Боснийский лабиринт. Часть пятая: Дейтонлэнд двадцать лет спустя

С предыдущей частью боснийского лабиринта можно ознакомиться здесь.

В июне этого года, решительно не желая проводить время в компании следователей и оперов ФСБ РФ и потому, извините за выражение, путешествуя, я добрался до Боснии и

Герцеговины. Точнее, до Республики Сербской, ещё точнее – до Баня-Луки, столицы оного энтитета. Первое впечатление не было сколько-нибудь ошеломляющим. Просто сравнительно небольшой город (примерно двести тысяч населения), где опрятную бедность – но не нищету! – очень удачно прикрывает красота местных видов и изобильная балканская зелень.

Впрочем, то, что Баня-Лука – город боснийский, заметно сразу. Помимо высоких колоколен православных храмов, в любой стороне, куда ни глянь, видны минареты мечетей. А кое-где видны и латинские костёлы, а единственная церковь в городе, над которой возвышаются восьмиконечные православные кресты – это украинский греко-католический храм Христа-Царя (украинской общине Боснии больше ста лет, и хотя она переживает не лучшие времена, украинское сообщество на этой земле всё ещё живо). В этом городе просыпаешься с азаном, а из дому выходишь под колокольный звон.

Украинская греко-католическая церковь в Баня-Луке

Здесь с недоверием относятся к журналистам – особенно сербы. Причину этого объясняли так: «Сколько раз люди говорили что-то, а потом их слова всплывали где-нибудь в Лондоне и совсем в ином ключе… Если раньше журналистов уважали, то сейчас их не любят». О том, каковы сегодняшние межнациональные отношения в Боснии и Герцеговине, здесь никто не хочет говорить. Но при этом говорят все, подолгу и жарко.

Всем людям в Баня-Луке, кто согласился поделиться со мной своим мнением, я обещал, что их имена названы не будут. Впрочем, они бы абсолютному большинству читателей ничего и не сказали, ведь говорил я не с официальными чинами и просил не официальных комментариев. Моей целью было узнать мнение не лиц, но людей. О том, каковым оно оказалось, см. ниже.

Война без начала, война без конца…

На первый туристический взгляд, в Баня-Луке ничего не напоминает о той войне, которая была в Боснии двадцать лет назад. Историческая экспозиция в Музее Республики Сербской обрывается на 1945 г. Никаких грандиозных мемориалов павшим в центре города нет. Лишь в музейном магазинчике валяется несколько чахлых буклетов, посвященных 20-летию Дейтона, и, собственно, всё.

Однако когда начинаешь плотнее общаться с местными жителями, понимаешь, о войне здесь помнят все и всегда.

— У нас любой разговор, о чем бы ни говорили, – скажут пару слов, а потом кто-нибудь всё равно заговорит о войне, – поясняет мне сербка – художница и иконописец.

Храм Христа Спасителя в Баня-Луке. В 1925-1941 гг. на этом месте стоял храм Св. Троицы. Во время войны он был повреждён при бомбардировке, а потом снесён по указанию усташских властей. Всё, что от него осталось, это немногочисленные обломки, которые видны на фото перед зданием нового храма, освящённого в 2009 г.

Сравнительно скоро я в этом смог убедиться сам. Причём весьма примечательно, что две войны – война 1941-45 гг. и последняя, боснийская, 1992-95 гг. – в сознании местного общества слились воедино. И то, и другое для боснийских сербов было как будто вчера, и герои обеих войн составляют единый пантеон так же, как враги слились в некое единое инферно.

— Эти места всегда были сербскими, никогда не были хорватскими, до Павелича и Туджмана, – говорит один из сербов, и остальные кивают головами. Анте Павелич, поглавник НГХ (в 1941-45 гг.), и первый президент независимой Хорватии Франьо Туджман (1990-99 гг.) упоминаются в одном ряду, как будто бы речь идет о соратниках, действовавших вместе.

