Город потерянных людей

Sunrise Diver

Дневник-повесть о днях вхождения Гиркина с войсками в Донецк

Предисловие от автора

Данное произведение не является аналитикой, не имеет никаких выводов и даже не поднимает никаких вопросов (по крайней мере, напрямую). Это всего лишь попытка дать читателю возможность проникнуться атмосферой осажденного города на точке невозврата, через личные переживания главного героя (то есть, меня).

Несмотря на некоторую художественность, текст писался именно в указанные дни, так что он является максимально точным слепком того духовно-эмоционального состояния, которое овладело в те дни практически всеми нами — потерянными людьми потерянного города. Это островок памяти тех дней, когда мы еще очень сильно боялись войны, взрывов, смертей, вторжения России (ну или карательной операции Украины — кому как) и в целом будущего. Именно в этом и есть его ценность, по крайней мере, для меня сейчас, по прошествии года.

День первый. 05.07.2014

«Я с «правильными» людьми еду. Обсуждают, какое вооружение у сепаратистов», — написала она мне SMS. Я усмехнулся, глядя на нее через стекло поезда. Перрон был почти пуст, всего лишь несколько десятков провожающих на весь поезд «Мариуполь-Киев», хотя сам поезд был полон.

«Я тебя люблю», — написал ей в ответ. Она смотрела на меня через окно грустными глазами, — похоже, SMS-ка не доходила (связь моего оператора в последние дни работала так себе). Я показал ей то же самое жестами: указал на себя, указал на нее и нарисовал в воздухе сердечко. Потом смущенно оглянулся по сторонам. Довольно умиленно, наверное, выглядит здоровяк, показывающий такое. Впрочем, на меня никто не смотрел. Все те немногие, кто оставался в полу-осажденном Донецке, смотрели только на своих близких в окна стареньких вагонов.

«На всякий случай – я тебя люблю», — внезапно пришла SMS-ка от нее. Я улыбнулся. Это был наш ритуал после прочитанной в интернете шутки. Если что-то случится — последние слова будут «Я тебя люблю». Я прижал ее образ к себе. Минуты тянулись очень долго. Отъезд поезда должен быть через еще три. Она глядела на меня с грустью, а я пытался бесшабашно усмехаться в ответ.

Поезд вздохнул, готовясь к бегу, что-то внутри него зашипело и негромко застонало, будто ему тоже надоело стоять на этом почти безлюдном вокзале. Что-то внутри меня дернулось от осознания, что это начало короткой, но все равно тягостной разлуки. Я медленно пошел по направлению движения. Она не сразу поняла, что поезд отходит от станции, а когда осознала — ее лицо помрачнело на секунду. Но в тот же миг она озарилась своей неимоверной искренней детской улыбкой, и, словно маленькая девочка, начала неистово махать мне ладошкой в помутневшее вагонное окно. Я махал ей в ответ и сделал еще пару шагов, но поезд быстро набирал скорость, и я остановился. Вагон плавно разогнался, и вот исчезли ее ласковые глаза, а затем и скрылась нежная ладошка.

Я развернулся и быстро зашагал к выходу с вокзала. «Напишешь мне сразу же, как только доедешь домой», — сказала она до поезда. – «Двадцать минут», — добавила прищурясь. В последнее время мы засекали время, пока я доберусь от нее до своего дома, чтобы знать, когда начинать переживать.

Машин было очень мало, впрочем, как и всегда в последние пару месяцев. Я смотрел по сторонам, чтобы не пропустить что-то важное, как например — побитую китайскую машину без номеров с пятью пассажирами, которая шла перед нами на пути на вокзал. Люди внутри были в форме, а сама машина выглядела так, будто она прорывалась через какие-то ограждения. На развилке машина ушла на аэропорт, а мы поехали дальше к железной дороге с некоторой долей облегчения.

Черное небо над головой наконец разверзлось крупными каплями, когда я подъезжал к Шахтерской площади. Возможно, взрывы, которые мы слышали последние несколько часов, все же были громом, хотя уверенности в этом не было.

Дождь шел и прекращался. Мы сидели дома с мамой и ели сухую таранку, привезенную недавно с юга, запивая ее пивом. Мама ободрилась от дождя, ожидая облегчения ее атмосферных страданий.
Как и обещал, я рапортовал SMS-ками, что все хорошо, раз в час или около того. «Краматорск – наш!», — писал ей после прочтения новостей. «Так его же бросили», — отвечала она. Что верно, то верно. Отступление войск ДНР не было тактической заслугой армии, а, скорее, тактическим превосходством Гиркина. Теперь все войско «одичалых», как окрестили их «Петр и Мазепа», было здесь у нас, совсем рядышком, в «сердце Донбасса». Мысленно мы все уже примеряли судьбу жителей Славянска на себя.

