Свої. Часть 3

Мартин Брест,

Сергей Сергеевич

С первой и второй частями материала можно ознакомиться тут и тут.

Пехота

– Усе, Мартине. Один ящик зостався, — полуоглохший Шматко почти прокричал эти ненавидимые в пехоте слова и зачем-то пнул этот самый ящик с ОГ-9. Я выплюнул бычок в замёрзшую грязь и тут же сунул в рот новую сигарету. Во рту вязало и горчило от долбанных сигарет, долбанного запаха сгоревших стартовых, долбанной зимы и долбанной войны. Наряд не видел нихрена.

Маленькая коптящая точка «бэхи» нырнула за первую посадку, которую я всегда так хотел занять, и надёжно ушла из поля зрения. Эх, сейчас бы квадрик подвесить и хоть видеть, что происходит. Ага, квадрик… И самолёт AWACS. Мы перешли на основной вид пехотного вида получения информации — слух. На слуху были маты наряда, пытавшегося с советским биноклем залезть на чахлую акацию, стрелковка там, вдалеке, и редкое уханье пушки нашей «бэхи».

– Пятнадцать. У них пятнадцать огэ-пятнадцатых, — произнёс я вслух и почесал грязную голову под не менее грязной флисовой шапкой. Пятнадцать и пятнадцать. Смешно, прям закачаешься. Фу, бля, скоро блевать от этих сигарет буду. — Скручивай, заряжай, но пока не стреляй. Посмотри на колышек, шоб не съехали влево, — и Шматко с кряхтением наклонился к ящику, пытаясь пальцами выдрать проволочки из зелёных грязных замков.

Проволочки выдираться не хотели, а одна кисть у Шматко почти не работала — осколок пробил запястье ещё под Старогнатовкой, в июле 2015-го. Шматко мог легко комиссоваться: пальцы едва сгибались, кости ныли на погоду, да и военврачи настаивали, — но он вернулся в мотопехотную роту. Вернуться — это почему-то было важно. Важно, чтобы пацаны не подумали, что закосил. Через три месяца Талисман с дико болящей почкой будет сидеть на обезболивающих и всё равно ходить в наряд, но не уезжать «на больничку». Через четыре месяца ротный с повреждённой ногой будет хромать с палкой по другому ВОПу, но хер его заставишь даже проехать в Волновахе мимо горбольницы. Это будет потом, а сейчас вывернувшийся из-за бугра Ярик легко выдернул проволоку, пинком открыл ящик и выхватил запаянную в клеёнку советскую гранату. Талисман распотрошил пороховой, с сухим морозным щелчком соединились части, и первый из последних шести выстрелов для СПГ воткнулся в грязный гранатомёт — единственная зброя, которой мы сейчас могли достать до сепарского опорника. С дерева послышался крик.

– «Бэха» идёт, «бэха»! — кто-то из наряда с хрустом спрыгнул с акации (ты глянь, залезли-таки!) и начал быстро одевать куртку. — Вон, на поле уже!

Очки я в армии носил в трёх случаях: на нараде в штабе, на выезде в Волноваху и на близкой войне. На нараде в штабе я любил наблюдать за лицом того военнослужащего, к которому непосредственно обращался наш комбат с пламенной речью, исполненной лестных эпитетов, удивительных сравнений, матёрых метафор и искромётных обещаний. Некоторые особенно понравившиеся выражения я старался запомнить, чтобы потом щегольнуть на позиции. Уезжая с той же позиции в Город грехов — Волновегас, я вёл машину в очках, ну а в городе из-за них был невидим для патрулей ВСП. Грузный чувак в комплекте мультикама, без головного убора, в очках, с папкой бумаг в руках и пистолетом на бедре производил настолько полное и законченное впечатление замполита, что ВСПшники вежливо отвечали на моё приветствие и шли дальше проверять документы у невероятно тактических разведосов в тактических горках, тактических очках, ну и так далее. К счастью, разведосы ходили по Вахе спокойные, пили кофе и даже почти никогда не гнобили ВСПшников. Ну а сейчас подошёл третий случай — я «выцарапал» очки, сделанные в мастерской в той же в Вахе (в два раза быстрее, в два раза дешевле и в два раза лучше, чем в Киеве), взгромоздил их на нос и прищурился в сторону поля.

«Бэха» шла ходко, по своим следам, и вдогонку не летели самолёты и не мчались бронепоезда. Значит, скатались нормально — тьфу-тьфу! Сейчас бы не заглохнуть.

– Не заглохнуть бы на поле — и ото было бы заебись, — спокойный, как всегда, Мастер вышел из-за спины и протянул мне сигарету. — Связь есть?