И хотя королевская Югославия проиграла войну Третьему Рейху, и на её территории стояли немецкие оккупационные войска, в сознании боснийских сербов образ врага связан не c немцами и не c нацистами. То есть, конечно, никто гитлеровскую Германию не любит. Но не о ней говорят и не её проклинают. Упоминание о Гитлере я услышал всего один раз, когда мои новые сербские знакомые, узнав, что я русский, решили объяснить мне, чем же плохи хорваты, и начали рассказывать, что во время войны они были союзниками Гитлера.

Во всё остальное время, хотя к событиям 1941-45 гг. возвращались постоянно, я ни разу не слышал о Гитлере и почти ничего о немцах. Их не любят, но и не ненавидят. (Причем им, скорее, вменяют в вину ту роль, которую ФРГ сыграла в событиях 90-х гг., чем во время Второй мировой.) Вся ненависть обращена в сторону усташей и, вообще, хорватов. Образ врага, с которым боснийский серб примириться не может – это не эсэсовец с мёртвой головой на фуражке. Образ врага – это усташ в чёрной форме с кокардой в виде буквы «U».

Показательно, что и в Боснии, и в Сербии мне доводилось встречать националистов (условных летичецев и недичевцев), которые имеют определённые симпатии к Третьему Рейху. Но сербов, симпатизирующих НГХ и Павеличу, я не видел никогда.

Кандалы и молот из Ясеноваца; молот использовался как орудие казни (экспонируются в Музее Республики Сербской)

И символом геноцида для сербов является не Треблинка или Бухенвальд, а Ясеновац – самый страшный из усташских концлагерей. Упоминание о Ясеноваце вызывает у боснийских сербов такой же накал ярости и скорби, какой вызывает у евреев упоминание об Освенциме. В самых разных ситуациях и самые разные люди, если в разговоре звучало название этого концлагеря, внезапно менялись в лице и начинали возмущенно рассказывать о том, что случилось с их предками. И речь идет не об абстрактных «дедах», а о собственных бабушках и дедушках, прошедших через Ясеновац или погибших в нём. И одна из самых серьёзных претензий к Тито – это то, что он заблокировал расследование ясеновацких злодеяний.

— Как по мне, он был наполовину хорват, наполовину дьявол! – характеризует Тито смотритель республиканского музея, с которым я заговариваю об изучении мрачной истории Ясеноваца.

Боснийская война 90-х гг. воспринимается как продолжение войны 1941-45 гг. В обоих случаях, с точки зрения сербов, они воевали против одного врага – усташей и их мусульманских пособников. И здесь нет резкого деления на до и после, потому что эта война – война перманентная, своего рода неизбежно повторяющаяся часть местной истории, жуткий балканский рок.

Эту кровавую повторяемость мои сербские собеседники постоянно подчеркивали. В то время Сербия как раз направила запрос на выдачу Насера Орича – командира мусульманских отрядов в Сребренице, более двух лет занимавшихся резнёй сербского населения в её окрестностях. Будучи осуждён Международным трибуналом по бывшей Югославии (МТБЮ) на небольшой срок, впоследствии он был им же и вовсе оправдан, и спокойно жил в Сараево. И когда я упоминал об Ориче, постоянно слышал в ответ:

— То же самое было и после Второй мировой войны.

И рассказывали об усташе, который после 1945 г. успешно перекрасился и стал директором какого-то крупного предприятия. Или о том, как «воспитательницы» из детских концлагерей-«приютов», истязавшие сербских детей, спокойно жили рядом с ними здесь, в социалистической Боснии времён Тито. Все всё знали, но это ничего не меняло. То, что палачи и жертвы ходят по одной земле и живут на одной улице (это не метафора – такие случаи действительно были) – это здесь дело привычное.

Боснийская война повторяла войну 1941-45 гг. А мир, наступивший после неё, повторяет тот мир, который был при Тито. По существу, это не мир, а перемирие, которое может прерваться в любой момент.

