Письмо дедушке

Yari Svet

Ванька Жуков, начинающий мерчендайзер, уехавший когда-то в Москву в ученье в продуктовый супермаркет купца Аляхина, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и менеджеры ушли к заутрене (смотреть Киселёва), он достал из хозяйского шкапа ноутбук «Эльбрус», проводной манипулятор типа «Мышь» и, зайдя в «Одноклассники», стал писать. Прежде чем напечатать первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на тёмный образ Путина на стене, по обе стороны которого тянулись георгиевские ленты, и прерывисто вздохнул. Ноутбук лежал на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка, Костянтин Макарыч! — набирал он. — Пишу тебе письмо. Поздравляю с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».

Ванька перевёл глаза на тёмное окно, в котором мелькало отражение мерцающего экрана, и живо вообразил себе своего деда Костянтина Макарыча, служащего ночным сторожем в фирменном магазине Roshen в Киеве. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днём он спит в подсобке магазина или балагурит с продавщицами, ночью же, чтобы не уснуть, троллит царебоязненных россиян в соцсетях. «Ходит» по группам и устраивает холивары. Теперь, наверно, дед как раз залез в Facebook, щурит глаза на экран и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Он всплёскивает руками, пожимается и, старчески хихикая, пишет гадости то про Путина, то про Медведева.

— Путин – х**ло? — говорит он в «ватной» группе.

«Вата» читает и «бомбит». Дед приходит в неописанный восторг, заливается весёлым смехом и кричит:

— Бомбануло!

Холиварит дед и у «профессиональных оппозиционеров». Даёт понюхать табаку и им, собакам. Оппозиционер чихает, крутит мордой и, обиженный, отходит в сторону. Кто-то же из почтительности только что и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно весь Киев с его белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный путь вырисовывается так ясно, как будто перед праздником его помыли и потёрли снегом...

Ванька вздохнул, вытер рукавом экран «Эльбруса» и продолжал писать:

«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я не кланялся, когда байкеры Хирурга в супермаркет зашли, а по нечаянности перепутал их с гомосеками. А на неделе хозяйка велела мне разложить на полках селёдку, а я не увидел, что она санкционная. А она взяла селёдку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Менеджеры надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьёт чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед – каши и к вечеру – тоже хлеба, а чтобы ветчины или сыра, то хозяева сами трескают вместо того, чтобы уничтожать. А спать мне велят в сенях, а когда «Первый канал» включают – я вовсе не сплю: заставляют смотреть. Милый дедушка, сделай божецкую милость – возьми меня отсюда к себе, в Украину. Нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога молить. Увези меня отсюда, а то помру тут с этими дебилами, б**дь...».

Ванька покривил рот, потёр своим чёрным кулаком глаза и всхлипнул.

«Я буду тебе рабов кормить, — продолжал он, — Богу молиться, а если что, то секи меня, как сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я, Христа ради, попрошусь к «правосекам» сапоги чистить, али заместо нардепа какого в Раду пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком в Киев бежать, да на границе завернули. А когда заберёшь, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам. А помрешь – стану за упокой души молить.

Москва – город большой. Дома всё господские и заниженных «Приор» много, а «Таврий» и «Славут» нету и полицейские злые. С кулоном «Тризуб» тут ребята не ходят и «Ла-ла-ла-ла» петь никого не пущают. И видал, которые лавки, где ружья всякие на манер чеченских, так что, небось, баксов сто кажное... В мясных же лавках ни тетерева, ни рябцов, ни зайцев, ни гусей, а в котором месте их найдут – там же бульдозерами и давят».

Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, как за ёлкой в Карпатах всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Весёлое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем срубить ёлку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой... Молодые ёлки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать. Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц... Дед не может, чтобы не крикнуть:

— Держи, держи... держи! Ах, кацап! Ах, дьявол!

«Милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом Богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня, сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется. А скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин шёл на крестный ход с десантниками, советским флагом по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... Остаюсь твой внук Иван Жуков. Милый дедушка, приезжай».

Ванька закончил писать и перечитал... Подумав немного, он написал на всякий случай адрес: в Киев, дедушке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Костянтину Макарычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он нажал «отправить».

Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма из интернета разлетаются по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами.

Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилась подсобка магазина Roshen. В подсобке сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо в «Одноклассниках»...

По мотивам рассказа «Ванька» А. П. Чехова