160 патронов

Примечание редакции. Продолжение и завершение рассказа от Мартина и Сергеевича. Первая часть – здесь.

Мартин Брест, Сергей Сергеевич

Часть ІІ

4.БОЦМАН

Малой трусил впереди, оскальзываясь на корнях, я шёл вторым, хотя должен был быть последним. Привычка, мля. Сзади Сява постоянно толкался и пыхтел, и мне казалось, что его вот это вот прокуренное дыхание, с клокотавшими бульканиями, разносится на всю тёмную пустую посадку.

Мы шли правее, то есть севернее. Надо было метров триста пробежать по нашему кривому окопу, ну или по траншее, и это было просто, невзирая на грязь и пустые склизкие банки. Небо затягивалось тёмным, может дождь скоро будет, а дождь — это херово. Надо успеть выбраться на наш край, а от него рвануть быстро-быстро в посадку, там упасть в удобных голых кустиках и ждать. На перебежке нас могли спалить, но тут уж как повезёт. А могут и не спалить, и тогда всё нормально пройдёт. Заляжем красиво, чё я, зря пулемет вместо АКС-а взял?

Ну самому себе… Мля, Сява, та харэ толкаться! … Так вот. Не пизди самому себе, Боря, пэкээма ты взял, потому что на АКС-е нагнулся подствольник. Не хер было на Батином дне рождения дурковать и херачить полста ВОГов. За два дня — хер забил, не разобрал. Так и как его разбирать? Вот и взял пулемёт, и даже Батин «СМЕРШ» одел, на нём подсумок под коробку есть. Коробка, новомодная, из ткани, хлопала по ляжке, разгрузка, сильно большая, телепалась на бронике, сзади пацаны давили «Гарсингами» рыжеватую землю.

Малой стал, и я, задумавшись, въехал в него башкой. Сзади в меня ткнулся огромный Сява, потом ещё и ещё — и вся наша толпа остановилась в этой долбаной траншее. Траншея закончилась, и Малой, смешно вытянув шею и зачем-то растянув безгубый рот в щербатую улыбку, рассматривал посадку.

Мимо меня протолкался Клим и стал рядом с Малым. Клим был за командира в этой второпях собранной толпе, и одно это вселяло надежду. Клим мало бухал, был худым, высоким и каким-то нескладным, но очень толковым. Наколки-перстни, тёмные руки с огромными ладонями, и светлые-светлые, будто выцветшие голубые глаза буравили посадку почище термовизора. Надеюсь, ща он махнёт, и мы все повернём назад, и всё будет нормально, два дня ж до ротации, хера тут геройствовать?

Не махнул. Толкнул плечом Малого, и тот, закинув автомат на плечо и изо всех сил гребя новыми ботинками, полез из траншеи на поле. За ним двинулся я, потом Клим, а потом на поле выбрались и остальные супервоенные.

Я оглянулся. Дебилы, мля. По всем правилам, полученным ещё в Советской Армии и подкреплённым полугодом на Донбассе, нам нужно было двигаться ползком, ну или хоть на карачках, пересекая эти триста метров с большими паузами, но… Всегда было это «но» и «впадлу». Поэтому мы, чуть не наступая друг на друга, шумящей, топающей и звякающей толпой неслись к редким деревьям. Ох спалят нас, ох спалят…  А может это и неплохо, что спалят. Всех же сразу не завалят, ну не должны, в натуре, и остальные тут же вернутся домой. Два дня до ротации. Хоть бы дождь не пошёл.

Кто-то где-то когда-то сказал, что дождь — лучший друг диверсанта. Типа если пошел дождь — то постовые нихера не видят, и ДРГ прямо-таки толпами ходят по тылам. Херня это всё. На Донбассе дождь — это по три кило грязюки на каждом ботинке, захекиваешься уже через сто метров, до сортира дойти проблема, не то шо до противника. Не воюет никто по дождю, максимум — так, пострелять по чёрточкам чужих траншей, и опять в тепло, в сухость… в относительную сухость блиндажей и полуразбитых домов, к кошакам, собакам и мышам. Интересно, а у врага мыши есть? Та по-любому есть. И ненавидит он их точно так же.

Малой влетел в посадку, ткнулся плечом в хилый ствол акации, заставив верхушку качнуться и тут же заработав подзатыльник от меня. Повернули налево, первым пошел Сява, раздвигая нечастые голые ветки как-то удивительно аккуратно и проскальзывая между ними всей своей огромной тушей. Сзади зашушукались, Клим тут же обернулся и внимательно посмотрел. Шушуканье смолкло.

Вот он, клинышек кустов из посадки — на следующее поле. Мой выход, мой и Бубны, у меня пулемёт, а у него СВД. Скоро стемнеет, и нахера нам СВД — непонятно, но всё-таки… Пусть будет.

