Дом из глины и камня в «Старом городе»

До семнадцати лет я жил в районе Симферополя «Старый город», в маленьком доме из неотёсанного камня и глины, которому на вид было лет двести, не меньше. Как-то на мой детский вопрос: «А откуда появился наш дом», – мама ответила, что раньше в нем жили крымские татары, депортированные из Крыма.

Она не могла знать наверняка. Дом родители купили уже в девяностые годы. Пожалуй, подумала так, потому что «Старый город» — самый многонациональный район Симферополя, с мечетью и разнообразием языков на улицах.

Я не помню, как точно звучал её ответ, не помню, объяснила ли она мне тогда, что означает «депортировать», или я это знал, или узнал позже. Помню, что перед тем как заснуть, лёжа и смотря на нависший надо мной старый потолок, на выпуклые неровности стен из грубого булыжника, я часто представлял смуглых людей, другую семью, которая строила этот дом, клала один камень на другой, жила здесь. Какие-то дети вместо меня лежали на этом самом месте и смотрели в потолок перед сном. Какие-то взрослые готовили еду, убирали, ругали детей, общались и смеялись. Я пытался угадать, как они выглядели, сколько их было, какие они, о чем и как говорят, и что сейчас делают. Мой дом, пользуясь бурным детским воображением, создавал особую магию сосуществования, ведь эти камни значили для меня что-то родное и важное, я знал каждый их изгиб, они были моими. Но ещё до меня они были родными для других. Тех, кто их сюда положил. Кого я не знал, и кто не знал меня. Но с кем меня связали эти потолок и стены.

Со временем, рассуждая о тех, кто построил мой дом, я начал чётко осознавать, что они оставили его не по своей воле. И тогда я начал представлять уже картины их депортации. Дети — люди крайностей, они способны отрывать крылья бабочкам и сочувствовать тем, кого на самом деле не знают. Я начал испытывать искреннее чувство вины перед ними за то, что живу в доме, который у них забрали силой. Куда они меня не приглашали. Их бывший дом переставал быть прежним. Мои камни переставали быть моими. Их мнимое общежитие со мной уже не было добровольным и гармоничным. Оно стремительно наполнялось неизбежным конфликтом, в котором они раз за разом оказывались правы. А аргумент, что я никого не выселял и ни в чем не виноват, почему-то не освобождал от тяжёлых раздумий.

Не помню, когда именно я познакомился с этим народом в реальной жизни, но уверен, что именно это было моё первое знакомство.

Далеко не факт, что тот дом действительно принадлежал крымцам или болгарам, грекам, армянам, немцам или представителям других репрессированных народов. Но лично для меня это, конечно, уже не имеет значения. Мой дом из глины и камней в «Старом городе» я навсегда делю с неизвестной семьёй крымских татар. Поэтому за эту семью и за себя, того маленького, в семьдесят четвёртую годовщину депортации я пойду и вместе с крымцами зажгу свечу памяти. Я хочу вернуть себе свои камни.