Не грози Брюсселю, попивая эль у себя в Сохо. Часть 1. Дурная мудрость

Balthazar Pinky

Сразу скажу, что мой взгляд на процессы в современной экономике довольно еретический, основанный больше на личном опыте, чем на каком-то научном анализе, и идущий вразрез с мнениями подавляющего числа профессиональных экспертов и обладателей диплома МВА. С политической же точки зрения я — не сторонник теории «всё переплетено» и считаю, что британцы сделали свой выбор, исходя в первую очередь из собственных реалий и интересов, но события, произошедшие в столь крупной экономике, неизбежно вызовут «круги на воде», поэтому игнорировать их нельзя никому. Начать придётся с нудного рассказа о том, как устроена современная экономика — как мировая, так и конкретно британская. Итак, let’s go.

История великих комбинаторов

Для начала стоит зайти очень издалека и рассмотреть под микроскопом всю современную экономическую модель. После отмены золотого стандарта количество эмитируемой денежной массы постоянно росло, и далеко не все напечатанные деньги шли на развитие производства, даже несмотря на то, что с 1930-х по 1980-е общемировое потребление выросло в разы. Остаток денег шёл в финансовые организации — объём кредитов после Второй мировой тоже в разы увеличился, причём рос он во многом за счёт потребительского кредитования, коего до войны практически не существовало. Кейнсианство привело к смене парадигмы финансового мышления большинства людей: если раньше основной целью экономической деятельности было накопление, то кейнсианский инфляционизм привёл к тому, что в ведущих странах стимулировать надо было уже не производство, а потребление. В США заводы «Большой тройки» могли произвести столько автомобилей, что двухлетняя машина считалась уже сильно устаревшей, а поскольку это довольно серьёзное приобретение, то раз в пару лет покупатель обычно шёл за кредитом. А где займы — там и некоторое количество неплательщиков. Принципы продажи долговых обязательств на Западе были отлажены задолго до этого, и на рынке появилось огромное количество ценных бумаг, которые представляли собой именно что долги условного Джона Смита. И понемногу началось. Но до 1970-х, во времена Бреттон-Вудской системы, всё было ограничено её рамками и довольно серьёзным экономическим изоляционизмом. Тут сразу вспоминается французская комедия, где герой в 1968 году бежит из тюрьмы и в определённый момент сталкивается с парой, выезжающей из Франции на своём Rolls-Royce, контрабандой вывозя из страны собственные легально заработанные деньги. Вот с началом свободной конвертации валют и понеслось.

С пришествием интернета возможности по мгновенному передвижению крупных сумм в любую точку мира ещё увеличились, в итоге огромное количество средств полетело по рынкам, «как по сараю воробей». В прошлом десятилетии понятия «зарабатывать деньги экспортом товаров или услуг» и «иметь высокий уровень wealth per capita» окончательно разделились. Интернет привёл к тому, что огромное количество денежной массы волнообразно и при этом довольно хаотично перемещается по миру. И здесь появляется такое понятие, как «ёмкость рынка». Естественно, инвестиции в первую очередь пойдут на более крупные рынки, ещё больше усиливая разрыв между 5–10 ведущими странами, примерно 15–20 ближайшими преследователями и всеми остальными (куда инвестируют только то, что вообще не жалко). Это и происходит последние лет 15.

А есть ещё такие вещи, которые я назвал бы «проблемой инвестиций» и «проблемой модернизации». Дело в том, что «горячие деньги» извне обычно не размазываются по всему рынку равномерно, а приходят в определённые отрасли (примерно то же самое происходит и при «голландской болезни»). Остальной же экономике страны достаётся только растущая немонетарная инфляция в виде повышения цен вообще на всё — особенно бьёт по «непрофильному» бизнесу и потребителям удорожание арендной платы и перевозок. Причём ползучая инфляция в этом смысле гораздо хуже гипера, так как оставляет очень многих без оборотных средств, лишая их каких-бы то ни было шансов на успешную конкуренцию. Ну или финансовый поток настолько мощный, что накрывает всех, все мало-мальски значимые активы скупаются более богатыми иностранцами и фактически страна утрачивает экономическую независимость, потому что новые владельцы в любой момент могут закрыть купленное предприятие, уменьшив economic complexity index (путь, очень характерный как раз для Восточной Европы). Проблема модернизации — ещё хуже, ведь через догоняющую модернизацию обычно проходит не вся экономика, а только некоторые её сектора, которые заливаются деньгами. При этом что-то вообще объявляется «неперспективным» по определению и закатывается в бетон сразу же.

В этих условиях финансовый сектор, ставший внешним кругом экономики, превратился в нечто, напоминающее одновременно национальные вооружённые силы и футбольную Лигу чемпионов: иметь собственную мало-мальски крупную биржу — это must для того, чтобы претендовать хоть на что-то серьёзное, а бóльшая часть деятельности финансистов — это не столько регуляция финансового потока, сколько спорт, попытка обыграть коллег с другого рынка. При этом условный Сити, хотя и может заработать больше других отраслей (и быстрее), всё равно вынужден опираться на внутренних инвесторов; то есть вытянуть только финансистами отстающую экономику или экономику с маленьким рынком очень сложно, хотя во многих случаях речь идёт не столько о чисто экономической конъюнктуре, сколько об «умелых» действиях правительства (первый пример — за поребриком). Скорость работы финансового сектора и высочайшая рентабельность сделок по иным инструментам (на фоне менее доходной промышленности) достигли к середине нулевых таких величин, что уже не менеджмент нефинансовой компании вкладывал деньги в портфель ценных бумаг, а как раз инвестиционный фонд мог влиять на состояние всей компании. Причём я сейчас говорю не про «выпущенные банками деривативы на деривативы», а про деньги, зашедшие в финансовый сектор из реального и потом рванувшие обратно. Барьер оказался сломан, и сломали его не американские герои «Покера лжецов» (в США существуют ограничения для подобной деятельности), а британцы с их тэтчеровским либерал-дарвинизмом.

