О наступлении новых времён. Часть первая. Enfant terrible

Алекс Хавр

Abstract

О произвольности в установлении начала эпохи, первом причастии и Втором пришествии, а также о роли старых лицемеров в воспитании молодых идеалистов.

Des bateaux sont partis déjà sur l'océan,

Pour y chercher la porte de la route des Indes.

Luther va réécrire le Nouveau Testament,

Et nous sommes à l'aube d'un monde qui se scinde.

Корабли уже отправились в океан,

Чтобы найти проходы на пути в Индии.

Лютер скоро перепишет Новый Завет,

И мы видим восход мира, что разделится на части. 

«Notre-Dame de Paris», «Florence»

Если кто-то ещё ждёт наступления новых времён, то должен вас успокоить — они уже наступили. Правда, это было 500 лет назад, так что эти новые времена уже немного устарели. Но лучше, чем ничего, согласитесь. Итак, мы говорим о приходе Нового времени.

Но почему именно оно? Почему не Античность, не Средневековье, не Новейшая история? А потому, что новые времена, как ни странно — это чисто европейское явление. Ни Великий Могол, завоевавший Индию, ни «собачий сёгун» Токугава Цунаёси, не смотря на наличие иезуитов и аркебуз, знать не знали, что живут в какие-то новые времена. Для них времена были всё теми же, что и раньше. И есть основания полагать, что именно приход новой эпохи сделал не только Европу, но и весь мир такими, какими мы их теперь знаем — с международным английским, стандартом железнодорожного полотна, дюймовой и метрической системами, правами человека, костюмом-тройкой и макдональдсами на каждом углу.

Как и во всякой классификации (да и вообще, со всем в этом мире), с историческими рамками Нового времени есть проблемы. Марксистская теория привязывала их к смене господствующего строя с его классовыми отношениями, и, соответственно, смену времён приурочивала к первой буржуазной революции... Точнее, не первой, а английской, которая и не первая (после голландской), да и не буржуазная, если приглядеться... Да и вообще, какой, нафиг, феодализм в эпоху буйно цветущих абсолютистских монархий? В общем, изначально красивая теория в этом случае ну уж совсем похабно врёт, поэтому о ней даже вспоминать не будем.

Прочие теории (точнее, описания) условно привязывают это самое наступление к различным ключевым датам: падению Константинополя (1453), первому плаванию Колумба (1492) или началу Реформации (1517). Есть и другие условные даты, но я на них останавливаться не буду. Так или иначе, постараюсь показать, что все эти события были взаимосвязаны, поэтому выделять их не имеет смысла — а то получится старый добрый спор о курице и яйце (как мы знаем, правильный ответ на этот вечный вопрос — «динозавры»).

Но для этого нам потребуется непредвзято посмотреть на место Европы в мире. В прямом смысле слова. Для этого вам нужен глобус — не карта (продавцы карт, пользуясь искажениями на плоских проекциях, бессовестно льстят, увеличивая размер той части света, в которой сбывают свою продукцию), а именно глобус. И тогда, взглянув непредвзятым взглядом, вы поймёте, что Европа — это медвежий угол Старого Света, неуклюже нависающий над огромными просторами Ближнего Востока и Северной Африки, холодный, неуютный, в течение многих тысячелетий не порождавший ничего, кроме орав злобных варваров, на счету у которых, по крайней мере, две уконтрапуленных средиземноморских цивилизации. Разрушив последнюю из них — Римскую империю, эти варвары опять пропали из фокуса цивилизованного мира. Большинству света было плевать на все эти столетние войны и претензии пап на светскую власть; европейских варваров замечали только тогда, когда они вновь вторгались в культурные земли — на этот раз под знаком креста, и забывали вновь, стоило их отогнать подальше.