Так ли это в действительности? Не факт. Но среди сербов – предпринимателей, священников, четников, художников и поэтов, мужчин и женщин, молодых и старых – я не встретил никого, кто бы ощущал ситуацию по-другому. А это что-нибудь да значит.

«Нас поссорил Запад»?

— Мы умеем жить вместе. Мы жили вместе при Тито. Нас поссорил Запад, – сказал мне один молодой предприниматель-серб, первый, кого я попытался расспросить о жизни в сегодняшней Боснии.

О том же мне чуть позже сказал и один священник:

— Войны не хотел никто. И мусульмане тоже. Да, им хотелось создать свою, независимую, Боснию. Но войны они не желали.

Небольшая мечеть и мусульманское кладбище рядом. То, что можно назвать типичным боснийским пейзажем

Много раз и на разные лады повторялась эта мысль: мол, мы друг с другом рядом жить можем и умеем, но нас поссорил Запад, он же США, он же НАТО.

Что ж, нелюбовь к Северо-Атлантическому Альянсу – довольно естественное чувство для народа, с которым этот Альянс воевал два раза за последнюю четверть века. Нельзя не согласиться и с тем, что без поддержки ряда стран – членов НАТО (в первую очередь, ФРГ, а затем и США) мусульмане и хорваты наверняка получили бы сильно меньше, чем у них сегодня есть. Но невозможно не заметить противоречия с тем, что сами же сербы говорят о боснийской истории: о НГХ и Ясеноваце, которые появились без участия американцев, о многовековой истории сопротивления османской исламизации, когда православные сербы вынуждены были бежать в горы, бросая свои дома и свою землю, но не желаю оставлять свою веру… А османское завоевание началось не то, что до основания США, но и вовсе до плавания Колумба. Значит, всё-таки, вместе было трудно жить и раньше, без никаких США.

Однако общественный консенсус среди сербов однозначен: если бы не Запад, войны бы не было. Для чего это было нужно Западу? Ответ: чтобы ослабить сербский народ и завладеть его богатствами.

Впрочем, слова об умении «жить вместе», при несколько более внимательном соприкосновении с реалиями Баня-Луки, начинают вызывать вопросы. На первый взгляд, межконфессиональные и межнациональные противоречия – это пропаганда, игры политиков. Вот православные сербы, вот мусульмане. Вместе работают, легко общаются. А потом вдруг, в один день, как у нас уже было условлено, встречаемся у небольшого ресторанчика, а мой знакомый серб, поздоровавшись, говорит, что у него дела, и сегодня мы пообедать не сможем. Ну дела так дела. Я бы ничего не заподозрил, если бы мне не пояснили:

— Сегодня здесь мусульманка готовит. Он из рук мусульманки еду принимать не хочет.

После этого стало ясно: да, вместе эти люди жить умеют. Но жизнь эту простой не назовешь.

***

Что же касается мусульманской и хорватской версии того, кто виноват, то в ней, конечно, Западу отводится не столь демоническая роль. Мусульманин, с которым мне довелось беседовать, на вопрос о том, кто начал конфликт, сразу же сказал:

— Сербы, – и тут же поправился:

— Нет. Не так. Мы всё начали.

Будучи не только мусульманином, но и человеком крайне левых взглядов, он хотел быть толерантным и ругать «лидеров» и «капитал». (К тому же Баня-Лука – сербский город и, конечно, нужно делать поправку на то, что хорваты и бошняки здесь склонны выбирать выражения.) Но первый ответ – ответ, данный до того, как он успел над ним подумать, характерен и исчерпывающий.

Что же касается хорвата – молодого римокатолика, подвизающегося в тамошней латинской епархии, то он изъяснялся более тонко и мягко. Но суть, в общем, была та же.