Я тебя породил...

Как известно, страны, некогда входившие в состав Британской империи, имеют собственную правовую систему, построенную на совершенно других принципах, нежели право большинства стран, восходящее к римскому. По моему мнению, романо-германское право устарело ещё около 100 лет назад, а с нынешним ускорением жизни вообще превратилось в анахронизм, причём издевательский. Достаточно посмотреть на те же самые французские суды, где в последнее время происходит изнасилование здравого смысла типами вроде небезызвестного Вержеса — язык не повернётся. Британское право, восходящее к общинным законам (его составная часть, кстати, называется Common Law — право общины) эпохи до нормандского завоевания, в основе своей имеет принцип per mutua, то есть при рассмотрении каждого вопроса судья пытается прийти к решению, максимально выгодному для local community (то есть большинства тех, кого этот вопрос вообще затронул). Даже на официальном уровне в судопроизводстве прописан принцип common sense, что часто переводят как «здравый смысл». Не совсем так, скорее это и есть то самое решение, приносящее максимальную выгоду или минимизирующее потери для большинства сторон спора. Это напоминает процесс совета у африканских племен, когда все участники совещаются до тех пор, пока не будет найдено решение, устраивающее всех. А ещё больше это напоминает совещание в небольшой фирме, где вопрос решается скорее не прямым голосованием за/против, а длительными переговорами всех участников и поисками компромиссных вариантов. Романо-германское же право основано на статутах (писаных законах), то есть юристы в континентальной Европе не

рассматривают по существу дело как таковое, а скорее занимаются подгонкой, каждый раз пытаясь натянуть сову конкретного case на глобус статута. Чтобы как-то состыковать писаное законодательство с постоянно меняющейся реальностью, при этом не переписывая его раз в год, власти в романо-германских странах издают огромное количество так называемых «подзаконных актов», регулирующих правоприменительную практику. Причём зачастую акты могут противоречить друг другу, создавая дополнительные сложности при рассмотрении дела. И это я ещё ничего не сказал о главном преимуществе англосаксонского права с точки зрения бизнеса в ХХI веке — понятии примата делового договора (контракта) над регулирующим эту область деятельности актом... Континентальные юристы часто с пафосными лицами рассказывают что-то про «грамоты времён Вильгельма Завоевателя, имеющие юридическую силу в суде XXI века», а на самом деле для бизнеса лучше уж это, чем постоянное лавирование между негибким писаным законодательством с одной стороны и огромным количеством постоянно выходящих директив — с другой.

Вот во многом за счёт этого периферийный остров и взлетел так высоко на заре капитализма. До сих пор экономическая мощь Британии базируется в первую очередь именно на контрактной системе и законодательстве, более удобном для предпринимателей. Это и есть trade mark британской экономики, их главная сильная сторона. Именно за это в своё время британцы так долго торговались с властями ЕС, оговаривая для себя возможность не переламывать через колено веками сложившиеся традиции взаимоотношений. Но недостатки — это продолжение достоинств, и эта система имеет дыру размером с Ла-Манш, через которую и пошла «эпидемия спонсорства» нулевых. Речь идёт о трастах, системе доверительного управления. Что это такое — прекрасно описано даже в Википедии, а чем чревато — в следующем абзаце.

Финансовая битва за Британию

Leveraged buyout — это схема, при которой кредиты, взятые для покупки акций предприятия, имеющего организационную форму PLC и листинг на бирже, берутся с расчётом, что сумма долга по ним юридически будет повешена на само предприятие, и гасить его оно будет за счёт собственной прибыли (потому как при доверительном управлении по-англосаксонски хозяином траста по закону является сам траст, а владелец находится в статусе либо управляющего, либо вообще неопознанного растительного обитателя горы). Вот тут прекрасное описание, как это происходит. Само собой, захватываться таким способом будет не явно кризисный актив, а кто-то, имеющий хорошие значения EBITDA (терпеть не могу этот малозначимый показатель, и Уоррен Баффет со мной солидарен, но в данном случае считать надо именно его, потому как платежи по кредитам в Великобритании и США выносятся за налогооблагаемую сумму) — рейдер не затем захватывал предприятие, чтобы потом выплачивать долги из своего кармана. В середине нулевых по всему миру прокатилась волна подобных поглощений (скупки активов за чужой счёт при помощи «горячих денег»), которая зацепила и неанглосаксонские страны — примеры InBev и ArcelorMittal показательны. Вот таким образом за счёт денег со всего мира, стекающихся в Британию с её высочайшим инвестиционным рейтингом, рынок и перегревался, а оттуда эта волна, всё усиливаясь, разливалась дальше. Даже Южная Корея с её особенной формой собственности не проскочила мимо подобного: слияние GM – Daewoo было одной из самых крупных рейдерских сделок десятилетия.

Всю эту матчасть я сейчас настолько подробно описал для того, чтобы было понятно, почему к концу десятилетия очень многие в Европе (и не только в Британии — в конце концов, евроскептицизм впервые набрал силу в Восточной Европе, начиная с 2006 года, когда венгры массово вышли на улицы Будапешта, требуя отставки правительства, слишком заигравшегося в проедание европейских кредитов) заявили о том, что их всё это достало.

To be continued.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.