Боснийский лабиринт. Часть первая: вечное пограничье

Многие авторы, которым надо написать по какой-либо теме, используют простой приём: подыскивают какую-нибудь круглую дату, зацепившись за которую (и тем самым соблюдя публицистические приличия), можно уже начинать излагать то, что хочется. И в моём распоряжении как раз и имеется подходящий юбилей: в 2015 году исполняется 20 лет Дейтонским соглашениям, положившим конец войне в Боснии и Герцеговине. Двадцать лет мира – это, надо сказать, совсем немало для этого региона. Так что повод весомый.

Однако написать об этом я решил по другой причине.

Весной прошлого года, когда ни о каких боснийских годовщинах я ещё не думал, один мой друг внезапно решил ехать на Донбасс, воевать в рядах тамошнего «ополчения». Само собой, я пытался его отговорить. И, в частности, писал ему, что итогом этого конфликта в любом случае будет новый вариант Дейтонских соглашений, от которых русские точно ничего не выиграют.

Увы, все мои аргументы оказались неубедительны. Он уехал. И довольно скоро я понял, что друга я потерял (хотя физически он вполне себе здоров, и стал куда более известен, чем год назад – полагаю, имя Александра Жучковского знакомо многим читателям этого сайта). А сейчас уже и украинские авторы и, так сказать, непосредственные участники событий заговорили о том, что «Украину ждет Дейтон в той или иной форме».

А раз так, то сейчас самое время заглянуть в будущее, покопавшись в опыте тех, кто уже прошёл сходной – дейтонской – дорогой.

Амальгама трех цивилизаций

Излагать историю Боснии – занятие замечательно неблагодарное. Хотя бы по той причине, что имеется, как минимум, три версии этой истории – сербская, хорватская и бошняцкая (мусульманская). Причем речь идет не только о недавнем прошлом, но и о том, что происходило на боснийской земле в течение последних трех тысяч лет. В Музее Республики Сербской вы можете узнать о том, что средневековая Босния была сербским государством, в силу ряда обстоятельств административно обособившимся от собственно Сербии. Но первый же встретившийся мусульманин сообщил мне, что Босния – очень древняя страна, «древнее Сербии». А хорват просто сказал, что его народ жил на этой земле на протяжении столетий.

И, как всегда, нельзя сказать, что все высказанные точки зрения неверны. В известном смысле, правы все три стороны, но есть нюансы.

Территория современной Боснии и Герцеговины – это действительно уникальный европейский регион. Мы все привыкли к таким словам, как «мультикультурность» и «многоконфессиональность». И, слыша их, на ум, в первую очередь, приходит Евросоюз с его программами интеграции кого-то во что-то, мусульманскими гетто, африканскими «тоже французами» и прочим в этом роде. В общем, речь идет о явлениях, появившихся сравнительно недавно, и, положа руку на сердце, во многом искусственно.

Что же до Боснии, то здесь мультикультурность, вытекающая из многоконфессиональности – не новость времен модерна и постмодерна. Здесь это историческая данность, данность, которой уже много столетий. В силу своего географического положения пространство Боснии и Герцеговины стало тем местом, где сошлись – и смешались! – границы трех цивилизаций: западной, восточно-православной и мусульманской.

В IX веке, задолго до общепринятой даты раскола Вселенской Церкви, Балканы превращаются в арену противостояния между Константинопольским патриархатом и римскими папами. Римско-католическое духовенство опиралось на немецких феодалов, последовательно проводивших политику натиска на Восток. Константинополь поддерживала Восточная Римская Империя, более известная как Византия. Балканским народам (а главным образом, их вождям) надо было определяться, под чьей цивилизационной крышей они будут жить.

И они определились. Болгары, после некоторых колебаний и весьма основательных заигрываний с Римом, в итоге все же выбрали православный Константинополь. Со времени правления короля Звонимира хорваты рвут всякие связи с православным востоком и становятся частью западного и римско-католического мира. Сербы, в IX в. принявшие православное крещение, входят в орбиту духовного, культурного и политического влияния Константинополя. Последним же широким мазком, существенно дополнившим этноконфессиональную палитру региона, было османское завоевание XV столетия, следствием которого стало образование внушительной мусульманской общины.

