Запрещённый Голодомор. Как Россия скрывает свои преступления

Сегодня в России упорно создаётся миф о Голодоморе, который сводится к тому, что Голодомор 1933 года «не был геноцидом» украинского народа, потому что: 1) голодом были поражены отдельные районы России и Казахстана; 2) в Украине голодали не только украинские крестьяне, но и представители национальных меньшинств; 3) голод возник вследствие засухи; 4) голод случился вследствие ошибок, допущенных низовыми органами власти при проведении коллективизации; 5) голод был Божьим наказанием для Украины за участие в атеистических кампаниях власти. При этом в РФ запрещаются работы украинских и зарубежных историков. Наиболее известный пример, когда в декабре 2014 года Феодосийский городской суд приговорил директора городской Центральной библиотечной системы по ст. 20.20 Кодекса об административных правонарушениях РФ («Массовое хранение с целью распространения экстремистских материалов») к штрафу в 2 тыс. рублей. Причина: в двух библиотеках города было найдено 12 экземпляров книги украинского историка Василия Марочко «Голодомор 1932–1933 гг.» (Киев, 2007), запрещённой в РФ. Решением Мещанского районного суда Москвы от 1 декабря 2011 года эта книга была внесена в Федеральный список экстремистских материалов. В 2015 году Россия пополнила этот же список книгой автора термина «геноцид», юриста Рафаэля Лемкина. В 1953 году он опубликовал статью «Советский геноцид в Украине», где впервые дал определение Голодомора 1932–1933 годов как геноцида украинского народа. Аналогичные действия со стороны России проводятся и на оккупированных территориях. Например, в августе 2015 года оккупационные власти так называемой «ДНР» заявили о намерении уничтожить памятные знаки жертвам Голодомора и репрессий в Снежнянском районе (Донецкая область), который наиболее из всех регионов УССР пострадал от Голодомора.

От российских политиков не отстают и историки. Начало многолетнего спора между украинскими и российскими историками было положено в сентябре 1993 года на конференции в Киеве. Она проходила в атмосфере, далёкой от канонов академической дискуссии — присутствие политиков, раздражённых достаточно тяжёлым состоянием украинско-российских отношений (вопрос Крыма, Черноморского флота, оплаты за российский газ), наложило отпечаток на ход дискуссии, часто вообще выходившей за пределы темы, установленной организаторами. Российские историки с их концепцией голода 1932–1933 годов как общесоюзного, независимо от их собственных намерений, оказались в роли «защитников СССР», в то время как украинские историки выступили с утверждением о целенаправленном уничтожении украинского народа, за что несколько позже получили клеймо «агрессивных националистов». Споры очень быстро стали одной из составляющей скрытой идеологической войны. Истерические вопли российских политиков о недопустимости пересмотра истории, которыми любят в России провоцировать имперские амбиции, нацелены исключительно на сохранение советских мифов, которые так выгодны кремлёвским наследникам советского прошлого.