Бубна, маленький и толстый, тут же скинул каску, аккуратно пристроил её под дерево, не чинясь лёг на пузо и пополз в кусты. Я вытащил из подсумка короб, сбросил СМЕРШ и остался в одном бронике и каске. Опустился на колени, положив пулемёт на спину, взял в руки мягкий новомодный короб и, неудобно совая локтями и отставив жопу, заполз в кусты, что тут ползти, метров пять. Но земли на одежду набрал, да, куда ж без этого. Стянул холодный ПКМ, и на боку, стараясь не сильно ворочаться, разложил сошки. Не, надо сместиться, куст закрывает… вот, теперь норм. Отлично. Пятьсот метров поля до следующей посадки отсюда, сбоку, просматривались отлично. Ну, пока светло. По темноте будет хреново, поэтому у Бубны вместе с СВД есть и теплак. Он смотрит — я стреляю. Если придётся. Ой чую, придётся.

Ч-чёрт. Курить хочется, но тут хер покуришь. Ладно, потом накурюсь, думаю, мы тут ненадолго. Я опять заворочался, раскачивая кусты. Блин… Ладно, надеюсь — они не заметили. Клим молча махал руками, распределяя людей, и через пару минут все девять человек, пыхтя и шурша ветками, толкая деревья, как-то расселись вдоль посадки. Короче! Нормально всё будет, не мандражируй, Боря! Лежащий в паре метров справа Бубна повернул ко мне лицо и подмигнул. Обмотанный какой-то тряпкой ствол СВД тихонько рыскал, прощупывая белорусской оптикой незасеянное три года поле, по которому скоро должны будут идти хохлы.

В двух с половиной сотнях метров на качание кустов и деревьев смотрел, валяясь в медленно натекающей луже собственной крови, один из этих хохлов — Рагнар.

5.РАГНАР

Номер Ленки до сих пор был на быстром наборе. Конечно же, я не позвонил. Привет там, как дела, чё звонишь. Ирку услышать? Так она у бабушки… Ну вот и поговорили. Нахер надо такие разговоры?

Маме позвонить… Мама дома уже, наверное…

Бля! Да что ж за херня такая? Дохнуть собрался, сука блядь ярл Каттегата? Звонить маме, прощаться? Шоб мама с инфарктом, а ты тут весь в печальном образе? Ёбнулся, блядь, совсем на своей печальке? В армию пошел себе доказать, а как прищемило — маме звонить? Нахер пошёл. Нахер, бегом, это блядь душевные терзания! Открой глаза и смотри, героический герой, свичечка блядь крапка гиф! Дебил!

Я выдохнул. Фуууух… отэто пробрало, аж голова закружилась, в глазах мелькают-раскачиваются какие-то… Сто-оп. То не в глазах. Шо, не привиделось? Есть?

Впереди, на краю моей же посадки, метрах в трёхстах мелькнула чья-то бочина. Сбочинил чувак, бггг, засветился. Качнулись кусты раз, потом другой… Ага. Вот значит как — они вылезают в кусты на поле, а остальные… остальные по посадке растянутся, ко мне ближе. Сюда они не пойдут, думают, что здесь группа, а не один калека с одним покемоном… Так что делать-то? Палить себя или нет?

И вдруг стало совсем просто. Я даже перевалился на спину, тяжело упал на скользкие прошлогодние листья, зашарил рукой в нарукавном… Слушай, а солпадеин работает, боль утихла, только дёргает немного. Небо… Я сделал то, что делал уже много тысяч раз — сунул в рот сигарету «Ротманс-Дэми», почиркал оранжевой покоцанной зажигалкой, затянулся глубоко-глубоко — и с силой выдохнул дым в низкое небо Донбасса. Небо было красивым.

Короче, майн диар кулеметник. Вот теперь они точно, на сто процентов уверены, что разведгруппа, которую изображаем мы втроем — я, сигарета и ПКМ, — всё ещё тут. Ещё и ржут над дебилами-укропами, которые курят палевно. И-и-и… Так, о чём это я… Блин, чего-то херово, не надо было курить… Так вот. Теперь их глазки смотрят на меня и ждут моей инициативы. А Сайгон в это время… должен уже начинать идти за мной. Так? А хер его знает. Это я себе так думаю. По привычке. А ещё – если я таки начну стрелять, то перезарядиться не успею. Значит херачим «на расплав», шестьдесят патронов есть, ну и норм.

Хотя… нет, неправильно. Глупости это всё, ненужное никому геройство. Долежу до темноты, сепары по темноте сюда точно не пойдут, и уйду. А пацаны — не дураки, как за мной идти будут — увидят сепаров, и тут же…

И тут же всё равно пойдут за мной.