Незалеченные язвы

Римско-католический собор Баня-Луки. На переднем плане – статуя Христа («Мир вам!»), подарок Иоанна-Павла II

— Наш дом разрушили, сожгли. И наша семья была вынуждена бежать отсюда в центральную Боснию. Слава Богу, я был мал и этого не помню, слава Богу! – рассказывает мне молодой церковнослужитель во дворе римско-католического кафедрального собора. О национальности его не было смысла и спрашивать: католик здесь – это почти неизбежно хорват. Всё как всегда: стоило попросить его уделить мне пятнадцать минут, чтобы ответить не некоторые «жесткие» вопросы, и в итоге наш разговор затягивается минут на сорок.

Желание выговориться преодолевает недоверие и даже страх.

— Мы здесь жили веками. Сегодня здешнее государство называется Республика Сербская. Хорошо, пусть так. Я уважаю это, но в ответ требую уважения ко мне.

Очередной момент истины. Даже хорват говорит, что он живет в Республике Сербской. Все сербы, само собой, говорят также. Никто и никогда не сказал, что он является гражданином единой Боснии и Герцеговины. Люди ощущают себя либо жителями мусульмано-хорватской Федерации, либо Республики Сербской (РС), и именно их называют государствами.

— Во время войны многие хорваты бежали отсюда, и они до сих пор не могут вернуться, многие остаются в эмиграции. Не существует законов, позволяющих им возвратиться на свою землю. Раньше хорваты были одним из трёх конституционных народов (термин времён Тито, аналог нашего «государствообразующего», каковыми в БиГ времена социализма были мусульмане, сербы и хорваты, – Д.С.). Теперь же мы стали национальным меньшинством!

Что интересно, в Конституции РС в настоящее время прописан статус хорватов (а равно и бошняков) как «конституционных народов». Но мой новый знакомый об этом явно не догадывался. Или так прописали, что никто этого не заметил?..

— Римско-католическая Церковь здесь осуществляет массу благотворительных проектов. Однако власти Республики Сербской отказывают нам в поддержке. Смотрят: католическое?

Хорватское? И сразу отбрасывают. Хорошо, мы сами нашли спонсоров. Большую помощь оказывают люди из Германии, Австрии, Италии, Чехии, Польши.

В заключение, мой собеседник-хорват пожаловался на то, что среди сербов сильны предрассудки в отношении его соотечественников: мол, говорят, что «хорват значит усташ», а он с этим, конечно же, не согласен. Почему так получилось? И снова разговор о войне:

— Когда всё это начиналось, Церковь призывала к миру все стороны. Но, к сожалению, некоторые лидеры, хотя и называли себя католиками, не склонны были её слушать в этом вопросе. Нашего влияния не хватило для того, чтобы остановить кровопролитие…

***

— После того, как закончилась война, в Баня-Луке ровно десять лет не было слышно смеха, – поясняет мне моя приятельница-сербка, – ни смеха, ни музыки. А потом, как десять лет прошло, город начал постепенно оживать.

Поясняют специально мне: всем остальным пояснять не надо. Остальные – это сербский четник, в чёрной рубахе и форменных брюках «под сапоги», и сторож кафедрального храма. Четник заметно прихрамывает на одну ногу – результат ранения в боях против батальона «Эль-Муджахид». У сторожа тоже не всё в порядке со здоровьем: в своё время его сбил UNPROFOR’овский джип. Говорят, что женщине, бывшей за рулем этого джипа, ничего за это не было…

— Понимаешь, нет ни одной сербской семьи, вообще ни одной, у которой кто-нибудь из родственников сильно не пострадал. Либо в ту войну, либо в эту. Та война – эта 1941-45-й, эта – боснийская, 1992-95 гг.

