, любящих рассуждать, какой должна быть новая армия. Сейчас я знаю, что не знаю ничего.

Вывоз раненых под кинжальным огнем противника. Тогда «Умка» впервые получила под борт из «Утеса», окуталась дымом и выхлопными газами из перебитой трубы – дважды механик в этой рукотворной мгле терял дорогу и съезжал на минное поле, во второй раз они подорвались на растяжке, экипажу повезло, что это были не противотанковые «блины». Первые успешно выполненные задачи – детонации на той стороне, пылающие дома, вспыхивающие трассерами и разрывами, накрытые султанами ростовые фигуры. Первые потери «трехсотыми» и командир, которого снял снайпер – разворотил плечо, осколком задело артерию в подмышке. Невозможно было наложить жгут нормально и тампонировать рану, карминное хлестало сразу с нескольких сторон. Хотя о чем это я? Медик у них в подразделении был после ветеринарного колледжа, а не каждый хирург быстро остановит такую массивную кровопотерю. На «Балу» довезли уже «двухсотого» с пепельным цветом лица и промокшим насквозь задубевшим бушлатом, которым его пытались согреть. Тяжелые часовые обстрелы – безумно колотящееся сердце и почему-то привкус металла во рту, страх – до дрожи, до судорог в пальцах, я это тоже отлично прочувствовал вместе с его рассказом. Борьба с танками – короткий рев машины, пляшущий горизонт в прицеле, быстрые выстрелы из гладкоствольного орудия БМП 1, смертоносные прятки между разрушенными домами. И чувство бессилия, когда не можешь достать засыпающего тебя ОФС врага, сидящего в хорошо бронированной технике с оружием, разрывающим твою «коробку» пополам. ПТУР? Да, лежали в укладке. Только кронштейн, к которому они крепились, был сломан, вывести ракету из башни для прямого пуска было нельзя. Да и сами тубусы летали через раз, даже с позиций пехоты – старенькие уже очень, как и сама «Умка».

Ему повезло. Относительно. Антона миновал хаос эвакуации через «кишку» в районе высот на выезде из города, спешный выход, с гибелью полковников и майоров в засадах на узких, простреливаемых диверсантами дорогах, адские бои в застройке Дебальцево. Но он выпил свою чашу этой войны до донышка – 25 января старшина Кауров получил множественные осколочные ранения головы, ушиб глаза и тяжелейшую контузию. Даже он сам не знает, что в него тогда прилетело. Судя по мелкой «фольге» вокруг глаз – ВОГ, а рядом рвались и танковые снаряды, и чемоданы от артиллерии. Почти двое суток раненых не могли вывезти, просто обкололи тюбиками, адреналином и капали – к тому времени ветеринар уже «заточил» умение «медицина» на несколько уровней. Сначала шел бой, потом заглох на половине дороги «Урал», машину пришлось стягивать бронетранспортером и тащить назад на взводный опорный пункт. Только спустя 40 часов с боем им сделали коридор. Для этого на склон выехала другая «бэха» взвода и, причесав сектор напротив, вызвала огонь на себя, пока медицина прорвалась на «Балу», а после на безопасный еще «Крест». Парня ждали госпиталь, две операции, тяжелейшая реабилитация, комиссии и поездки по консилиумам. До сих пор он почти не видит левым глазом, страдает от жесточайших головных болей, может потерять сознание и «пищит» на металлоискателе. Но все, что его волнует – сдали ли в «оружейную комнату» записанный на нем автомат, когда он выронил его после накрытия и как обмануть врачей, чтобы опять попасть в свой взвод.

Я рассказывал ему о компенсации за ранение и о пенсии. О том, что он пролил кровь и уже хватит, придут другие. И о том, что с таким диагнозом видеть левым глазом нормально уже не выйдет, а значит, прощай армия. А потом закачал бойцу на телефон проклятую таблицу для проверки зрения, чтобы он мог заучить ее наизусть, если захочет, и дал телефон профессора в центральном госпитале. Мы расстались на вокзале, пора было ехать – я подарил старшине свою бензиновую зажигалку, он мне – флягу с коньяком размером с ладошку. В отражении окна поезда было видно, как женщина в зале ожидания крестит нас, пока мы, прощаясь, обнимались посредине перрона. За семь часов перестука колес я думал почти обо всем. О танках с поломанным механизмом заряжания и танкистах, ездящих к друг другу в гости, чтобы завести машину. О «коровьих» докторах, каждый день спасающих жизни. О ребятах из колхоза и грязных гетто в спальных районах, которые тащат нашу армию на своих жизнях и здоровье, первый раз выстрелив из своего оружия в «красной зоне». О Родине, которая уже несколько веков стабильно остается «уродиной». О том, с какой стороны стоит реформировать эту махину. И о том, как день за днем кучка людей пытается менять все, не получая за это ничего кроме критики и помоев.

А какая мораль? А нет никакой морали. Просто хотел, чтобы вы увидели эту войну не глазами генералов, журналистов и военных экспертов – ведь большинство пареньков из «хрущевок», выносящие на себе все тяготы этой войны, никогда не смогут дать интервью на ПМ. Мне бы очень хотелось, чтобы у нашего общего товарища из Харькова, раньше работавшего с РФ, появились другие заказы – и он, и его двое детей с женой процветали и были счастливы, и не сидели больше никогда на «Мивине». Чтобы Саша «беркут», до этого стоявший на Майдане, а сейчас месяцами живущий на блоках, вернулся, наконец, домой, и мы закончили эту гонку ненависти внутри страны. Чтобы мои бойцы не прыгали под батареи и кровати, увидев плохой сон про обстрел. Чтобы старшина Кауров смог опять смотреть двумя глазами, а мы расписали с ним отличный покер, глотая ледяное пиво. Чтобы грязь из-под ногтей из РФ опять получила бюджеты писать про Кавказ и национал-предателей и навсегда исчезла из моих социальных сетей. Жаль, что желания не так уж материальны, как говорят создатели фильмов вроде «Секрета» – иначе Гитлер или Путин никогда бы не дожили до своих лет. Но все равно я не могу не пожелать. Удачи тебе, старшина Кауров. Удачи вам всем, пацаны. Удачи, Украина. Пусть все у нас у всех будет хорошо.