Настоящая жизнь бурлила в Дар аль-исламе — наиболее густонаселённом, многолюдном, технически развитом и культурном регионе мира (за вычетом Китая, который фактически существовал в изолированном анклаве). Там рождались передовые идеи, пересекались все торговые пути, существовало развитое товарное производство, причём не сырья, а высокотехнологичных продуктов: тканей, оружия, доспехов, предметов роскоши (ковров, ювелирных изделий стекла и зеркал...). Там правители поддерживали порядок, потому что от этого завесила торговля, а значит — и богатство. Там уже были заметны основы столь ненавистного многим из наших современников мультикультурализма (в XVI веке португальские моряки с удивлением отмечали, что всем жителям и гостям восточных городов обеспечен равный и справедливый суд, независимо от их языка, цвета кожи и вероисповедания). Туда хотели попасть все, кто вообще хотел чего-либо помимо своей унылой жизни.

После Четвёртого крестового похода (1204 год) торговлю с Востоком по нашу сторону Средиземного моря держали две республики — Венеция и Генуя. Два крохотных по европейским меркам города получали с неё такие барыши, что могли играть на равных с королями и императорами. И не было больших врагов ислама во всём христианском мире, чем они, поскольку ничто так не укрепляет ненависть, как богатство соседа.

Европейские монархи Позднего средневековья тоже были не дураки и не зря стремились получить туда свой доступ. Басни Марко Поло всерьёз не воспринимал никто. Но они, в отличие от Ричарда Львиное Сердце и Людовика Святого, умели считать деньги. А баланс был неутешителен — золото и серебро упорно утекало из Европы на Восток в обмен на то, что сами жители христианского мира произвести были не в состоянии. Дошло до того, что в XV веке Европу накрыл кризис недостатка ходовой монеты. Не из чего было чеканить деньги для торговых операций. Звонкие кругляши стирались в пальцах быстрее, чем их успевали обрезать фальшивомонетчики. Выражаясь образно, механизм стало клинить из-за дефицита смазки.

Были, конечно, потуги решить проблему на высшем уровне науки того времени. Популярность алхимиков (заметьте, сам термин, как и большинство их идей, были позаимствованы с того же Востока), обещавших трансмутацию и прочие философские камни, обусловливалась тем, что затраты на их безумные опыты из-за относительной дороговизны золота меркли по сравнению с потенциальной прибылью. Жаль, не получилось. Пришлось решать проблему более приземлёнными методами.

Нам, жителям ХХI века, решение кажется очевидным — печатать деньги на бумаге. Однако мешало два фактора. Во-первых, печатный станок ещё не открыли (о нём обязательно позже), а во-вторых, за бумажными деньгами или их примитивными заменителями — векселями, поручительствами и т. п. — должен был стоять надёжный гарант. А его в разрываемой на части войнами Европе не было.

Естественно, временный выход был найден. Сначала это были ломбардские торговые дома (семьи), но их короткий расцвет был прерван политической нестабильностью в Северной Италии. Была Ганза — могучий торговый союз балтийского региона с Северной Германией включительно, но их поручительства действовали только «для своих». Но истинной силой стали банковские дома, заручившиеся поддержкой императорской (германской) власти, в первую очередь Фуггеры — этакие Ротшильды позднего средневековья. Они выдавали ссуды князьям и императорам, устраивали и оплачивали войны, кредитовали торговые операции и открытие новых мануфактур, шахт и рудников, чеканили свою монету, а когда началась колонизация Америки — финансировали экспедиции. К примеру, другой банкирский дом — Вельзеры — получил за долги Габсбургов несколько колоний в Венесуэле. А вы, наверно, и не догадывались, что там до сих пор очень много немцев? В общем, если кто помнит Маркса и его описание развитого капитализма с его концентрацией производства, сращиванием производственного и финансового капиталов, монополизацией, империализмом и контролем над политикой — это как раз о тех временах (что ещё раз заставляет критически пересмотреть марксистскую концепцию смены производящих сил и межклассовых отношений).

Якоб Фуггер Богатый ((1459–1525), портер Альбрехта Дюрера

Нет, была ещё одна сила — межнациональная, практически всемогущая, с авторитетом и традициями, разветвлённой административно-хозяйственной сетью и непревзойдённым по тем временам кадровым и интеллектуальным потенциалом. Имя ей — Римская католическая церковь. К концу средневековья она сконцентрировала огромные богатства — через взимание десятины (основной вид подушного налога в те аграрные времена), пожертвования, хозяйственную деятельность бенедиктинских и цистарианских монастырей (владевших на то время передовыми технологиями как в сельском хозяйстве, так и в ремёслах), льготы от государей — и имела реальные возможности их защищать. Её «отделения» были во всех странах, во всех княжествах, графствах и марках. Формально ей подчинялись все государи Европы, а реально на службе у Церкви было несколько воинствующих рыцарских орденов.