Со временем цинизм российских историков (что уж тут говорить о политиках) превзошёл все грани. Выступая на Первом канале российского телевидения, директор Института российской истории РАН академик А. Сахаров, пойдя на побегушках у российских властей, заявил: «Геополитически украинское руководство ориентировано на Запад, на США. Украина расколота... И проблема голода — очень удобный момент, когда можно сплотить весь украинский народ на антироссийских тенденциях». А теперь приведём факты того, как в России серьёзные историки занимаются изучением голода 1932–1933 годов. В 2007–2008 годах в России под эгидой Министерства культуры и массовых коммуникаций РФ и в сотрудничестве с государственными архивными учреждениями Беларуси, Казахстана и Украины развернулась подготовка сборника «Голод в СССР, 1932–1933». С российской стороны эту работу возглавил известный историк В. Кондрашин. В пояснительной записке для составителей будущего сборника, адресованного российским коллегам, он подробно инструктировал их, какие именно документы нужно подбирать, видимо, чтобы обеспечить «концептуальное единство» издания. В этой записке находим интересные пассажи. В разделе, где речь идёт об отборе документов о хлебозаготовительной кампании 1932 г., говорится: «Учитывая "украинский фактор", надо подобрать документы с таким расчётом, чтобы они доказывали универсальный характер хлебозаготовок 1932 г., осуществлявшихся одними и теми же методами в кризисных регионах (Украина, Северный Кавказ, Нижняя Волга)». В разделе, посвящённом «кульминации общекрестьянской трагедии», В. Кондрашин предлагал отбирать документы «таким образом, чтобы было видно трагедии всего советского крестьянства, без акцента на Украине». И действительно: в феврале 2009 года, анонсируя в агентстве «РИА Новости» будущий сборник, руководитель Федерального архивного агентства России В. Козлов отметил, что «не найдено ни одного документа, который подтверждал бы концепцию "голодомор-геноцид" на Украине или хотя бы намёк в документах на этнические мотивы случившегося». При этом В. Козлов цинично отметил, что к работе над этим сборником документов «экспертов» вдохновила «политизация проблемы голода в СССР в 30-х годах и её сведение на Украине в рамки геноцида украинцев».

Между тем, при исследовании темы Голодомора 1932–1933 годов украинские историки встречаются со многими трудностями. И это неслучайно. Проблема полного или частичного отсутствия архивных документов межвоенного периода известна едва ли не каждому исследователю. Многочисленны и документальные упоминания, и устные свидетельства о потерях и уничтожении как отдельных документов, так и целых архивных массивов. Неоспоримы архивные потери во время и вследствие войны, но сегодня есть все основания утверждать, что основной массив потерь приходится именно на период весны 1934-го и последующие довоенные годы. Речь идёт о произведённом властью умышленном уничтожении архивных документов, прежде всего 1932–1933 годов. Добавим также, что зачистка была самой большой именно в украинских архивах, тогда как во многих регионах России она вообще не наблюдается.

В первую очередь подверглись уничтожению метрические книги записей смертей 1932–1933 годов. Книги 1932–1933-го объёмом 3,5 тыс. единиц сосредоточены в государственных архивах 17-ти областей и Киевском госархиве. В них представлено меньше половины населённых пунктов УССР по состоянию на 1933 год. Репрессии в отношении книг развернулись по «горячим следам», уже в конце 1933-го, когда в Кремле поняли истинные масштабы демографической катастрофы. Формальным поводом для них стало фальшивое обвинение регистраторов в «преступном» недоучёте рождаемости и «преувеличенном» уровне смертности. Первые прямые документальные доказательства масштабной акции уничтожения в архивах следов преступления против украинского крестьянства были найдены в Государственном архиве Одесской области несколько лет назад. Это директива Одесского исполкома от 13 апреля 1934 года, разосланная под грифом «Совершенно секретно» всем городским советам, районным исполкомам, райкомам ВКП(б) Одесской области. Она свидетельствует: в марте 1934 года в ходе проверки «в ряде сельсоветов всех областей Украины» установлено, что во многих сельских советах «эта работа находится фактически в руках классово-враждебных элементов — кулаков, петлюровцев, административно ссыльных и т.п.». Результатом «преступной деятельности» этих «классово-враждебных элементов» стало «мошенническое преувеличение смертности и занижение рождаемости». Учитывая это, было предписано: «Удалить книги смертей за 1933 год во всех без исключения сельсоветах… Изъятые из сельсоветов книги передать на хранение в тайном порядке при райисполкомах». Аналогичные директивы, наверное, были разосланы по другим областям Украины. По крайней мере, известны две: в Харьковской и Винницкой областях. Как теперь можно утверждать, директива была выполнена не полностью. Изъятые и переданные в исполкомы опасные книги, в конце концов, были уничтожены, вероятнее всего, летом 1941 года, накануне катастрофического отступления советских войск. Кроме метрических книг, чистки распространились и на другие первичные документы. Например, 27 декабря 1933 года Президиум ВЦИК разослал циркуляр «О проверке состояния архивов колхозов, совхозов и МТС», которым предусматривалось проведение немедленного обследования и предоставления сведений о состоянии низовых архивов. Все без исключения документы законченного делопроизводства до 1931 года подлежали передаче в государственные архивы, над позднейшими же документами устанавливался контроль. Многочисленные акты проверок указывают на особое внимание именно к документам 1932–1933 годов.