– Нема, бля, радейку они не услышат, а телефон я ротному отдал, — я взял сигарету и сунул в рот. Опять понемногу начал пробирать холод, подул, естественно, в лицо, обычный донбасский ветер, я отвернулся, спрятав зажигалку в ладонях, и увидел всю роту. Ну всех, кто остался.

Меньше десятка человек стояли в полном экипе образца «шо выдали — в то и оделись»; некоторые даже в бронешапках, с автоматами. У Санчика на плече висел банальный грязный советский вещмешок, набитый магазинами. Хьюстон баюкал единственную нашу СВДшку, а ещё у кого-то на руках уютно расположился РПГ-7, чуть старше меня возрастом, вычищенный и смазанный там, где надо и где не надо, с выверенным прицелом и выстрелами, торчащими из порванного милтековского «типа тактического» рюкзака. Остатки мотопехотной роты, самопроизвольно выстроившиеся возле позиции СПГ, готовились… та непонятно к чему. Просто делали всё, что могли сделать сейчас, — то, что забилось уже куда-то очень глубоко («Что бы ни происходило — бери зброю и будь готов хер знает к чему»).

Автоматы, ГПшки и РПГшки ничего не могли решить в этой ситуации — и всё равно вытащенный в армию «пересічний» мобилизованный как-то очень быстро привыкал к оружию. Я окинул взглядом арсенал, зачем-то потрогал ремень своего автомата и ничего не сказал. А что тут говорить? Люди вышли воевать. Дым сгоревших пороховых рассеялся, но воздух стал наполняться дымом сигарет, словно Донбасс не мог допустить, чтобы его воздух наконец-то, хоть на один день, стал чистым.

– А где Вася-механ? — задал я с виду невинный вопрос.

«Бэха» спокойно гребла по полю домой. Недалеко от меня маячил Немец, кутаясь в жидкий военный бушлат, а значит, шишарик разведки оказался в непосредственной опасности. Вася и его кулёк «Алокозай» с ключами на «все» являлись для всей не нашей техники прямой и явной угрозой.

Угроза вылезла из-за пригорка и безмятежно улыбнулась. Вот за что я любил нашего механа — так это за то, что все мечты Васи были написаны в его маленьких, но честных глазах. И мечты эти были бесхитростны, неприхотливы и оттого ещё более прекрасны. В мечтах своих Вася уже скрутил «лишнее» с чужой машины и поехал вместе со мной в нашу РМТЗ. Там вковтнул пиисяшку с механами, потом затеял меновую торговлю, потом ещё пиисяшку, пока я сидел бы с равистом и «бил» номера зброи (два автыка «не бились»). Потом прошёлся бы по автопарку, возникая неслышной тенью возле машин и без стука и звяканья наполняя бусик какими-то грязными железяками, пластмассовыми коробками, фарами, жгутами разноцветных проводов, тросиками и вообще непонятными мне загогулинами. Потом мы заехали бы в магазин, где Вася был бы вознаграждён за труды свои праведные и тяжкие литровкой дешёвого мерзкого пива за мой счёт, и дремал бы в продуваемой всеми ветрами машине по пути обратно на террикон. Вася был мечтателем, смертельно опасным для тех машин и механизмов, которые он у себя в своей лохматой голове заносил в категорию «то не наші».

– Я тут, я нічого не брав, — проворковал Вася и улыбнулся.

Все заржали... и меня продрало по спине когтями специфического, привычного и опасного звука. Ш-ш-ш-и-и-и-и-у-у-у-у… Раз. Два. Тр… Мина упала, когда «бэхе» оставалось метров триста до трассы и пятьсот — до нас. Тяжёлая металлическая «рыбка» взметнула замёрзшую землю метрах в ста вправо от «бэхи», и сразу следующая — чуть ближе. «Бэха» мгновенно вильнула, взревела стареньким двиглом и рванула вперёд, к выезду с поля на трассу. Выезд был один, а слева и справа были насыпи… А-а-а, бля! Неважно. Съезд был у сепаров пристрелян, и сейчас там нашего флагмана бронетехники и приловят.

– Огонь! — Кажется, мы одновременно с Мастером проорали-выплюнули это слово куда-то вверх. — Стоп! Дальность тысяча пятьсот, вправо… вправо… ориентир два и вправо полоборота! — Это уже я. Зачем-то. Зачем? Бах! Бах! Ещё две мины. Ближе к переезду. «Бэха» опять вильнула. Так, так… не тупи, Мартин. Зачем я сказал Шматко перенацелить гранатомёт?

