Брестский мир: от Ленина до Суркова?
России немыслимо оставаться в нынешних границах, пишет один из бывших серых кардиналов Кремля Владислав Сурков. Чем бы это ни было — попыткой Москвы сохранить лицо в нынешней ситуации, зондированием почвы на будущее или попыткой Суркова привлечь к себе лично — не стоит игнорировать эти слова. Ибо незаживающие раны российского коллективного (не)сознательного уже доставили много хлопот сегодня и ещё доставят в будущем.
В середине февраля 1918 года большевистский режим в бывшей Российской империи, казалось бы, имел все основания торжествовать. Вся территория страны находилась под контролем, идеи всеобщего мира и закрепление переделенной земли пользовались бешеной популярностью. Очаги нелояльности среди городской интеллигенции или на флоте (например, в Киеве или Севастополе) были подавлены непродолжительным, но жестоким террором. Сопротивление оказывали только два небольших района: Волынь, где сосредоточились отряды Украинской Народной Республики, и окрестности Ростова и Новочеркасска с мятежными донцами и первыми белогвардейцами.
Однако реальная картина прочности новой власти стала ясна уже 18 февраля. В тот день по приглашению Центральной Рады наступление на восток начали немцы. Первая мировая война на российском фронте замерла ещё несколько месяцев назад — обе стороны уже не были способны к продолжению бойни. Но провозглашение независимости Украины и союз её армии с немецкой кардинально изменили ситуацию. Большевистские отряды, смелые только против студентов, в панике начали откатываться назад в Россию.
1 марта украинцы вошли в Киев. 3 марта советская делегация в Бресте была вынуждена подписать с Германией мир.
При этом кремлёвские власти всячески играли в гибридную войну. Ленин предложил красному главкому в Украине Антонову-Овсеенко подписываться только второй частью фамилии, чтобы замаскировать наличие российских войск. Вдоль моря и российско-украинской границы спешно создавались «независимые социалистические республики»: Одесская, Таврическая, Донецко-Криворожская, которые должны были делегитимизировать немецкое присутствие. Троцкий до последнего отвлекал переговоры лозунгом «ни мира, ни войны».
После нескольких горячих и даже скандальных дебатов, приправленных угрозами Ленина уйти в отставку, Брестский мир был ратифицирован 15 марта Всероссийским съездом советов. Уже тогда оппозиционеры называли договор «похабным» — и это единственное, в чём прав Сурков. Всё остальное — фальшь и манипуляция. Но они всё равно чрезвычайно важны для понимания парадигмы мышления хотя бы одной из «кремлёвских башен».
В интерпретации Суркова, по условиям Брестского соглашения «Россия отказывалась от огромных ранее принадлежащих ей территорий Прибалтики, Белоруссии, Украины. Западная граница откатилась далеко на восток, задвинув страну в пределы допетровских, можно сказать, доромановских времен».
Мы видим, что нынешний Кремль, как и его предшественник сто лет назад, сводит всю ситуацию к банальному противостоянию Россия — Германия. Два государства сошлись в поединке, одно победило и захватило чужие территории, другое проиграло и потеряло. На самом же деле Совнарком России признал самостоятельность УНР ещё 16(3) декабря 1917 года на основе провозглашённого им самим права народов на самоопределение! Так что Россия сначала добровольно отказалась от этой территории, потом захватила её силой, а уже потом потеряла под немецким давлением.
И да, о захвате Берлином и речи не шло. Германия признала независимость Украины 9 февраля 1918 года, а по Брестскому миру 3 марта это была обязана сделать и Россия.
Далее Сурков пишет, что «если сравнить современную карту европейской части нашей страны с картой, утвержденной пресловутым Брестским миром, то вряд ли найдется много отличий. Поразительно, но западная граница нынешней России почти буквально совпадает с той линией ограничения, на которую в 1918 году малодушно согласились большевики после предъявления германского ультиматума».
Сегодня историки много спорят, захватили ли бы немцы всю Россию, если бы не был подписан тот мир. Есть мнение, что Ленин предал мировую революцию и дал продлиться войне ещё полгода, зато сохранил личную власть. Такие оценки — вопросы вкуса и выбора стороны. В конце концов, немцы стояли в нескольких переходах от Петрограда. Но чего точно нельзя говорить — так это того, что большевики согласились «малодушно». Сценаристы «Карточного домика» и «Игры престолов» плакали бы от зависти, если бы читали стенограммы обсуждения этого вопроса.
Ну и просто невежеством выглядит фраза: «Унизительный «договор» был, по иронии судьбы, упразднён не Россией, а её бывшими союзниками. В том же 18 году. После этого Советская Республика и дальше Советский Союз постепенно вернули потерянные земли».