Ну тогда хера я себе ебу мозги?

Я проглотил комок горячего сухого дыма и запустил бычок прямо вверх, в апрельское небо под Докучаевском. Выдохнул, зачем-то провёл ладонью по щеке и вдруг, сам того не понимая, выплюнул в эту мою странную грязную последнюю реальность самое страшное заклинание Збройних Сил України: «А чи нам нє похуй?»

Похуй. Погнали.

Три.

Крутнулись небо-земля, я привалился к пулемёту, зашипела, кажется, внутри меня ставшая неожиданного горячей кровь.

Два. Пошатать взад-вперед покемона, умащивая сохи в землю. Прицел выставить на «три» — и под цель, под крайние кусты.

Один.

До-олгий выдох. Сцуко, хоть бы не заклинил, хоть бы не заклинил…

Пулемет загрохотал, выпуская горячие кусочки металла по кустам, посадке, взрыхляя землю и улетая в небо. Пули секли тонкие ветки, стая каких-то мелких птиц взмыла над посадкой и заметалась. Дальше, дальше! До конца, добить короб, всё, нехер ждать, перезарядиться не дадут! Йуху-уу!

Бдзинь! Пулемет заткнулся. Всё, лента кончилась, и теперь… неожиданная тишина. Одна секунда, две, три…

В посадке хлопнули подстволы и пара выстрелов, гранаты упали передо мной, далеченько, метрах в сорока. Шо, по науке, да, въебать из всех стволов не хотели? Окей, сепар, в эту игру можно поиграть и дальше.

Пот стекал на глаза, и вдруг понял, что очень шумно дышу, и вообще, какого хера я здесь делаю? Вообще здесь, на Донбассе? Воюю. Уа-ха-ха. Под поса-адкой ви-икинг маладо-ой… И башка кружится. И новая коробка всё никак не хочет цепляться. А мы успе-ем, тра-ля-ля, а мы успеем… Кедь ми прийшла ка-арта нароковац… О, поцепилась. Крышку вверх, ленту заложил, вниз, затвор на себя — и спокойно вперёд, до конца. Стал я свого не-еня дошіко-овац… Хуйня эти все ваши берсерки с мечами и драккарами. Покемон — вот где сила… Неню ж ти мій нее-еню, вчинь ми таку волю…

Пуля рванула краешек плеча, обожгла и улетела дальше. Хлопнули подствольники, и гранаты медленно-медленно, как-то нехотя описали положенную им законами физики дугу и упали за спиной. Из-за деревьев вдруг рванул сноп огня, дымный след протянулся полого и вдруг крутнулся, уйдя вверх почти надо мной. Ухтышка, у вас и «муха»… была. А у нас есть пулемет, тра-ля-ля, трам-пам-пам… Сука, больно… Йди за мене слу-ужить на ту во-ойну.

А теперь короткими. Вы мне дали перезарядиться, хер его знает почему… И я уж не облажаюсь. Так, откуда там у нас «муха» летела?

Пулик задрожал, выпуская тяжёлые пули, затолкался в плечо. Я елозил по земле, рыская стволом туда-сюда, стараясь чуть ли не угадать, где были сепары… было больно, неудобно и как-то весело. Куски дурацких мелодий прилетали в голову и тут же покидали…

Звяк! Пуля пришла в край ствола и отскочила вбок. Херррасе, пристрелялись? Опять хлопки подстволов, ну вилочку они вже нарисовали — теперь вроде должны попасть… Сколько у меня патронов? А чёрт его знает.

Бли-ин, закурить бы сейчас.

Я так и не узнал, что первая очередь моя, длиннющая, срезала аж троих, и ранила четвёртого сепара, тоже пулемётчика. Тупо повезло. Со второй коробки я сумел каким-то рикошетным чудом попасть еще в одного, и остальные сейчас пытались всеми силами понять, как меня завалить, и почему стреляет только один, забыв про всё остальное.

На часах была половина восьмого. В ленте оставалось двадцать восемь патронов.

6.РАГНАР

В принципе — всё. Шо успел, то сделал, шо не успел — хер с ним.

Я отвалился от горячего ПКМ-а и зачем-то глянул вниз. Ох нихера ж с меня натекло… Сейчас они чутка отойдут и всё сделают правильно. Чего АГС молчит? Невже я его поломал? Хотя… А мне-то какая разница?

Две… нет, три пули прошелестели рядышком. Если пулю слышишь — это не твоя, где-то читал об этом, да? Сейчас и моя будет. Или не будет? Ч-чёрт, а жить-то хочется.

Посадка стреляла. Реденько, жиденько, но в падающих сумерках вспышки были хорошо видны. Слушай, Рагнарчик, ну шо ты лежишь? В ленте ещё патроны есть? Есть. Ну так давай.

