«Воображаемая история», «память» и «национальные мифы». Часть 5

Рассмотрев в предыдущей части мифы о государственности, мы всё больше погружаемся в самые конфликтные мифы в рамках войны за прошлое между украинцами и русскими. Сегодня поговорим о мифах о государственной преемственности.

Мифы о государственной преемственности

Как мы помним, главным вопросом мифов о государственности является спор, кто наследовал Руси и у кого больше прав называть Киев началом своей государственности. Однако перед тем как описать проблему государственной преемственности, необходимо немного затронуть пару теоретических вопросов.

Как известно, в XIX веке в момент «национального пробуждения» народов Центральной и Восточной Европы главной разницей между украинцами и русскими было то, что украинцы оставались одним из так называемых «безгосударственных народов»¹ (stateless nations) или «неисторических наций»² (non-historical people) Центральной Европы, в то время как русские были доминирующим этносом Российской империи. В чём же проблема этих «неисторических наций» и почему собственно они считались таковыми? Ответ на этот вопрос и заключается в преемственности государственности. Ничто не появляется из ничего. Единственной существующей историографией в XIX веке оставалась имперская историография (которая в какой-то мере до сих пор не сошла с исторической сцены), детально описывавшая, как Российская империя наследовала Киевской Руси. Места для каких-то украинцев или беларусов в этой схеме не было. И именно в ответ на это украинские историки предложили свою трактовку истории на основании имевшихся исторических сведений. Они переосмыслили историю Украины, чтобы сделать её сопоставимой с историями соседей, и, как подчеркнул Алексей Толочко, «сделать украинское прошлое конкурентоспособным с историями других народов и обеспечить его признание как на родине, так и за рубежом»³, другими словами, создавая нормативную историю европейского типа. Однако тут же заключалась и типичная для многих таких народов проблема отсутствия исторической непрерывности — а именно наличие пробелов между различными этапами национальной государственности. Чем больше пробелов, тем сложнее соединить этапы национальной истории. У истории украинской государственности были очень большие пробелы, особенно по сравнению с российской или польской государственностью. И это стало серьёзным вызовом для историков.

Для того чтобы бросить вызов имперскому мифу о государственной преемственности, который впоследствии стал русским, украинцы должны были аргументировано доказать свою версию событий. Итак, цель мифов о государственной преемственности — начертать чёткую связь между современным национальным государством с домодерными временами.

Векторы государственной преемственности Руси

После разрушения Киева в 1240 году и упадка Киевской Руси встал вопрос о наследовании Киеву. Современные национальные историографии восточнославянских народов вывели различные векторы наследования Киеву. Однако ещё в средние века авторы летописей выводили абсолютно разные векторы преемственности Киевского государства. Сергей Плохий очень хорошо отметил, что авторы Повести временных лет видели центр руской земли в Киеве, авторы Галицко-Волынской летописи сосредотачивались на Галиче и Владимире-Волынском, авторы Куликовского цикла строили его вокруг Москвы, а летописцы из Смоленска считали свою территорию центром «виртуального Великого княжества руского»⁴. Вот почему местные книжники и политические элиты пытались нарисовать векторы преемственности из Киева в местный центр власти.

Традиционный российский вектор идёт из Киева во Владимир-на-Клязьме, оттуда в Московию, и затем в Российскую империю. Так, Василий Ключевский считал, что Владимир заменил Киев, став политическим центром Руси, а «Киев остался только церковно-административным центром»⁵. В советской версии всё было так же — Владимиро-Суздальская земля стала мостом, который связал домонгольскую русскую историю с Московской Русью, а потому и с современной Россией⁶.

Ведущая роль Владимира подкреплялась переездом резиденции Киевского митрополита во Владимир. Митрополит Максим стал называл себя митрополитом всея Руси, и подобно ему в начале XIV века великие князья Владимирские стали именовать себя Великими князьями всея Руси⁷. Перемещение центра государства из Киева во Владимир не означало, что Киев более не важен. Напротив — он продолжал оставаться «русским» городом в глазах русских. Первое повторение подобных русских устремлений можно найти в проекте соглашения между Москвой и Священной Римской империей в 1480 году, где московские дипломаты называли Киев своим отечеством⁸. Во время московско-литовских войн в конце XV — начале XVI веков москвичи и литовцы оспаривали статус Киева в качестве своей вотчины — то есть наследственных земель⁹.

«Освобождение от монголо-татарского ига» под руководством Москвы и падение Византии дополнили этот воображаемый вектор преемственности Киев-Владимир-Москва в контексте мессианской миссии Москвы по защите православной веры и сбора всех руских земель под властью московитов¹⁰. Примечательно, что с точки зрения Москвы, Великому княжеству Литовскому было отказано в праве собирания руских земель, ведь православное население Литвы жило под властью католических лидеров, а значит это противоречило «особой Божественной милости», которой удостоилась Московия¹¹. С тех пор и российская имперская, и советская, и постсоветская историография использовали этот дискурс о владимирском векторе государственной преемственности. Таким образом, вся российская история основана на неопровержимой вере в то, что Владимиро-Суздальская земля унаследовала ведущую роль Киева.