— В каждой семье есть свои мученики, – продолжают объяснять мне. Да, это так. И некоторые из них были официально прославлены Сербской Православной Церковью – Собор новомучеников ясеновацких празднуется 13 сентября по новому стилю. Это церковное торжество православным ещё предстоит отмечать. А вот римокатолики память блаженного архиепископа Степинаца, члена парламента НГХ, уже отметили 10 февраля…

Икона новомучеников ясеновацких

— Нет закона, позволяющего сербам вернуть имущество, потерянное ими во время войны, – это уже я слышу от православного священника (естественно, серба). Немало территорий, на которых исторически жило сербское население, осталось на территории Федерации. И, по его словам, нет никаких правовых механизмов, которые позволяли бы сербам вернуть утраченное. Другое дело – мусульмане:

— Во время войны многие из них уезжали из Баня-Луки. Их тут было много, особенно в центральной части города (так сложилось исторически). Они спокойно продавали свои квартиры – а они здесь стоили дороже, чем тогда в Сараево – и покупали себе жильё на мусульманской территории. А потом, когда окончилась война, был принят специальный закон, по которому они могут вернуть своё имущество. И теперь свои дома и квартиры, которые они продали во время войны, они получают назад – безплатно.

— А сербы не могут вернуть себе утраченную во время войны недвижимость? – уточняю я.

— Нет, такого закона нет! – отвечает священнослужитель.

Слушая рассказ православного сербского священника о притеснениях сербов со стороны мусульман, невозможно было отделаться от мысли, что он едва ли не слово в слово повторяет рассказ хорватского церковнослужителя-католика о тех препонах, которые чинят хорватам сербы. Две нации-антипода оказались неожиданно похожи в своих жалобах и претензиях.

С той разве разницей, что у Сербской Православной Церкви нет богатых спонсоров в Австрии и Италии…

***

— Знаете, как строили эту мечеть? – спрашивает меня мусульманин, указывая рукой на возвышающуюся у него за спиной мечеть Фархадию, которая упоминается во всех путеводителях по Баня-Луке. Вспоминаю про Ферхад-пашу Соколовича, боснийского мусульманина и двоюродного брата великого визиря Мехмеда, в XV столетии построившего эту знаменитую мечеть, в названии которой увековечено его имя…

— Нет! – перебивают меня, – я говорю про девяностые годы.

Во время боснийской войны все стороны уничтожали святыни, принадлежавшие их врагам. Немало было осквернено и православных храмов, и латинских костёлов. Ну а здесь, в Баня-Луке, которая контролировалась сербами, – здесь досталось мусульманской общине. По официальным данным, во время войны тут было уничтожено 16 мечетей, в том числе и Фархадия. Сейчас она, заново отстроенная, стоит на своём прежнем месте, и лишь её необычно свежий, чистенький вид наводит на мысли о том, что это здание – не совсем то, которое было построено Ферхад-пашой.

— Когда началось строительство, мы находились как в осаде, – рассказывает мусульманин, – нас окружали сербы, между ими и нами постоянно было полицейское оцепление. Они делали всё, чтобы помешать строительству.

Впрочем, мечеть – как и многие другие мечети – была восстановлена. И сегодня сербы не любят вспоминать о той архитектурной зачистке, которая была в Баня-Луке в 1993 г.

— Мечеть… Она в 93-м году… Рухнула, – объясняет мне один из моих новых знакомых сербов. Я старательно гашу ироническую улыбку.

— Ну, снесли её, – поясняет он, очевидно, понимаю, что сама собой рухнувшая мечеть – это звучит несерьёзно даже для иностранного журналиста.

— Это не здешние сербы сделали, а пришлые. – Заступается за своих земляков присутствующая тут же сербка, – местные никогда бы так не поступили.

***

Все три «конституционных» народа сегодняшней Боснии имеют друг к другу очень внушительный список претензий. Причём сами эти претензии не просто похожи, а подчас просто идентичны: недовольство тем, что их земли достались другому энтитету, недовольство уровнем своего политического представительства, проблемами с репатриацией и возвращением утраченного имущества. И, конечно же, незаживающая память о военных преступлениях.

