Даниил Ковжун: История одного волонтёра

Примечание редакции. Публикуем расшифровку интервью Даниила Ковжуна, которое он дал мультимедийному проекту IDEALIST.

Эксперта по волонтёрскому движению быть не может, как не может быть координатора волонтёрского движения. Нас всех объединяет одно — это понимание того, что кроме меня это никто не сделает; поэтому мы ранним утром и поздним вечером едем чёрт знает куда. Я попробую рассказать историю одного волонтёра на собственном примере.

У меня это началось классически: после Майдана я хотел уйти в Национальную гвардию вместе с «Самообороной», но моё семейство обвинило меня в безответственности и выборе лёгкого пути, сказав, что со связями, знаниями и умением адаптироваться мне стоит подыскать более полезное применение для себя, и я пошёл в волонтёры. Сначала мы находили ресурсы, собирали, отправляли. Потом появилась оказия поехать одной машиной, потом — другой машиной; потом мы туда перегоняли машины, затем нам отдали машину на добрые дела. И так у нас с моими друзьями собралась компания. Ездили мы так порядка полутора лет, находясь в «зоне» больше времени, чем в Киеве.

Для себя мы придумали концепцию «ответственное волонтёрство». Есть вариант, когда приезжает машина, её очень быстро разгружают (потому что возможны обстрелы), со всеми обнимаются, фотографируются на память и быстро уезжают. И дальше грузом занимаются уже те, кому он достался, кому его привезли. Когда мы ездили в Дебальцево, это примерно так и было, а когда мы поехали в сектор М, сразу же после открытия этого фронта и взятия Новоазовска, то были первыми волонтёрами в секторе из приезжих (я не говорю о тех, кто помогал и помогает, собственно, о мариупольцах). Нас спрашивали, из какой мы фирмы, что такое волонтёры, почему мы в форме, задавали все положенные дурацкие вопросы.

Бывает, привезли термобелье, встретились с ребятами, а они говорят: «Нам вчера подарили термобелье, мы все теперь одеты», — тогда мы себе пометочку делаем, что нужно найти тех, у кого этого термобелья нет.

Делали самые разные вещи: лезли всё время на рожон, лезли на передовую, на нейтральную территорию, ночные встречи с бойцами, путешествия без фар, вся романтика волонтёрского движения. Единственное, что нас тогда всех печалило — это то, что мы совершенно нелегальны и всё, что мы делаем, категорически вне рамок закона. Но учитывая, что мы же занялись этим, потому что Родина в опасности и нужно помогать, это веление души и сердца, значит, по сути своей мы остались законопослушными. Мы боремся за государство, мы законопослушные люди, не жульё, которое шныряет машинами по ночам, перевозя клетчатые сумки с контрабандными сигаретами через границу. Нет, мы бизнесмены, высококвалифицированные специалисты, известные персонажи. Мы пытались зарегистрироваться по-разному, всё время нам это не удавалось и становилось всё сложнее и сложнее. Мы начинали своё дело с добровольческих батальонов; вскоре пришли военные, мы стали помогать военным, сухопутным и морским пограничникам, Национальной гвардии, которая тогда сформировалась; но внутреннее стремление помогать именно добровольцам, а не мобилизованным, осталось. С военными сложно: привозишь 150 пар берцев — это прекрасно, с восторгом воспринимается, но это капля в море и всё это куда-то потом девается. Для меня лично это было первой каплей против моего волонтёрства. Один раз была ситуация, когда с нами отправили вещи якобы «постирать», а мы там обнаружили термобельё, какие-то компьютерные комплектующие, какую-то дребедень, вещи, которые мы прислали на фронт — куртки с узнаваемыми пятнами (я помню эту куртку, это пятно, помню, как отдавал её, и вот она едет назад, выезжает из зоны боевых действий). Нам в голову не приходило смотреть в чужие сумки, если бы не СБУшники на блокпосту, которые всё это перевернули, потом показали нам и сказали: «Волонтёры, смотрите внимательно. Вот, что делают военные, которым вы помогаете». Как бы это был один из таких моментов, но осадочек остался.