Украинский ответ Москве

Отец-основатель украинской историографии Михаил Грушевский не соглашался с владимирским вектором преемственности государственности¹². По словам Грушевского и его последователей, единственным преемником Киева была Галицко-Волынская земля. Александра Ефименко утверждала, что историческая жизнь Южной Руси переместилась в земли Галицко-Волынского княжества¹³. После татарского нашествия и разрушения Киева «вместо группы малых независимых княжеств Южной Руси появился один сильный политический организм с общей единой политикой»¹⁴. Это государство известно в истории в XIII и XIV вв. под именем Королевство Русь.

Галицко-Волынское княжество стало самым могущественным государством на западе Руси в XI-XII веках, а на пике могущества в состав княжества входил и сам Киев¹⁵. Сергей Плохий подчеркнул, что в отличие от Северо-Восточной Руси (то есть Владимиро-Суздальской земли), которая находилась под монгольским правлением до середины XV века, Галицко-Волынская земля была только номинально зависима от монголов до XIV века^16, что также является важным аргументом в украинском мифе о государственной преемственности. Другим важным и символическим аргументом для украинских национальных мифов является то, что князь Данило Романович¹⁷ был коронован как король Руси Папой Иннокентием IV в 1253 году. Этим актом Данило был признан типичным европейским монархом с точки зрения западноевропейской феодальной системы¹⁸. В свою очередь, Королевство Русь стало важной частью для украинских мифов о европейскости и принадлежности к Западной цивилизации¹⁹. Несмотря на важность образа Галицко-Волынского княжества для украинского мифа о государственной преемственности, в нём также заключается и проблема. В 1349 году Королевство Руси прекратило своё существование, и его земли были разделены между Королевством Польши и Великим княжеством Литовским²⁰. С 1349 года украинские земли были частью соседних государств. Причём украинские историки обычно отказываются признавать эти государства как «свои».

Беларуско-литвинский ответ

Ян Запрудник утверждает: «Живя в Великом княжестве Литовском в течение пятисот лет, прежде чем войти в состав Российской империи во второй половине XVIII века, восточные славяне, известные сегодня как белорусы, называли себя и назывались другими литвинами или литовцами»²¹. Так беларусы вывели свой собственный вектор государственной преемственности, где Киевская Русь была лишь отправной точкой дальнейшей эволюции государства, продолжившейся в Великом княжестве Литовском, которое православный русинский нобилитет безусловно воспринимал как «своё» государство. Так, по мнению Игоря Марзалюка, основываясь на этой схеме, был создан весь современный беларуский нарратив с небольшим отличием, в рамках которого роль Киева частично заменена мифом о Полоцке²². Марзалюк подчёркивает три важных момента использования литовского наследия в беларуской истории. Во-первых, с момента своего основания ВКЛ было беларуским государством. Во-вторых, формирование ВКЛ было якобы инициировано восточнославянскими (протобеларускими) элитами. В-третьих, беларуская культура была доминирующей в государстве, а беларусы были «культуртрегерами» для собственно литовцев²³.

В вопросе использования ВКЛ в национальной мифологии украинцы почему-то изначально отказались рассматривать Литву как часть своего мифа о государственной преемственности²⁴. После Люблинской унии 1569 года, когда украинские земли были включены в Корону Польскую, Беларусь осталась в составе ВКЛ. Поэтому беларусы остались «лояльными» к своему государству и, что важнее, украинцы «лишились» права претендовать на литовское наследие²⁵. Показателен интересный момент — если для беларусов результаты Люблинской унии однозначно негативны, то многие украинцы рассматривают её в более позитивном ключе, поскольку все украинские этнические земли были включены в состав одного государства, хотя это государство (Польша) тоже не рассматривается как «своё»²⁶.

***

Так какой же из векторов государственной преемственности наиболее правильный с точки зрения истории? Ответ — никакой. Каждый из векторов является всего лишь политическим конструктом и национальной интерпретацией исторических событий. Следует вновь упомянуть мнение Сергея Плохия: «конкурирующие национальные интерпретации истории Киевской Руси в рамках национальной парадигмы как таковой не очень помогают в поисках истоков современных восточнославянских идентичностей»²⁷. В то же время важно добавить, что все три вектора не обязательно должны быть взаимоисключающими. Однако в свете агрессивной антиукраинской исторической политики со стороны РФ Украине следует более чётко и аргументировано выражать свой миф о государственной преемственности, внедряя его в национальную память. И именно поэтому неразумно отказываться от наследия ВКЛ, и даже Речи Посполитой, которые могут и должны быть использованы как связующее звено между разными этапами украинской государственности, заполняя период от исчезновения Королевства Руси и до появления Гетманщины²⁸.