В общем, с прагматической точки зрения ничто не мешало провернуть Риму тот же фокус, что и во времена ранней Римской империи выкинул Иерусалимский Храм — стать центральным банком. Но была одна мелочь — Христос презирал ростовщиков и недвусмысленно завещал это презрение своим последователям. В итоге католическая церковь могла тратить деньги как угодно (и делала это): финансировать войны за веру по всей Европе и по её периметру, покупать оптом и в розницу итальянских горожан и кондотьеров, строить роскошные соборы, облачать своих служителей в позолоченные одежды, заказывать чудеснейшие и непревзойдённые произведения искусства, оплачивать баснословные счета гениальных художников, да и попросту устраивать бессмысленные и чудовищные кутежи (да, не без этого — богатство развращает). Но не могла давать деньги в рост. Это к вопросу о том, что деньги решают всё — нет, далеко не всё.

Одним из важных, хоть и не единственным последствием денежного кризиса стала концентрация власти. Когда доступ к ресурсу очень ограниченный, неизбежно растёт роль тех, кто его контролирует — а это были те, кто в Средние века назывался обобщённым именем князья (princes): государи от герцога / курфюрста / епископа и выше. Благодаря своей власти собирать и распределять, а также завоёвывать и защищать собственность мечом, они смогли де-факто получить авторитет, достаточный для того, чтобы бросить вызов вселенской власти пап. Не хватало лишь одного — идеологии.

Здесь я вынужден вступить в публичную полемику с одним из хедлайнеров данного ресурса, утверждающим примат материального над идейным в вопросах прогресса общества. Потому что конец Средневековья и приход Нового времени очень хорошо иллюстрирует всю сложность взаимоотношений этих двух начал. Более того, мы увидим, как самый что ни есть гуманитарный аспект предшествовал техническому.

Но для начала следует немного разъяснить читателям, детям XX–XXI веков, почему средневековое общество было совсем иным, чем наше. Необходимо понимать, что оно было в первую очередь христианским, причём не в том беззубом виде, как мы его привыкли видеть, а в самом что ни есть хардкорном. Европа, десятки миллионов людей жили в ожидании Апокалипсиса и Второго пришествия Христа. Его дату постоянно высчитывали, а потом находили объяснения, почему не в этот раз. Подготовка к нему становилась целью жизни целых поколений. Добрые христиане жертвовали все свои состояния и уходили в монастыри. То он был назначен на 1260-й, то — на 1308-й. Потом пришла Великая чума, и все было подумали: ну вот оно, наконец-то. Но нет, не срослось. Конечно же, люди не били поклоны в церквях целыми днями (иначе бы просто вымерли с голоду), но идея о том, что мы живём ради скорой смерти-и-воскресения была обобщающей, тем «стержнем», который никто бы не взялся оспаривать, из серии «ну это же все знают».

А жизнь понемногу брала своё. Люди становились всё менее и менее нищими, а когда тебе не так уж плохо жить, то меньше хочется умереть, чтобы всё это наконец-то закончилось. Второе пришествие постепенно становилось сказкой, смешной поговоркой, фоном. Хотелось жить и, более того, хотелось жить лучше. И требовалось что-то, что оправдало бы такие греховные желания.

И такая философия нашлась. Звалась она гуманизм.

Как и полагается, зародился он там, где мысли о хлебе насущном отступили раньше, а традиция говорить и спорить не была уничтожена варварскими временами — в городах Северной Италии. Начиналось всё относительно безобидно и приземлённо. Юридическая система в старых городах оставалась римской и ссылалась на старые законы, которые, увы, сохранились не в полном виде. На греко-римское наследие (наряду с арабским) ориентировалась и медицина. Да и сами развалины римских форумов и базилик наряду с вполне функционирующими дорогами вызывали желание узнать — а что же было тогда? Что это за надписи? Кто эти люди, упомянутые в посвятительных табличках? И фанаты, обладавшие временем и деньгами, стали заниматься поиском старых латинских текстов, чтобы почерпнуть из них мудрость предков.