Можно ли преодолеть эти язвы нынешней формально единой, но, по сути, по-прежнему разделённой Боснии? Всем, с кем мне удавалось поговорить, я задавал один и тот же вопрос:

Есть ли будущее у единой Боснии?

— Мы – западная Сербия! А сейчас – оккупированная территория! – отвечает мне мой новый приятель, ныне – мелкий бизнесмен, в годы боснийской войны – солдат Армии Республики Сербской. Для него БиГ – это лишь вывеска над частью Сербии, захваченной врагом. И, конечно же, рано или поздно она должна быть освобождена.

По мнению сотрудников республиканского музея, так выглядели четники

Задаю тот же вопрос женщине сербке – художнице и иконописцу. Она начинает обстоятельно отвечать:

— Если ты посмотришь на карту, то увидишь, что они специально разделили нашу территорию, в Брчко.

— Округ Брчко?

— Да. Чтобы, как уже было во время войны, они могли изолировать западную часть Республики Сербской.

— Простите, но вы говорите о Боснии не так, как обычно люди говорят о своей Родине. Вы описываете не карту своей родной страны, а карту будущих боевых действий, – честно говорю я.

— Да, так и есть, – также честно отвечают мне.

Задаю тот же вопрос православному священнику. Он крайне негативно настроен и в отношении НАТО, и в отношении Евросоюза. Единая боснийская государственность и у него не вызывает восторга.

— Значит, идеалом было бы отделение Республики Сербской с последующим присоединением к Сербии? – спрашиваю я его.

— По-хорошему, да, – отвечает он. – Но сейчас это нереально.

Идея отделения от БиГ постоянно носится в воздухе. Некоторое время назад нынешний президент РС Милорад Додик выступил с предложением о проведении референдума об отделении Республики Сербской от Боснии и Герцеговины. Несомненно, что очень многим сербам эта идея пришлась по душе.

И было бы странно, если б было по-другому. Совсем рядом, у восточной границы, находится Сербия, которую именуют также «Большой Сербией». С этой страной и её народом Республику Сербскую в религиозно-культурном и национальном плане связывает гораздо больше, чем с мусульмано-хорватской Федерацией. И, несмотря на все усилия международных структур, РС и через двадцать лет после войны воспринимает свой дейтонский статус, в лучшем случае, как меньшее зло. И если представится реальная возможность его изменить, то многие ею, несомненно, захотят воспользоваться.

***

Римско-католическое епархиальное управление

— Может быть, всё изменится в следующем поколении? – на этот раз, спрашиваю хорвата, долго рассказывавшего мне о проблемах своей религиозной и национальной общины.

— Возможно, – отвечает он. — Но проблема в том, что ненависть внушается молодежи. Война завершилась двадцать лет назад, но политики продолжили её – уже в политической сфере.

Он, однако, является сторонником единой Боснии и ругает Додика за «сепаратизм». Но в целом боснийским хорватам сегодняшняя БиГ не слишком нравится. Ещё не стёрлись воспоминания о собственной Хорватской республике Герцег-Босна, и многие хорватские политики говорят о том, что если у сербов есть свой энтитет, то и хорватам надо бы выделиться в отдельный субъект в рамках Боснии и Герцеговины. В общем, ситуация примерно такая же, как и у сербов – на западе находится национальное государство, которое они считают своим. И которое, к тому же в экономическом отношении куда успешнее БиГ, входит в Евросоюз и Шенген. И хорватская община неизбежно будет тяготеть к стране, которую она считает своей Родиной.

Единая Босния, по большому счету, не слишком нужна и им.

***

Минарет выглядит подозрительно новым…

— Серб из Боснии, приезжая в Сербию, говорит: «Я серб!» Но ему отвечают: «нет, ты не серб, ты глупый босниец!» Хорват из Боснии, когда он приезжает в Хорватию, говорит, что он хорват. Но ему отвечают: «нет, ты глупый босниец». Мы все боснийцы…

— Бошняки? – спрашиваю я.