Продолжение следует…

¹ Georgiy Kasianov, «How a War for the Past Becomes a War in the Present», Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 16, no. 1 (2015): 149.

² Mark von Hagen, «Does Ukraine Have a History?», Slavic Review 54, no. 3 (1995): 659.  

³ Oleksiy Tolochko, «Fellows and Travelers: Thinking about Ukrainian History in the Early Nineteenth Century», in A Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography, ed. Georgiy Kasianov and Philipp Ther (Budapest and New York: Central European University Press, 2009), 149.

⁴ Serhii Plokhy, The Origins of the Slavic Nations: Premodern Identities in Russia, Ukraine and Belarus, (Cambridge University Press, 2006), 100-101.

⁵ Василий Ключевский, Краткое пособие по русской истории, (СПб, 1908), 62

⁶ Борис Рыбаков, Киевская Русь и Русские княжества XII-XIII веков, (М: Наука, 1982), 546-547.

⁷ Александр Филюшкин, «Вглядываясь в осколки разбитого зеркала: российский дискурс Великого княжества Литовского», Ab Imperio, Vol. 4 (2004): 575-576; Plokhy, 79.

⁸ Филюшкин, 574.

⁹ Ibid, 582-583.

¹⁰ Geoffrey A. Hosking, «The Russian National Myth Repudiated», in Myths and Nationhood, ed. Geoffrey A. Hosking and George Schöpflin (New York: Routledge in Association with the School of Slavonic and East European Studies, University of London, 1997), 200-202.

¹¹ Ibid, 201.

¹² Михайло Грушевський, «Звичайна схема «руської» історії і справа раціонального укладу історії східного слов’янства» в Статьи по славяноведению, Вип. 1, (СПб, 1904), 298-304. Впрочем, до него это уже сделал анонимный автор «Истории Русов».

¹³ Александра Ефименко, История украинского народа, Т.1, (СПб, 1906), 72.

¹⁴ Ibid, 75.

¹⁵ Наталія Яковенко, Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст., Київ: Генеза, 1997, 70-79.

¹⁶ Plokhy, 51.

¹⁷ Пользуясь случаем, следует подчеркнуть безосновательность продолжающейся традиции именовать его Данилом Галицким. С исторической точки зрения более правильным было бы именовать его Данилом Волынским, как, впрочем, и его земли скорее должны называться Волынско-Галицким княжеством. См. напр. Мирослав Волощук «Король Данило Романович: міфи та реалії», likbez.org.ua, 16.01.2017

¹⁸ Paul R. Magocsi, A History of Ukraine: the Land and Its Peoples. 2nd ed., rev and exp. (Toronto: University of Toronto Press, 1996), 120.

¹⁹ В дополнение к аргументу о принадлежности к западноевропейскому феодальному порядку, как указывает Эндрю Уилсон, украинские европейские мифы также основываются на магдебургском праве, которым пользовались многие украинские города в позднее средневековье и в казачьей традиции индивидуальной свободы, закреплённой конституцией. См.: Andrew Wilson, «Myths of National History in Belarus and Ukraine», in Myths and Nationhood, ed. Geoffrey A. Hosking and George Schöpflin (New York: Routledge in Association with the School of Slavonic and East European Studies, University of London, 1997), 191-192.

²⁰ Magocsi, 122-124.

²¹ Jan Zaprudnik, Belarus: at a Crossroads in History, (Boulder: Westview Press, 1993), 4.

²² Примечательно, что, для того создать «миф о Полоцке», беларусам пришлось использовать для этого более поздние московские хроники XVI века. См.: Игорь Марзалюк, «Великое княжество Литовское в исторической памяти белорусов-русинов: от средневековья к модерну», Ab Imperio, Vol. 4 (2004): 540-541.

²³ Марзалюк, 539-540.

²⁴ Отдельно стоит отметить, что как ни парадоксально, но в какой-то мере даже современная Россия может и должна включить ВКЛ в свою историю, ведь Смоленщина долгое время пребывала в составе Литвы со всеми вытекающими нюансами.

²⁵ Zaprudnik, 3-5.

²⁶ Дмитрий Вырский, «Великое княжество Литовское как исторический опыт: случай Украины», Ab Imperio, Vol. 4 (2004): 533.

²⁷ Plokhy, 47.

²⁸ Это также может быть актуальным и касательно Украинской ССР, столь легко объявленной недавно периодом оккупации, а значит исключённой из перечня «своих» государств.