Современная сербская песня, посвященная герою антиисламской войны, – Милошу Обиличу

Считается, что основой её изначально стали местные сектанты (главным образом, богомилы), исторически обиженные на православных. Но не следует думать, что нынешние мусульмане-бошняки en masse являются богомильскими праправнуками. На протяжении столетий Османская держава проводила сознательную политику исламизации православных сербов. Представители православной знати меняли веру для того, чтобы сохранить своё место среди местной элиты. Крестьяне переходили в ислам, ибо мусульманам предоставлялись лучшие места для поселения (православным же приходилось перебираться в горы, на неосвоенные и менее плодородные земли). Давление на православных в разное время было разным, но оно существовало вплоть до момента изгнания Османов с Балкан. И во все времена находились люди, готовые променять отеческую веру на более высокий стандарт потребления.

Современное бошняцко-мусульманское творчество

Очевидно, что существенную роль в формировании нынешнего облика Боснии и Герцеговины сыграл географический фактор. Благодаря своим горам, холмам и долинам – всему тому, что называют сложным рельефом – Босния оказалась естественным фильтром, в котором вязли экспансионистские потоки различных цивилизаций. Если адриатическое побережье более-менее всегда оставалось за Западом и римско-католической цивилизацией, а на территории современной Сербии (включая сюда Космет и Черногорию) основная масса населения сохранила свою православную и сербскую идентичность, то Босния была пограничьем, которое одновременно принадлежит трем разным мирам, и при этом не принадлежит ни одному из них.

Кровные братья, которые не смогли жить вместе

В результате, в Боснии сформировалось три сообщества, одновременно и очень близких, и чрезвычайно далеких друг от друга. С одной стороны, все они принадлежат к славянскому миру. И хотя сегодня считается, что они говорят на разных языках, но друг друга они прекрасно понимают без переводчика. Для внешнего наблюдателя отличить из друг от друга будет очень непросто.

Но сами они различают друг друга почти безошибочно, и различия эти чувствуют чрезвычайно остро. Причина же этой остроты проста: между славянами – православными сербами, римокатоликами-хорватами и мусульманами-бошняками граница была проведена кровью. И крови этой было много.

В 1918 году для Балкан закончилась эпоха Империй. Рухнула Австро-Венгрия, владевшая Боснией с 1878-го, тогда же ушла в небытие Османская держава. Славянские народы, в соответствии с Версальской системой, должны были получить зелёный свет для строительства собственных национальных государств. Но, как всегда, всё получилось немного не так.

Поскольку Сербия была частью Антанты, то в 1918 году она вошла в число держав-победительниц. В силу этого, вполне естественным было то, что именно Сербия стала ядром нового государства, которое должно было объединить всех южных славян. Речь шла о своего рода малом издании панславянского проекта: вместо всеславянского государства (во главе с Россией) создавалось государство южных славян (во главе с Сербией).

Так на свет появилось Королевство сербов, хорватов и словенцев – практическое воплощение романтической мечты XIX века об объединении народов славянского корня. Увы, очень скоро выяснилось, что романтика и реальность сочетаются крайне плохо.

Несомненно, что славянские народы, оказавшиеся в составе Королевства С.Х.С., были друг другу во многом близки. Но также несомненно и то, что они веками жили в совершенно различных политических и культурных пространствах. Словенцы и хорваты – римо-католики, вчерашние подданные Австрии, веками находившиеся под мощнейшим излучением южно-германской культуры. Да, монархи из рода Габсбургов, в этническом плане, были им чужаками. Но они, по крайней мере, были их единоверцами. В отличие от православной династии Карагеоргиевичей, управлявших своей новой державой из старой сербской столицы – Белграда.

Что же до мусульман, то они в новом государстве чувствовали себя ещё более неуютно. По историческим меркам, ещё совсем недавно они были цветом общества и местной элитой.

Характерно, что именно в Боснии существовало своего рода уникальное явление – местное мусульманское дворянство, состоящее из представителей знатных родов, в своё время перешедших в ислам, но при этом сохранивших все свои привилегии, очень типичные для средневековой Европы, и совершенно нетипичные для Османской державы, не знавшей наследственной аристократии. Славяне-мусульмане в Османской Империи (в том числе, и боснийские мусульмане) пользовались равными правами с турками и подчас достигали весьма существенных карьерных успехов. (Вспомним хотя бы семейство Соколович, среди представителей которого был великий визирь трех султанов – Мехмед-паша.) Среди городского населения также доминировали мусульмане. На протяжении столетий в православных сербах они видели райю, «стадо», существующее лишь из милости и для выполнения разного рода черной работы.