Во-первых, хотя по перемирию 11 ноября 1918 года, которым завершилась Первая мировая, Германия должна была отказаться от Брестского мира, именно советская сторона первой объявила о его аннулировании 13 ноября. А во-вторых, не «постепенно вернули потерянные земли», а захватили у Украины, независимость которой признали российско-украинским перемирием в Киеве 12 июня.
Ну а теперь самое главное. Прямая речь: «Получается, что Россия спустя много лет была снова оттеснена назад в пределы «пошлого мира». Не проиграв войны. Не заболев революцией. Какой-то смешной перестройки, какой-то мутной гласности хватило, чтобы советская лоскутная империя расползлась по швам. Значит, роковая уязвимость была встроена в систему». Так Сурков не повторяет тезис Владимира Путина о распаде СССР как «величайшей геополитической катастрофе ХХ века», а переосмысливает его.
По его мнению, «Великий могучий Советский Союз оказался на поверку не крепостью, а чем-то вроде чернобыльского саркофага, внутри которого продолжались реакции распределения, разложения и отчуждения». Итак, большевики, по Суркову, виноваты и в «похабном мире», который упразднили «бывшие союзники», и в нынешних границах России.
Из этого следует, что всё более чёткая ориентация Кремля на наследие не столько советской, сколько российской имперской эпохи — восходящий тренд. Многочисленные памятники царю Александру ІІІ и заявления Путина об «одном народе» — из того же ряда.
«И что дальше, — спрашивает Сурков. И отвечает, что точно — не тишина. Впереди много геополитики. Практической и прикладной. И даже возможно контактной. Как же иначе, если тесно и скучно, и неловко… и немыслимо оставаться России в границах похабного мира. Мы за мир. Разумеется. Но не за похабный. За правильный».
Совершенно ясно, что он имеет в виду. Такие слова всегда выглядят как угроза. Неизвестно, правда, как она будет подкреплена реальными действиями, но и как пробный шар вполне сгодится.
Но ещё больше она сгодится для постановки диагноза. Итак, российская верхушка по-прежнему совершенно не боится внутренних беспорядков голодного населения или оппозиции. Единственное, что её может напугать, — вторжение извне. Исторические травмы Брестского мира 1918-го и паники 1941-го, усиленные личным опытом краха СССР 1991 года, дают о себе знать. И единственный путь, как убеждает нас Сурков, — это завоевание «предполья» на западном направлении. «Размер территории имеет значение. Контроль пространства — основа выживания», — пишет он. Путин не скажет об этом прямо, приходится говорить Суркову.
О выведении Украины за скобки любых отношений России с Западом уже упоминалось выше. Здесь российскую позицию лучше Пушкина не сформулируешь: «Это спор славян между собой, домашний, старый спор».
А вот этот тезис можно смело брать в учебники по исторической политике: «Попытки помнить только о хорошем и забыть о плохом вполне естественны (таков закон психологии) и бесполезны (таков закон психологии). Накапливаясь, положительный и отрицательный опыт народа связывается в единый комплекс, который влияет на коллективное сознание и поведение. При этом каждый народ закомплексован своей собственной, неповторимой и неделимой закомплексованностью. Тогда вспоминать и о плохом все-таки придётся. А ведь пропасти не менее впечатляющая часть ландшафта, чем высоты. И не меньше триумфов мотивируют людей унижения и травмы». На прошлой неделе Энн Эплбаум писала о личном отчаянии Путина от событий конца 80-х как основании его политики. Сурков подтверждает.
Что же мы можем узнать из нового русского нарратива о Брестском мире?
Вывод первый — без наличия широкой полосы контроля над западными территориями Кремль не чувствует себя в безопасности, даже если внутри все враги прижаты к ногтю, как в 1918 году. Поэтому выгода от захвата Крыма для обеспечения Черноморского флота перевесила в воображении Путина негативные последствия. А это значит, что борьба за Украину с Западом и против самой Украины будет продолжаться долго.
Второй вывод — Россия и сто лет назад, и сейчас не считает Украину полноценным субъектом международных отношений с собственными интересами. Для Москвы это не Киев выбирает свой путь развития, это Варшава, Берлин, Лондон или Вашингтон отторгают её «исконные земли». А значит, её не устроит ни один президент Украины — только генерал-губернатор Малороссии.
Ну и третий — история в России больше чем история. Если государство не может обеспечить лояльность граждан сегодняшним благополучием или хотя бы светлым будущим, оно делает это с помощью славного прошлого. Современные границы России не устраивают многих её поводырей и простых жителей. Извлечение на свет Брестского мира в качестве старой обиды — сигнал для их очередного пересмотра.
Однако стоит помнить, что границы Бреста-1918 не обязательно будут расширены.
Может так случиться, что они сузятся.
У самурая нет цели, есть только путь. Мы боремся за объективную информацию.
Поддержите? Кнопки под статьей.