«Вроде там договариваются. Россия, Европа, США, Украина», — пишу я ей какие-то сплетни. «Удачи!», — отвечает она. – «Я тут про Ходаковского на ПиМе читаю, на него — одна надежда». Это она так шутит. С самого начала в некоторых кругах (как принято выражаться в России) «сторонников федерализации» Ходаковский, бывший альфовец, руководитель ДНРовского батальона «Восток», считался «засланным казачком». «На него гонят, что он, мол, агент СБУ», — писала мне подруга, которая регулярно ходила в марте-апреле под ОГА. «Но это все неправда», — тут же добавляла она и скидывала очередное видео, где Александр Ходаковский очень спокойно и грамотно рассказывал про то, что было бы выгодно жителям Донбасса в пост-евромайдановской Украине. Он успокаивал буйные головы и намекал на диалог с Киевом, резко контрастируя с истерикой, устраиваемой Губаревым.

Внезапным стал факт создания батальона «Восток» под командованием Ходаковского. «Дядечка», как мы его называли, не зная вначале имени, казался самим благоразумием в обезумевшем городе. Однако теперь он владел бандой вооруженных и умеющих воевать людей. А потом был провальный штурм аэропорта с погибшими чеченцами в КАМАЗах, которых буквально пять часов до того истовые бабушки на площади Ленина от души крестили, благословляя на крестовый поход против «хунты». Затем были другие неудачные операции. Блоги тех, кто сочувствовал ДНР, вспыхивали обличительными статьями про двойную натуру лидера «Народного ополчения Донбасса», чтобы сразу же ответить опровержениями. А затем на его персону «Петр и Мазепа» тоже обратили внимание несколько раз, выдав несколько пророчеств о награде от СБУ Ходаковскому за блестящие заслуги в уничтожении иноземных диверсантов.

ПиМ в последние месяцы читался запоем, и никакой источник информации не был так ожидаем и не пользовался таким уровнем доверия. «Если на ПиМе сказали, значит, все в порядке», — не раз говорила она после очередной статьи, скинутой посреди рабочего дня. Я осознавал, что пристрастие перерастает в зависимость, далекую от беспристрастного восприятия информации, но для нас — двух русскоязычных коренных украинцев Донбасса (какая ирония!) — он был буквальным спасением от зеленой тоски ожидания пухлого северного пушного зверька. Статьи всегда веяли мрачным оптимизмом, с привкусом обиды «за державу». Как раз то самое настроение, которое отлично вписывалось в наши тревожные будни.
По телевизору показывали украинских военных, водружающих «жовто-блакитний» стяг над Славянском, а интернет показывал сотни боевиков, стройными рядами идущих по моему родному городу. Щемящее чувство давило грудь, а мозг пытался сделать вид, что все это где-то далеко, хотя и подавал сигналы: «Не подходи к окну!», боясь разрушить иллюзию обыденности.

Впрочем, за окном моего дома боевиков не было. Они маршировали кварталом дальше в сторону центра. Мама, советский до мозга кости человек 47-го года рождения, за февраль превратившаяся в бендЕровку настолько, что была готова голосовать за Яроша на выборах, с обидой и укором говорила в телевизор: «Что же вы их пропустили сюда!». Я выдвигал версии про гражданские машины и мирных жителей, но они звучали правдоподобно лишь отчасти.

Не в силах больше бороться с навалившейся усталостью я лег в кровать. «Сладких снов, любимый», — пришел мне ответ на мое пожелание, вместе с тремя смайликами поцелуев, откуда-то уже «из Украины», как выразилась она про поезд. «Представляешь, это ведь он идет из Украины в Украину через ДНР!», — со злорадной ухмылкой сказала она на весь перрон и сама засмеялась от абсурдности фразы. Люди вокруг сокрушенно покачали головами, а в глазах их застыла тоска.

День второй. 06.07.2014

От усталости спал на час-полтора дольше обычного и проснулся после восьми. Мама ходила по квартире, занимая себя какими-то домашними делами, хотя по тону междометий было слышно, что она сильно переживает по поводу происходящего.

Меня уже ждала SMS-ка с пожеланием доброго утра. Поезд шел по расписанию, и совсем скоро она уже должна была селиться в киевский отель.

Традиционно первым делом я полез во «Вконтакте» прочитать последнюю сводку новостей. В последнее время множество групп, таких как «Антимайдан», «Евромайдан», «Типичный Донецк» и подобных, были наиболее быстрым и правдивым источником новостей. Если, конечно, отсеивать вкладываемые в новости эмоции. С антимайдановскими было тяжелее, так как подаваемая информация пестрила «хунтой», «фашистами», «украми» и «карателями». Однако были там и вещи, о которых, вероятно, стеснялись говорить проукраинские паблики — то ли в силу неудобности материала, то ли еще по какой причине.