Потом произошёл спад боевых действий, за ним упал и объём помощи, вещей стало собираться меньше. После этого начинаешь чувствовать себя очень странно, потому что боевые действия для тебя означают работу. Это очень неприятно, чувствуешь себя каким-то вампиром, который живёт за счёт крови. Кровь проливается — мы активно работаем, не проливается — мы не работаем. Это очень неприятное чувство.

Так мы ездили до зимы прошлого года, а потом отдали свою волонтёрскую машинку для того, чтобы возить раненых — и сами остались без колес. Тогда мы со всей компанией договорились с одним из батальонов, что легализуемся, становимся на учёт в батальоны, а после этого ездим уже не просто так, а в командировку; по дороге мы оказываемся полезными то в одном, то во втором, то в третьем месте. Мы поступили в батальон, и это съело три месяца нашей жизни совершенно бессмысленно и бестолково. Казарменный режим — и никаких чудес, никаких командировок. «Вы добровольцы, значит, поездку на фронт надо заслужить!» — говорил нам комбат. От всего этого становилось как-то очень по-совковому кисло во рту.

А с другой стороны, сформировалась группа из моих друзей, с которыми я познакомился год назад на фронте, — контрдиверсионная группа «Равлики», которым мы помогли с машиной, а они нам помогали с обеспечением. Они были совершенно независимые, работали со специальными подразделениями там, где у них не хватало людей, машин, просто длины рук, чтобы дотянуться и провести всю работу. Работали эффективно, мы им помогали; и вот тогда, если вы помните, как раз началась история с тем, что ОУН заставляют присоединиться к армейцам. Да, я понимаю, армия должна быть одна. Предложите альтернативу, предложите лёгкий вход. «Вот «Правый сектор» окружили БТРми, готовы вести огонь, сбили беспилотник». Ребята, вы чего? А мы можем как-то договариваться, мы договороспособны вообще, или нет? Какой «обложили БТРами»? И потом, в какой-то момент на одном из заданий, не вдаваясь в подробности, «Равлики» вызвали милицию и СБУ для того, чтобы передать им находки и задержанных. Задержали «Равликов» и завели против них уголовное дело. Для меня лично это было самое большое потрясение.

Таким образом, получается, что я бросил бизнес, ушёл с работы, которая кормила меня и мою семью, фактически ушёл из дому (приезжал только помыться). Если в Мариуполе я находился 10 дней подряд, то домой приезжал на двое-трое суток, чтобы пособирать посылочки по складам, собраться, загрузиться и снова выезжать туда. Десять тысяч километров в месяц, из них пять по линии фронта: ночные дороги, разбитые подвески, ремонты машин, вылеты на обочины, чудом избегание столкновения с какими-то встречными грузовиками, которые едут без фар; постоянные конфликты на третьей линии с ментами, которые сначала подозревают нас во всём, а потом начинают ныть, что подарите нам хотя бы, может быть, очёчки или спальничек. И всё это я делаю ради чего? Я это делаю для того, чтоб моя страна была свободной и независимой. Но когда других борцов за свободу и независимость «закрывают», возбуждают против них уголовные дела — это очень сильный удар по мотивации.

Почти полгода, как я не волонтёр. Могу сказать, что и «ножку тянуть» мне тоже надоело, ходить по Facebook с протянутой рукой и рассказывать, что помогите, кто чем может, «же не манж па сис жур». Можно идти в систему и менять её изнутри; я невероятно признателен и Юрию, и Давиду, и всей компании, которая пошла вовнутрь системы, но как консультант знаю, что если ты попадаешь вовнутрь системы, твой эффект тут же уменьшается в разы. Ребята — молодцы, им удалось что-то поменять, но я не уверен, что если бы я туда попал, то оказался бы функционален в этой системе. Вполне возможно, что мой КПД снизился бы до нуля.

Сейчас мы продолжаем помогать кое-кому, совсем чуть-чуть, но, в принципе, пока возвращаемся к повседневной жизни. Будет война — будем снова воевать.