– АГС! Ориентир два, на все деньги (вот привязалось!). Вали, Иваныч, вали в темпе! Шматко, работай! — а вокруг бегали люди. Слетел плащ с АГС, закрутился верньер, усатый пожилой Иваныч налёг на чёрные ручки — и АГС часто-часто застучал, вывешивая в эфир череду маленьких злых цилиндриков. Бах! Почему-то одна мина, и опять мимо… И тут я понял, почему скорректировал огонь. Не видно от сепарского опорника переезда, значит, что? Правильно, корректировщик. Скорее всего, те, кто выходил в бочину разведке, не успел их перехватить, «занёс хвост» и вышел на первую посадку: откуда прекрасно были видны и пустое поле, и «бэха», и переезд, и передний край нашей позиции. Надо, надо было её захватывать, бля.

Уходили, кажется, беспрерывно ВОГи, ухнул СПГ… На ПТУР сесть? Нахер, не увижу я нихрена! Косим, косим посадку в лучшем стиле «тупой аватарной пехоты», пытаясь осколочками из насечённой стальной проволоки нащупать тёплую кожу сепарских корректировщиков. Вспух разрыв ОГ-9 среди голых чёрных веток посадки, почти там, где я хотел. Сейчас Шматко начнёт накидывать… и быстро закончит. Осталось пять выстрелов… уже четыре.

Бах! Опять одна, и в то же место, что и раньше… Может, залегли и не корректируют? Может, (Боже, хоть бы так было!) зацепили кого? Ну бля! Нам бы выиграть сколько — минуту, две? По нам они навалят — ну и нехай, мы вкопаные, «бэха», приехавшая в капонир, почти неубиваема, разве что прямым попаданием.

Мне казалось… иногда всё это мне казалось. Мне казалось, что улитка на АГС менялась, пока ВОГи ещё висели в воздухе. Мне казалось, что тяжёлая железяка едва ползёт по полю. Мне казалось, что всё или замерло, или несётся в диком темпе. И ещё мне постоянно казалось, что я что-то забыл, упустил, проебал… и на самом деле так оно и было. Мне казалось, что в следующий раз я буду умнее, предусмотрительнее, аккуратнее и смелее. Но вот приходил следующий раз — и я снова что-то проебывал, забывал проверить, учесть и запомнить. Бах! Туда же… Дебил! Обычный мобилизованный ни разу не военный дебил, которому почему-то вдруг в тридцать пять лет доверили кучу людей, зброи, техники и коммандера, который уебал на «бэхе» на восток, оставив это всё на меня. И надо это… как-то вот сейчас выебну… исхитриться и не проебать оказанное высокое, бля, доверие.

И я заорал. Вдруг. И заорали все. И «бэха», чуть не взлетев, перевалила через переезд, скачком пересекла трассу, ласково прошмыгнула двести сорок метров… Бах! И снова туда же. И как-то очень ловко соскользнула в капонир. Орал Шматко, зачем-то роясь в пустом ящике от выстрелов; орал вечно невозмутимый Мастер, набивая ленту для АГС; орал Немец, комкающий в ладонях какие-то перчатки; орал наряд, орали все. И в хриплом крике, взлетевшем над взводным опорным пунктом, было такое ощущение счастья, силы, радости и наслаждения жизнью, что смолкло абсолютно всё. Мир замер в своём вращении, прислушавшись к двум десяткам хриплых голосов, сумевших этим криком достучаться прямо до Бога.

«Живые...», — и Бог благосклонно кивнул, разрешив на этот раз никому не сдохнуть на самом северном «укропском» опорнике самого южного сектора М в самой красивой на свете стране.

И я занялся самым обычным и самым нервным делом на свете — пересчитывать людей после боя. Эдакая своя, внутренняя и самая важная БЧС. Сошлось.

… Они уехали уже ближе к ночи. Позади был и ужин, и рассказы взахлёб, и потихоньку возвращавшиеся в разговор шуточки про разведку и пехоту; и Сайгон, с обманчиво-сонным видом пивший какое-то ужасающее количество кофе; и их пулемётчик (Келим? Кэлым?), размахивающий руками и смеявшийся после каждой фразы; и Вася-механ, таки не тронувший их шишигу, зато похмеливший их водилу; и сидевший за столом молчащий коммандер, тихонько улыбающийся и курящий одну за другой; и Серёга Президент, привычно и голословно обвинявший меня в ебловании в тылу; и я, счастливо соглашавшийся со всеми предъявленными обвинениями. Они уехали в сторону КПВВ. Мы проводили машину, гребущую по полю, взглядами и пошли к КУНГу.

– Теплеет, — сказал коммандер и поёжился, — трубу в «буржуйке» почистить надо, тяги нема нихера.

– Надо, ага, — согласился я и посмотрел на ранний закат одного совершенно обычного дня совершенно обычной позиционной войны на Донбассе. — Надо, згоден, — и подхватил так и оставшуюся в неприкосновенности мою величайшую военную ценность — медицинский рюкзак.

Где-то в стороне Берёзового застучал ДШКМ.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.