Назад в мечеть

Перевод: Иван Емец

В 1876 году бывший премьер-министр Великобритании Уильям Гладстон заявил османам: «Вы сохраните свой титульный суверенитет, в вашу империю не вторгнутся… Но никогда больше вы не поднимите руку насилия, и никогда больше вам не откроются врата вожделения».

Этому не следовало случаться. Регулярные убийства армян в Баязиде (1877), Алашгерде (1879), Сассуне (1894), Константинополе (1896), Адане (1909) и самой Армении (1895–1896) — лучший аргумент. Эти кровавые акции унесли в общей сложности 200 000 жизней. Но они были только репетициями. Настоящий ужас начался в 1915 году.

В анналах истории ХХ века выделяется Холокост 1942–1945 годов. А ещё заметна резня армян в 1915 году — то, что произошло в Турции, десятилетиями игнорировали практически все. Все, кроме самих армян. Ирония в том, что их судьба стала чуть ли не прообразом массового убийства евреев в Европе.

«Кто же сегодня говорит об уничтожении армян?» — якобы спрашивал Гитлер у своего окружения. По пути в Адану (и за пределы этого города) турецким женщинам выдавали кинжал (ханджар), чтобы те могли нанести последний удар умирающим армянам. Всё ради доверия в глазах Аллаха. Все выжившие после этой резни были разбросаны по всему Ближнему Востоку и в других частях света.

Преступление совершено, и надо лишь не повторять его предысторию. Была ведь и бойня христиан в Александрии в 1881 году. Но тогда человечество пережило лишь репетицию искусственного голода, вызванного турками в 1915–1916 годах. Тот, который убил более 100 000 маронитских христиан в Ливане и Сирии.

Примечание переводчика. Украинцы тоже помнят, как большевики переняли чужой опыт. И это преступление в разы масштабнее.

Настолько неизбежной и вездесущей была опасность, и столь свежа память об этих событиях в умах «неверных», что кровопролития стали хронологическими пометками. Матери-христиане часто датировали события по годам после очередной резни. На Ближнем Востоке кровавая баня 1915–1922 годов окончательно уничтожила древние христианские общины и культуры, сохранившиеся со времён Римской империи. Полегли такие группы, как якобиты, несториане и халдеи.

Резня достигла своего пика в период между мировыми войнами, а кульминацией стала трагедия в Смирне. Во всём мусульманском мире после окончания Первой мировой войны, особенно в новых арабских государствах, европейское присутствие означало одно. То, что больше нельзя применять жёсткие формы дискриминации против выжившего христианского населения. Но это было лишь временное улучшение, а не постоянное решение проблемы.

С установлением номинально «прозападных» правительств во многих мусульманских странах, созданных на основе обломков Османской империи, Запад расслабился. Похоже, что он убедился в существовании «доброго» ислама.

Примечательно, что в эпоху безудержной виктимологии мусульманские преследования христиан стали запретным предметом в западном образовании. Сложная паутина мифов, откровенной лжи и намеренно навязанного молчания доминирует над фактами. Всего-то четырнадцать веков религиозной дискриминации, причиняющей страдания и смерть бесчисленным миллионам людей, были охвачены мифом об исламской «терпимости».

Но он столь же пагубен для нескольких потомков жертв, как и бесполезен для умиротворения современных джихадистов. Молчание и ложь, допускаемые западным обществом, лишь способствуют укреплению религиозной дискриминации и преследованиям. Когда угодно. И даже сегодня.

Тем не менее, современные апологеты ислама часто утверждают, что привычная тактика ранних мусульман — нападение на чужие земли, грабежи, изнасилования и вымогательство — должны оцениваться в «контексте» ситуации. Мол, это было нормальное поведение в это время.

А тут как раз собор Святой Софии снова стал мечетью. Теперь выходит, что воинственная экспансия османских мусульман была уместна и понятна в 1453 году. Но вот поражений, нанесённых им, уже не было. И вся правда о жизни «неверных» в исламе спокойно подвергается цензуре.

Такие постмодернистские настроения присутствуют во всём западном мире на том или ином уровне. Но это на самом деле не имеет отношения к сути. Для истины вопрос о  сердце — точнее, раскола в душе современного западного человека. Кара постигла личность, отделившую разум от сердца.

Хоть после балканских войн Запад удержал крохотный кусочек юго-востока Европы, недавняя история подтверждает вердикт Сэмюэля Хантингтона. Современная Турция была и остаётся разорванной страной. К неудовольствию своих прозападных элит, она упорно остаётся частью Азии и ислама.

Некоторые империи создавали культуры, способные пережить их — особенно в Восточном Средиземноморье. Например, в эпоху после Александра Великого или в современной англоязычной Индии. Такие государства способствовали эффективной экономике и функционированию бюрократии. Они командовали личной верностью. А потому построили впечатляющие столицы, и не только города.

Но Османская империя была другой. Её столица — один из наиболее великолепных городов в мире — не была построена турками. Её захватили в готовом виде уже в 1453 году. Все христианские жители убиты или порабощены, и в итоге будущая столица стала хаотичной антисанитарной трущобой. Так зачем же удивляться тому, что величайшее архитектурное достижение Османской империи, Голубая мечеть, является лишь низшей копией собора Святой Софии?

«Османская культура», определённая Константинополем и в значительной степени ограниченная его стенами, в конечном итоге возникла из-за неохотного смешения турецкого, греческого, славянского, еврейского и других левантийских стилей жизни и практики. Каждый ингредиент был наихудшим. Смесь была непостоянной, неспособной подделать идентичности или командовать лояльностью. Ататюрк надеялся навязать строго светскую концепцию государственности. Но политический ислам и здесь проявил себя. Местная мечта никогда не проникала за пределы военной и узкой прослойки городской элиты.

До Эрдогана перед прозападными интеллигентами Турции стояла почти невозможная задача. Она заключалась в том, чтобы покончить с приманкой ирредентизма за рубежом. А уже потом, в домашних условиях — превратить ислам в вопрос личного выбора. Отделить вопрос от государства и общества. Теперь, с возвращением Святой Софии в её статус до старичка Кемаля, мы знаем: это не могло случиться.