Товарищ писал в «Скайп»: «Ночью, около двух к брательнику в общагу пришли боевики ДНР. Всех подняли по громкой связи и сказали уматывать сейчас же. Он еле успел схватить пожитки и поехал к дяде, который, к счастью, живет в Донецке». Сводки говорили о том, что в каждом общежитии города есть какой-то контингент боевиков. Было сомнительно, что их настолько много, что им нужно занимать все общаги. Вероятно, они пытались оставлять своих во всех частях города для быстрого реагирования. Тем не менее, от ДПИшных (как мы все еще продолжали называть ДонНТУ) до медицинских – все были заняты военными.

Я в который раз завел с мамой разговор о выезде хотя бы в тот же Бердянск, где спокойно и где Украина. Мама все так же, как обычно, сильно нервничала и отказывалась, то переходя на шутки, то переводя разговор, то пытаясь контраргументировать.

Списались с девушкой. Она разместилась в Киеве и пошла гулять по городу, встречаться с друзьями. Сильно переживает за нас, но пока ничего не изменишь.

В конце концов, одуревший от новостей, решил пойти прогуляться. «Я пойду подышу», — сказал я маме, и вдруг понял, что она как-то притихла. Я подошел ближе и увидел слезы на щеках. По телевизору показывали разрушенные дома Славянска. Я сел рядом и приобнял маму. От этого у нее словно спал какой-то внутренний барьер, и она зарыдала в голос, не сдерживаясь.

«Ну что ты?», — утешал я. – «Все будет нормально», — противоречил я самому себе же получасовой давности. «Да ну что же я должна из-за мразей каких-то бросать все нажитое! Зачем это все было делать?!», — окидывала она жестом нашу квартирку. «Я не хочу ходить по чужим улицам, хочу ходить по своим любимым улицам!», — сквозь рыдания выдавливала она из себя слова.

Мне было почти невозможно понять ее. Дитя новой эры, человек свободной профессии, я с детства научился не прикипать к вещам, иногда до пугающего безразличия. Но для нее, воспитанной другой эпохой, ее квартира, ее книги, ее вышивки, ее цветы и даже заботливо поклеенные обои на стенах имели ценность, сравнимую с ценностью самой жизни, ибо жизни вне этого как бы и не существовало. Без этого всего была позорная жизнь бомжа, беженца.

Я не понимал эту абсурдную, с моей точки зрения, показушную гордость, но я мог понять, насколько сильно она важна для мамы. «Ну ладно тебе. Мы же договорились, что никуда не поедем, если ты не хочешь», — говорил я, хотя знал, что не перестану выводить ее из себя фразами о невозможности жизни здесь. Мама шептала, что я должен ехать, потому что она за меня переживает, но я ее не слушал. Через какое-то время мы отвлеклись на кулинарную передачу по телевизору, и она успокоилась.

Выйдя из дома, я решил, что мы должны сегодня напиться с друзьями. Как славным мушкетерам, мне не хотелось умирать, не испивши вина, хоть и нельзя было сказать, что мне действительно угрожала какая-либо реальная ощутимая опасность.

Ближайший винный магазин был закрыт (причем, скорее всего, давно), так что пришлось поехать в «ГудВайн». Тот был, как всегда, открыт, хоть там и сократили время работы на полтора или два часа. Думаю, в последнее время и покупателей стало значительно меньше. Весь персонал собрался у стойки с сомелье и весело над чем-то смеялся. От купленного вина и от магазина в целом снова вернулось некоторое присутствие духа. Я поехал к другу на другой конец города, забрать его и довезти к себе, чтобы уже, наконец, распить драгоценный напиток.

Машин в городе было совсем мало — по обычным меркам, но по меркам последних месяцев, можно сказать, даже в избытке. На светофорах в центре останавливались по две-три единицы транспорта, считая мой.
На площади Ленина строили сцену для вечернего митинга. Вероятно, будут ликовать по поводу воссоединения войск. Интересно, будут ли скорбеть по поводу отданных на «растерзание» Нацгвардией жителей Славянска, Краматорска, Дружковки и прочих населенных пунктов, героически оставленных славным полководцем Гиркиным.

От «Головы», как у нас называют бюст Пушкина за Драмтеатром, и вниз к ставкам начали встречаться ДНРовские воины. С Университетской повернула машина МЧС с флажками ДНР на номерах и надписью вроде «9 рота» там же. Внутри сидели люди в камуфляже. За ними поехал тентированный грузовик, вероятно, так же с людьми.