О масштабности архивных чисток свидетельствуют следующие цифры. Так, в архиве Наркомфина (ЦГАВО, ф. 30) объём имеющейся на сегодня документации за 1932 и 1933 годы вдвое меньше показателя 1931-го. Среди документов довоенного периода полностью отсутствуют архивы двух ключевых управлений: массовых платежей и сельского хозяйства в 1931–1933 годах. Документы Наркомата по 1934–1937 годам утрачены в полном объёме. Во время чисток архива в 1949-м и 1955-м уничтожено более 16 тыс. дел. В архиве Наркомзема объём документов за 1932 год по сравнению с 1931-м в 1,7 раза меньше, за 1933-й — в 3,4 раза, за 1934-й — в 40 раз меньше. Проверка, проведённая в архиве в 1960 году, установила драматическую историю потерь: 129 дел не нашли на месте во время проверки 1939 года; 86 дел «в период перед эвакуацией были выделены для сдачи в макулатуру без оформления соответствующих документов». Ещё 77 дел по 1933–1934 годам были уничтожены уже в 1965 году. Документы уничтожали и в последующие годы.

Российская пропаганда также утверждает, что теорию голодомора-геноцида придумали немецкие нацисты. Действительно, в своё время Адольф Гитлер упорно использовал слухи о голоде в СССР в своих целях. Однако эти слухи базировались не на пустом месте, а советская власть путём репрессий боролась с теми, кто их распространял, включая и немецких колонистов в Украине. Об этом свидетельствуют архивные документы. Так, например, Клара Мельман (с. Межевая Днепропетровской области) была обвинена в том, что в марте 1934 года посылала за границу и в адрес иностранных учреждений на территории СССР «контрреволюционные и клеветнические» письма о положении в Советском Союзе. В них она писала: «Имею малолетнего ребёнка 4-х месяцев, больная, прошу прислать несколько марок... средств к существованию не хватает». Также лично составляла письма для других лиц. В беседах с односельчанами говорила: «Немцы в колонии Межевой живут очень плохо, всё у них забрали, есть нечего, в колхозе работают день и ночь, а у себя ничего не имеют». По приговору специальной коллегии Донецкого областного суда от 19 декабря 1937 года К.А. Мельман была приговорена к 5 годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях с конфискацией имущества и лишением прав. Я.И. Дик и А. Ремпель (с. Гродовка Постышевского района Донецкой области) обвинялись в том, что в 1932–1934 годах писали «клеветнические» письма от себя и односельчан в Германию, Швейцарию и Америку. В письмах они упоминали о голоде и репрессиях. В итоге 8 апреля 1935 года специальная коллегия Донецкого областного суда приговорила Я.И. Дика к 8 годам, А. Ремпеля — к 6 годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.

Заметим, что если бы в 1932 году в СССР действительно была засуха, то советскому руководству не было бы никакого смысла засекречивать об этом всю информацию и, тем более, проводить архивные зачистки. Любой голод даже под воздействием естественной стихии, в конце концов, является делом человеческих рук, ведь эффективно действующая администрация никогда не позволит, чтобы население гибло от него. Так, например, во время голода 1891–1892 годов наихудших последствий недостатка хлеба удалось избежать, сделав проблему голода достоянием гласности: продовольственная помощь поступала из других регионов страны, и особенно из-за границы. Однако при Сталине такого сделано не было. Россия любит использовать различные фальсификации для искривления настоящей истории и превращения её в исторический миф, угодный Кремлю, но при этом тщательно скрывает следы своих кровавых преступлений.

Эта рубрика — авторский блог. Редакция может иметь другое мнение.