Библиофильство — это тяжёлый наркотик. Маньяки-латинисты стали охотиться за старыми текстами, забираться в старые библиотеки и скриптории, разъезжать по виллам в поисках утерянных свитков, копошиться в вещах умерших людей. Потом собирались маленькими компаниями и устраивали симпозиумы, где приятное проведение времени сочетали с хвастовством новыми находками.

А потом жизнь жестоко вторгалась в этот мирок эскапистов своими грязными лапами — и учёные латиноведы, оторвавшись от речей Цицерона, осознавали, посреди какой пошлости и мракобесия они живут. То ли дело при Риме...

Поскольку люди эти были мудры, образованы и известны (хоть и чудаковаты), их приглашали обучать детей из знатных семей: герцогов, дожей, богатых купцов и ремесленников. И те «подсаживали» молодёжь на ту же «наркоту», с которой не могли соскочить сами. Дети вырастали, наследовали богатства и титулы, начинали жить обычной дворцовой жизнью, но уже не могли себе представить, как подсыпать яду дядюшке, не процитировав при этом что-нибудь из Плутарха, или как можно не хотеть стать подобным Меценату. Ну и покровительствовали новым поколениям книжных «наркодилеров» от всей души.

Среди прочего копатели в древностях ознакомились с обширным наследием популярного адвоката, беспринципного политика и сладкоголосого оратора Цицерона, а также с многочисленными рассуждениями о республике и тирании. Ну, а между произведениями киников и стоиков нашли трактаты эпикурейцев (если кто не знает, это такие несознательные люди, которые считали, что человек рождён для того, чтобы получить от жизни как можно больше удовольствия).

Самым поразительным для этих исследователей прошлого оказалось то, что центром Вселенной считался человек, а вовсе не Бог. Его мысли, чувства, желания — они, оказывается, были важны великим предкам! Нам трудно понять этот внутренний конфликт, ведь мы выросли с убеждением, что «в здоровом теле — здоровый дух», «спорт — залог долгой жизни», а «активно работая челюстями, ты помогаешь обществу». Но ведь тогда это было не так! Идеалом жизни был аскетизм, схимничество, язвы на теле и прочие стигматы, символизирующие раны Христовы. Страданиями плоти совершенствуется душа! Тело — греховно, оно тянет душу к порокам, в Ад!

А тут — ешь! пей! веселись! завтрашний день может и не настать! Ну как тут не задуматься?! И они задумались. И сделали свой выбор.

В знак того, что человек стоит внимания не менее Бога (они были аккуратны в выражениях, а то Инквизиция, знаете ли...), эти деятели стали называть себя гуманистами (от латинского homō). Естественно, в концепции древних были внесены необходимые корректировки. Поскольку человек был сотворён по образу и подобию Божьему (спорить не будете? вот и ладно), то и чувства, и желания его тоже должны быть вдохновлены Им же. А значит, плоть — вовсе не темница духа, разум — вовсе не помеха спасению. Получай удовольствия, но сочетай телесное с духовным! Человек должен развиваться! Человек должен стремиться к новому! Человек должен совершенствоваться! Ибо так сказал Заратустра того хочет сам Творец!

Новое безбожное и полуязыческое учение стало быстро захватывать умы интеллектуалов, художников и представителей высшего света, прекрасно сочетаясь и дополняя более старую куртуазную традицию. К концу XV века гуманизм стал доминирующим течением в Италии, а потом, стараниями Эразма из Роттердама, Томаса Мора и Мишеля де Монтеня — в Северной Европе, повсюду раздувая и узаконивая ссылками на античность стремление человека получить больше, чем у него есть сейчас. Таких людей со всеми их противоречивыми чертами и амбициями принято называть детьми эпохи Возрождения.

Ох, какой провокационной работой была эта картина... Обнажёнка, восхваление языческих идолов, да и изображена здесь дама сердца Медичи-младшего (кстати, кузина Америго Веспуччи), к тому времени безвременно умершая.

Именно на таком взрывоопасном фоне и произошли все последующие события.

Продолжение следует.

Со второй частью материала можно ознакомиться здесь.