Я огляделся. По улице, в обе стороны, шли парочки солдат с автоматами за спиной. Ошарашенно тронувшись дальше, вниз по проспекту, я глядел по сторонам. Солдаты бодро ходили вокруг, некоторые несли что-то съестное в пакетиках из магазинов. Почти все улыбались или смеялись — весело, как-то даже радостно. Люди шли мимо них и как будто старались не замечать.

Снова как-то стало не по себе и очень досадно, я нажал на педаль газа, чтобы уйти поскорей от района захваченных общежитий. За оставшиеся 15 минут пути кое-как пришел в себя. На дороге было достаточно много неадекватных водителей — то ли также ошалевших, то ли просто вдруг выявившихся в связи с малым количеством машин. На Мариупольской или, как называли ее до сих пор по привычке многие, Ждановской развилке, вылетевши передней осью на бордюр кольца, стояла разбитая «копейка». Ни ГАИ, ни кого бы то еще видно не было. Впрочем, как и на протяжении всего пути.

Я задумывался: чувствовали ли себя подобным образом люди во время Второй мировой? Так же неестественной казалась им война, надвигавшаяся на них? Наша война, в центре которой мы оказались, казалась мне какой-то ненастоящей. Смерти настоящие, разрушение и горе настоящие, а вот война – нет, словно очередная постановка реконструктора Гиркина с подыгрыванием России, Европы и даже Украины.

Дом друга находился совсем недалеко от последнего блокпоста ДНР на выезде из Донецка. Где-то там, в 10-15 км, начиналась свободная Украина. Чтобы вернуться в город от него, следовало выехать через блокпост и вернуться через него же. На каждой стороне останавливали и спрашивали, куда едем. Однако на этот раз друг показал объездную дорогу, которая местами не была дорогой вообще, однако успешно вывела нас обратно на Ленинский проспект.

В центре снова встретили множество боевиков. Немало седых бородачей, с какими-то непривычными для наших широт лицами. Видели, как двое солдат пытались помочь с сумкой ошалелой бабуле. Бабуля явно не ожидала подобного, и вряд ли была рада такой бородатой помощи с Калашниковыми.

Мы приехали ко мне, зашли за еще одним моим другом, и только было собрались начать пить, как первому товарищу позвонили и сказали прийти за билетом, который он заказал на ж/д. Товарищ хотел поскорей уехать в Киев, подальше от всего этого сюрреализма. Не успев пригубить вина, мы поехали на вокзал.
Сегодня вокзал был в разы более оживленный, чем вчера. Можно даже сказать, что он почти ничем не отличался от вокзала из старой нашей спокойной жизни. Даже в очереди за билетом в кассе для тех, кто без очереди, пришлось стоять целый час. Ближайший билет на Киев был только во вторник.

Вернувшись, мы все же взялись за вино. Вино было необычайно вкусное, и долгожданно пьянило, хотя почти и не отпускало внутреннее напряжение. Нас уже было четверо. Четвертый, с более пророссийскими взглядами, чувствовал себя в облаве, хотя и был нам другом. Спорили, спрашивали друг друга, почему был сделан тот или иной выбор. Потом, на улице, услышали беседу. Пришел сосед в форме, который уже давно и активно помогал ДНР чем мог. Вчера ему выдали камуфляж, а сегодня он был в стельку пьян, всем объяснял, что нам теперь — хана, вероятно, в связи с безрадостным положением армии ДНР. В общем, от него веяло упадничеством в смеси с сильным перегаром.

ДНР казалась заманчивой идеей довольно многим дончанам (беспросветно тупым и лишенным образования, по мнению друга, хоть это было далеко от объективной истины), но никто не голосовал за войну и боевиков в городе. Очень многие надеялись на «крымский» сценарий, либо на какую-то федерализацию. Пропаганда упала на плодородную почву, и тот факт, что Янукович за последние 8 лет был ответственен за все, что происходило с Украиной, никак не всплыл в головах людей. Зато очень хорошо люди уловили слова про «отмену русского языка», слова про «поезда дружбы», истории про побитых крымчан, ну и конечно, же Одессу. Новое правительство не спешило ничего объяснять, а сепаратисты с удовольствием давали подробную трактовку всем слухам перепуганным гражданам. Поводы развода с Украиной ловко вынимались лидерами ДНР один за другим, и толпа с удовольствием их «хавала». И продолжает «хавать».
Наши посиделки прервались звонком от мамы одного из друзей. Та срывающимся голосом сказала, что чуть ниже их дома стоит колонна боевиков. Позвонили знакомым. Оказалось, что боевики приехали заселяться в очередное общежитие. Довольно скоро все разошлись. Чуть позже вечером собрались возле ларька с кофе обсудить, что же произошло. Люди были в безопасности, сведения про танки и БТРы возле домов не подтвердились. Выпив кофе, разошлись по домам.

Продолжение следует…