Воспоминания: часть 1

Артем Сивко

Полетело… застланное черным полотном небо озарила маленькая горящая точка, взмахнувшая огненным хвостом, и, застыв на мгновение в воздухе, стремглав упала вниз.

Языки пламени облизнули мелькавшие впереди фигурки. Секунда, две - языки заплясали активнее, превратившись в огненные покрывала, укутывавшие человеческие тела, которые скакали на склонах пепельно-серого парка и спускались вниз к баррикадам - огромным конструкциям, представляющим собой ряды наполненных снегом мешков и хаотично сложенных декораций из металла, резины, пластика и дерева. Напоследок их обильно заливали водой, чтобы придать ледяную крепость и гладкость. Нередко на них можно было увидеть разнообразные надписи. Конструкции служили барьером, разделявшим две противоборствующие силы, напоминающие в своих сражениях движение волн, состоящее из тщетных и удачных попыток, из геройских и не очень поступков, из побед и поражений.

Баррикады окружали «сердце» одной из противоборствующих сторон - Майдан. Он являлся отдельным небольшим государством со всеми присущими ему атрибутами. Благодаря людям он смог открыть глаза и увидеть свет, поселить пришедших на главной площади большого города. Люди схватились за него, как за центр некоей свободы, где можно плюнуть в рожу абсурдному существованию. Ведь оно растворяет в пейзажах окружающего мира человека, заставляет потерять свое «я». Жильцы Майдана одной волной, единым потоком решили менять, рушить, ввергать в хаос и создавать новое.

Майдан был наполнен звуками жизненной суеты. Его согревали многие тысячи человеческих тел и костры, потом охлаждали снега и воющие ветра. На нем часто встречали с улыбкой, угощали едой, общались на разнообразные темы и приветствовали анекдотом. Из палаток выглядывали разрумянившиеся счастливые лица. Это была территория, подконтрольная никому и всем одновременно. Она не требовала визы на въезд, проход в нее и право поселения получал каждый. В ней отсутствовали налоги, но присутствовала взаимопомощь. Денежные отношения часто заменялись бартером, а договора – честным словом. Даже не верилось, что люди на него когда-то станут способны.

Здесь приютились все: экипированные в самодельные кованые или хоккейные латы, с головами, защищенными дуршлагами и кастрюлями, вооруженные деревянными щитами, палками или арматурами воины, владеющие «пьяной» техникой боя Чой Ли Фут полуголые монахи в поддельных китайских спортивных штанах, реакционеры с закрытыми лицами, запорожские казаки с чубатыми головами, простые рабочие и офисные служащие в оранжевых касках и строительных перчатках, приодетые в дорогие костюмы бизнесмены, очкастые студенты и волосатые хиппи, интеллигентные писатели и режиссеры, укрытые пестрыми курточками девушки и женщины в погрызенных молью шубах, блаженные разных мастей и национальностей. На сцене при помощи сильнейших динамиков веселили людей скоморохи и музыканты, возвещали главные новости депутаты и их прислужники, рассказывали о своих подвигах доблестные герои. Словно попал в фантастический роман, в некий сумасшедший мир, где технологии граничат с дубинкой в руке, где возле огромных мониторов разжигаются костры и строятся катапульты.

Дым от горящих шин заслонял глаза и наполнял легкие горьким металлическим привкусом. Пот стекал по спине противным холодным ручейком. Одежда пропитывалась парами бензина и оставляла во время стирки многочисленные радужные пятна на поверхности воды. Крик толпы пролетел в воздухе, взобрался на крышу дома и мелко рассыпался на осколки над головами с противоположной стороны баррикад. Улицы превращались в стуженое болото. Ноги неприятно чавкали, и черный снег оставался  подтаявшими хлопьями на грязных ботинках. Потом исчезал насовсем, согретый в теплых помещениях. Образовавшиеся лужицы, казалось, вобрали в себя все злые выкрики, всю ненависть и отчаяние, страх и горечь, очистили тело и мысли - и ушли прочь, подальше от людей.

– Тряпки, бензин… поджигай… коридор, – крики слышались все чаще и чаще. Подходили новые небезразличные. Их глаза блестели в предвкушении победы и перемен. Разве требовалось что-то еще? Хватило бы просто собрать весь этот блеск в один фонарь, чтобы он светил миллионы и миллионы лет.

Ты стараешься не поскользнуться и не упасть, пробираешься, тяжело дыша, сквозь стоящих поодаль боевых действий людей. Всматриваешься в почерневшую от дыма шин витрину. Твое лицо покрыто сажей, испещрено мелкими ранами. Ты растрепан, твоя одежда превратилась в лохмотья. Медицинская маска, покрывающая лицо, влажная от снега. Глаза покраснели и воспалились. Но ты улыбаешься, ведь все хорошо. Ты сыт и одет. Довольно-таки не глуп и целеустремлен. Ты чешешь сломанным ногтем нос, бежишь вперед – в гущу событий. В голове мелькают вопросы. Что заставило меня выйти? Может быть, я адреналиновый наркоман? А может быть, офисный сотрудник, ищущий реализации для самого себя? Стараюсь доказать, что я нечто большее? Какой год я уже находился в информационной изоляции, и вот представилась прекрасная возможность нарастить новостную коросту. И переживания, переживания.

С каждым днем оставаться дома становится все тяжелее. Понимаешь, что могут прийти и забрать, засунуть в клетку, будут бить и издеваться. Станут переживать близкие друзья и родные. Но нет, надо, надо участвовать в решительных, исторических, действительно решающих и безумно романтических, опасных событиях. И не поймешь – то ли жертвенность, то ли эгоизм. И что из этого хуже? Мне кажется, что я умею хорошо чувствовать социум. Я стараюсь приблизиться к нему, ощущаю безопасность, некую форму родства – и поэтому стремглав прибегаю на клич народа даже в самую ужасную непогоду. Я чувствую в нем кипящий бульон, приготовленный из единомышленников и потенциальных друзей. Самое странное даже не это чувство, а то что оно возможно у меня – столько времени скрежетать со злости, живя с этими людьми в одной стране, ненавидеть их. А тут раз – и даже какое-то уважение проснулось. Но ненависть, как и любая энергия, согласно законам термодинамики, никуда не пропадает, она просто переходит в другое состояние – народного гнева.

И поэтому я беру камень и бросаю его. В этих грязных борцов со свободами человека. Бросаю со всей обидой, со всем негодованием, вкладывая всю свою боль от издевательств большого над малым, старшего над младшим, сильного над слабым, над обычным человеком, над людьми, которые потеряли шансы на нормальное существование.

Часть вторая.

Часть третья.

Часть четвертая.

Часть пятая.