Перейти до основного вмісту

Буча. Східна Пруссія, 1945

Історію звірств треба знати досконало.

Примітка редакції. Перепрошуємо, цей текст також дещо запізнився. Війна – така війна. Втім, актуальності він не втратив – тож пориньмо в історію.

Міністр закордонних справ України Дмитро Кулеба якось у Твіттері написав: «Закликаю науковців з усього світу досліджувати, що призвело до Бучі». А хіба у Бучі було щось нове, щось неочікуване? Мабуть, тільки для тих, хто не знає історії. Звірства завжди були притаманні російській (червоній, радянській) армії.

Для прикладу наведу декілька уривків із мемуарів радянського дисидента Льва Копєлєва, який 1945 року служив майором Радянської армії й один із перших увійшов у Східну Пруссію. Досконале володіння німецькою давало йому повноту картини.

Читайте і жахайтесь. Звільнення Європи від фашизму очима свідка й учасника.

Мовою оригіналу.

Лев Копелев

В Восточной Пруссии

Глава из книги «Хранить вечно»

***

Первые прусские деревни Гросс-Козлау и Кляйн-Козлау горели. Шофёр должен был держаться середины улицы: с обеих сторон жарко полыхали дома под черепичными крышами… Тлело и дымилось высокое дерево перед горящей церковью. Людей не видно. Несколько минут мы ехали сквозь огненный туннель по узкой кривой улице. Было удушливо жарко и страшновато: сыпались искры, летели головешки. Беляев орал то «газуй, газуй… твою бога мать, загоримся!», то «давай, поворачивай, пропадём!».

Выехали на площадь. У армейской повозки покуривало несколько обозников. Мы остановились.

– Тут что, сильный бой был?

– Какой там бой, они тикают, не догнать… И вольных ни одного не осталось.

– Значит, заминировали, подожгли?

– Кто? Немцы? Нет… Никаких мин не было, а пожгли наши.

– Зачем?

– А хрен их знает, так, сдуру.

***

К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами – обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность.

Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка – шпионка, её застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться.

***

Беляев зло и решительно:

– Путает она нарочно. Шпионка. Ты у неё документы проверил?

И вдруг выхватил сумочку. Старуха испуганно взвизгнула. Он присветил фонариком, вытряхнул из сумочки какой-то мусор, нитки, карточки.

– Meine Brotkarten!!! – взахлеб, с плачем. Беляев решительно:

– Шпионка! Расстрелять… бога мать! Вытаскивает пистолет.

– Ты что, очумел? Взбесился?

Хватаю его за руку. Убеждаю. Ругаюсь. Сзади возня. Оглядываюсь. Младший из солдат оттолкнул старуху с дороги в снег и выстрелил почти в упор из карабина. Она завизжала слабо, по-заячьи. Он стреляет ещё и ещё раз. На снегу тёмный комок, неподвижный… Мальчишка-солдат нагибается, ищет что-то, кажется, подбирает горжетку.

"

"

***

Кухня. Пусто. Стон из соседней комнаты. Сидорыч шёл за мной, молча, легко ступая. В комнате стол, беспорядочно уставленный посудой, в нише – большая кровать: стоны – оттуда. Осветил. Женщина в меховой шапке, укрытая ворохом перин и одеял. Лицо бледное, глаза закрыты. Прерывисто, хрипло стонет.

Окликаю – так же стонет. Не слышит. Поднял перину. Темная верхняя одежда, кажется, пальто: на простынях кровь. Лежит навзничь. Присматриваюсь – нахожу короткий кинжал с пёстрой плексигласовой рукояткой, такие у нас делали умельцы, обдирая плексиглас с подбитых самолётов. Кровь натекла несколькими лужами: исколоты грудь и живот.

Беляев пришёл вслед за нами. Он уже осмелел, обошёл смежные комнаты. Везде следы торопливого, небрежного грабежа. Вороха белья, старой одежды, посуда; книг немного: библия, календари, псалмы.

– Пошли, здесь ничего стоящего.

– Нельзя же её так оставить.

– А что с ней делать? Всё равно подохнет. Тоже, наверное, шпионка.

Опять постыдная растерянность. Нет, так нельзя: ведь мучается, и никто не поможет.

Вспомнилось: Бабель, «Замостье». Опять чужие книжные мысли.

– Сидорыч, пристрели! – это сказал я. Приказал от жалости и трусливого бессилия… Начинать перевязывать, искать санитаров? Найдёшь ли? Да и кто согласится – крови натекло с полведра…

Приказал и ушёл. Беляев за мной.

– Вот-вот, это ты правильно. Всё-таки человек…

Сзади коротко рокотнула очередь. Мы во дворе закурили. Сидорыч всё не шёл. Беляев опять забеспокоился: «Что это с ним?». Закричал: «Сидорыч!». Тот вышел с узелком.

– Чего там возился?

– Да вот ботинки бабе приглядел. Правда, ношеные, но справные.

Двома мовами. Клац – і ви на сайті!

***

…У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Лицо укрыто завернувшимся пальто, ноги, круто согнутые в коленях, распахнуты. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла в последней судороге. Ещё несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов, на платформах.

Ряд открытых платформ, уставленных большими ящиками. Беляев, шофёр, сержант и его спутники раздобыли топоры и ломы. Мы взламываем ящики, а в них главным образом домашний скарб – перины, тюфяки, подушки, одеяла, пальто.

С соседней платформы тихий старушечий голос:

– Зольдат, зольдат!

Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нём старушка, закутанная шарфами, платками, в большом тёмном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.

– Как вы сюда попали, бабушка? – Даже не удивилась немецкой речи.

– Солдат, пожалуйста, застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.

– Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.

В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.

– Куда вы ехали? У вас здесь родственники?

– Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить…

Говорит совершенно спокойно и просто. Никакой фальши. Ни слёз, ни волнения. Только грусть и обречённость. Должно быть, от этого такое спокойствие. А может быть, от смирения или от сознания человеческого достоинства.

– Пожалуйста, солдат, застрели меня. Ведь у тебя есть ружье. Ты хороший. Ты меня сразу застрелишь. Я уже нескольких просила – смеются, не понимают. А ты понимаешь. Я старая, больная, я не могу даже встать… Пожалуйста, застрели меня.

Рубрика "Гринлайт" наполняется материалами внештатных авторов. Редакция может не разделять мнение автора.

В самурая немає мети, є лише шлях.
Ваш донат – наша катана. Кнопки нижче!