И вот теперь эта райя становится господствующей нацией со своим независимым и влиятельным королем. А вчерашняя элита и цвет общества превращаются в меньшинство, которому, конечно, теперь с удовольствием напоминают, что оно суть сообщество ренегатов и потомков ренегатов, веками прислуживавших угнетателям славянства.

В поисках modus vivendi

Перед монархами из династии Карагеоргиевичей встала чрезвычайно трудная задача: необходимо было как-то примирить и объединить в рамках одного государства столь разные по своим религиозным и культурным устремлениям народы. Более-менее приемлемых вариантов было всего два, и оба они были опробованы в период 1918-1941 годов.

Вариант номер один, условно, можно назвать идеей Великой Сербии. Он подразумевал построение государства на основе сербского национализма. Предполагалось, что основой государства является именно сербский народ, всем остальным этносам отводится роль меньшинств. При этом выдвигался следующий тезис: национальная идентичность не тождественна идентичности религиозной. Мол, поскольку на протяжении столетий Австрией проводилась политика обращения сербов в католицизм, то значительная часть тех, кто именует себя хорватами, таковыми, на самом деле, не являются: они сербы, но сербы-католики. Аналогичным был и взгляд на мусульман как сербов, исповедующих ислам.

То есть великосербская идея – это классический, в духе второй половины XIX века, национализм. Религиозные различия рассматриваются как вторичные, новая политическая нация должна была строиться на основе языкового единства и общего славянского происхождения.

Данная концепция не была утопией в чистом виде и, теоретически, она вполне могла быть реализована. (Подобно проекту единой Германии, который был осуществлен Бисмарком, несмотря на аналогичное разделение немецкого народа по религиозному признаку и существенные культурные различия отдельных германских земель.) Но сделать это было очень непросто. Почему? Во-первых, некоторые народы, которые попадали в разряд национальных меньшинств, проживали на окраинных территориях (словенцы и македонцы), и реализация великосербского проекта могла подвигнуть их к сепаратизму. Во-вторых (и это особенно важно), цивилизационная дистанция между хорватами и мусульманами, с одной стороны, и сербами, с другой, была явно больше, чем между немцами-протестантами и немцами-католиками. И с учетом того, что Пруссии на пути к единой Германии пришлось пройти через войну с Австрией, логично предположить, что и сербам пришлось бы проделать не менее простой путь.

Концептуальная слабость великосербского проекта заключается в том, что он, в соответствии с представлениями европейских националистов XIX столетия, не уделял должного внимания религиозным различиям и не учитывал того, что мусульманская идентичность, порождённая принципиально иной цивилизацией. И в рамки обычных для европейских народов представлений о религиозной, этнической и национальной принадлежности её уложить трудно.

Впрочем, надо сказать, сербские короли в довоенный период не предпринимали попыток последовательной реализации великосербской концепции (хотя среди сербских интеллектуалов она и пользовалась определённой популярностью).

Вторым вариантом была югославянская (югославская) идея. И, в отличие от великосербской, она как раз была последовательно проведена в жизнь: после так называемого переворота 6 января 1929 г. король Александр, среди прочих преобразований, сменил название страны, ставшей отныне Югославией. Государственной идеологией её стало «интегральное югославянство» – все этносы и религиозные группы должны были объединиться в единую политическую нацию на основе общего славянского происхождения.

Наиболее кратко и ёмко эта идея была выражена в государственном девизе: «Один король, один народ, одно государство». Стимулировать же слияние всех этносов в новую общность должна была сильная государственная власть.

С точки зрения сербских националистов, идея югославизма является страшнейшей ересью, которая не принесла сербскому народу ничего, кроме безчисленных бед. При этом хорватские националисты рассматривали югославизм как ещё одну уловку «великосербских шовинистов». Была ли эта концепция реалистичной? При определенных условиях, скорее, да, чем нет. (Правда, надо иметь в виду, что слово «реалистичный» в данном случае не является синонимом слова «хороший».) Сильная центральная власть, воплощенная в личности монарха или, на худой конец, диктатора, могла сдерживать в одних границах исторически сложившееся собранье пёстрых, оперируя то репрессивным кнутом, то пряником автономии. Вплоть до 1941 г. Белград активно пользовался и тем, и другим. Однако внятных результатов эксперимент не дал, будучи прерван начавшейся войной и скорым разгромом югославской армии.

И Босния, где сербские, хорватские и мусульманские общины образовывали причудливую чересполосицу, в случае силового крушения югославянского проекта не могла не стать территорией войны всех против всех. И она ею и стала.

Продолжение следует.

Димитрий Саввин