— Нет, именно боснийцы, – отвечает мне мой собеседник-мусульманин.

— Значит, выход – это создание боснийской политической нации?

— Да.

— Вы верите в это?

— Я – да.

Впервые мне встречается человек, который действительно заинтересован в единой Боснии и Герцеговине и хочет формирования единой политической нации. Оно и немудрено, ведь говорю-то я с мусульманином, да ещё и в Баня-Луке. Для серба вполне естественно желание воссоединиться с Сербией. Для хорвата – с Хорватией. А с кем воссоединяться мусульманину? Разве что с ИГИЛом. Но что-то сомнительно, чтобы человек, обсуждавший со мной качество местного пива в канун Рамадана, действительно хотел бы жить в ИГИЛ…

— И как это сделать?

— Ненависть, вражда – это не решение. Люди не должны идти за своими политическими лидерами. Они должны сами садиться за стол и договариваться. Должны общаться. Я приду к тебе в гости на Пасху. Ты придёшь ко мне в гости на Курбан-Байрам. Так надо поступать, а не ненавидеть друг друга.

Занимайся застольем, а не войной… Хороший рецепт. Только не очень понятно, как посредством его можно сформировать гражданскую нацию. До 1992 г. все как раз и поздравлялись с Пасхой и Курбан-Байрамом, а кончилось всё известно чем.

— Были Дейтонские соглашения выходом? – задаю я последний вопрос.

— Дейтон был способом остановить войну. Остановить силой. Но сегодня эта система уже не является решением…

Он – мусульманин-бошняк, и ему нужна единая Босния. Но не дейтонская Босния. В общем, за двадцать лет в этом вопросе изменилось не слишком многое.

***

Боснийская валюта – конвертируема марка. Купюры печатаются в двух вариантах – Федерации (мусульмано-хорватском) и Республики Сербской. Найти исторические фигуры, которые были бы общими для всех народов БиГ, оказалось, видимо, слишком сложным…

Если возможно сравнивать государства и народы с людьми, то, применительно к современной Боснии и Герцеговине, уместнее всего сравнение с ветераном нескольких войн, многократно раненным и контуженным. Когда в хорошую погоду он сидит на крылечке своего дома и спокойно починяет некий примус, когда рядом нет ничего, чтобы его раздражало, он кажется обычным человеком. Или почти обычным. Он занят своим делом, а люди вокруг заняты своим. И никто не задумывается о том, что ему снится по ночам, отчего он просыпается с жуткими воплями в холодном поту, словом, никто не думает, чем в действительности является его жизнь.

Но вот происходит что-то, что-то совершенно незначительное, что-то незаметное и непонятное окружающим – и ветеран, прежде спокойно сидевший на крылечке, с воем вскакивает и кидается на первого встречного. И соседские мужики сбегаются и привычно виснут у него на руках, и участковый мент делает вид, что он ничего не заметил… (Да и какой смысл?

Тут уже ничего не исправишь…) И так повторяется снова и снова, и все понимают, что ничего тут уж не поправишь.

Так, по крайней мере, бывает у людей. Можно ли излечить современный боснийский социум, который буквально болен войной? Не знаю. Остаётся лишь верить, что это возможно.

Возможно, читатели ждут от меня, в завершение, некой аналитики и сравнений. Но аналитику оставим для другого раза. А в заключение я просто приведу слова одной моей новой знакомой – сербки, переживший боснийскую войну 1992-95 гг.:

— Война – это ещё не самое страшное. Тогда мы все ждали, что она закончится, впереди был некий горизонт, которого нужно было достигнуть. Самое страшное началось после войны. Ибо проблемы наши никуда не делись, но горизонта, к которому нужно идти, больше не было…

Полагаю, именно об этом сейчас стоит задуматься всем (здраво)мыслящим людям – как украинцам, так и русским. Ибо мир, который неизбежно наступит, может быть ненамного легче войны…

Димитрий Саввин