Зашипел от боли. Все начинало опять болеть. Дышать было больно, думать было больно, бояться тоже было больно. Я опять потянулся к пулемёту, только пальцы дрожат, ч-чёрт. Сейчас, сейчас… Направил тяжёлую, неподъёмную тушу «покемона» куда-то примерно в сторону сепаров и нажал на спуск.

Пуля скользнула рыбкой, шею обожгло, и в глазах стало темно-темно. Нихера не вижу. Льётся, кажись… Льё-ется… прямо на форму.

И болеть всё перестало. Теперь можно и покурить, только руки долбаные не поднимаются, да и пачка валяется где-то подо мной. Тело было тяжёлым, чужим и неуклюжим. Ну чисто как аватар, ха-ха…

Я с трудом подобрал телефон. Плывет всё, глаза не фокусируются. Так… Мама, папа, Ленка… Хуавэй выпал, я навалился грудью и стал пальцем тыкать в экран. Рукав совсем мокрый. Та быстрее бы уже, что тянешь, ты, долбаная война, а?

И телефон зазвонил сам. «Лена» высветилось на синей заставке. И Ленка моя, в обнимку с Ируськой, ещё осень была, мы в парке были, в Александрии, я этим же телефоном фоткал.

Посреди незасеянного грязного поля, под очень слабым человеком лежал телефон и требовательно пищал.

— Пока, — сказал я фотке на дрожащем экране. Крупная капля сорвалась с воротника и капнула рядом. — Всё, береги малую. Пока, сонечко.

— …И-и-и привет! — толкнув мою ногу, рядом свалился запыхавшийся Воркута и тут же залыбился. — Чё лежим, кого ждём?

— Бля-а… — я разлепил губы и посмотрел на худого пацана. — Сцуко, я мечтал перед пиздецом шоб доця привиделась, а привиделся ты… Ну шо за херня…

— Не ссы, ваенный, лучше смотри фокус, — буркнул Воркута и отвернулся к рации. — Знайшов. Хуйовий, но живий.

— Прийняв, — донеслось из моторолы. — Ща пєхота в’єбе, будєш корєктіровать.

И после этого я закрыл глаза.

7.ТАЙРА

Телефон звонил, и мне пришлось заткнуть Сайгона и взять трубку. На экране была фотка барышни с ребёнком, в красных и жёлтых листьях. Что я ей скажу? Сейчас – что? Как объяснить?

Саня повернул между бетонными блоками, замигал фарами, и пацаны в зелёной форме отпрыгнули с пути микроавтобуса. Внутри немилосердно швыряло, я цеплялась руками за полки, Сайгон вообще чуть ли не упёрся ногами. А тело на носилках между нами лежало, казалось, как влитое, недвижимое, тяжёлое.

Сайгон говорил с начала поездки, не переставая. Про посадку, про какую-то Воркуту, про этого мальчика-пулемётчика, про то, что первый раз пошёл, про то, как миномётчики стреляли без приказа, как они бежали по полю, как какой-то Витя валил из эрпэгэ чуть-ли не очередями, как тащили его, тяжёлого и уже жёлтого…

Я смотрела на телефон.

— Дай сюда, — сказал Сайгон и требовательно протянул руку. Ладонь была грязной – земля, кровь, какие-то травинки… — Я поговорю.

— На, — я удовольствием отдала ему телефон и снова нагнулась над мальчиком. Эх-х…

— Пу-ле-мёт, — мальчик вдруг открыл глаза и выдохнул это слово. Булькнуло где-то внутри.

— Всё хорошо. Держись. Держись, родной, всё хорошо, — я потянулась к нему, стремясь поймать убегающий, теряющийся взгляд, и говорила, говорила, посматривая на пластиковую банку с физухой и повязку на шее.

— Ле-нка, — опять выдохнул мальчик.

— Всё хорошо, сейчас с ней разговаривают, ты не рвись, всё нормально, всё закончилось…

— Ле-нка. По-ка.

По тёмной улице Волновахи, с вытьём повернув возле автовокзала, мчался старый микроавтобус в иностранной раскраске, за которым не отставал не менее старый эл-двести. Город был пуст, грузен и безлик, фары выхватывали куски-картинки из окружающего мира, шипела резина, успокаивающе бубнил в трубку Сайгон, я сжимала не хотящую остывать руку и считала пульс. Пульс выравнивался. Хер тебе, сучья война. Довезём, никуда он денется. Сколько пацанов погибло… Но – не сегодня, блядь, ты поняла?

Не сегодня.

На ровном полу волонтёрской скорой расплывалась лужица и покачивался грязный, заляпанный водой этой войны ПКМ.

На часах было ровно восемь. Патронов в пулемёте больше не было.