Ходунки у Ленина

Вадим Муллер

Этот топоним всегда присутствовал в моём адресе. С рождения я жил в уральском селе на улице Ленина, откуда переехал в Ленинград, после работал в Минске, где снимал комнату на углу Козлова и Ленинского проспекта. Потом Москва, Ленинские горы и пригорки, и, наконец, деревня Ленино в Подмосковье, где я и пишу этот текст.

За все эти годы переименовали только проспект в Минске, который недолго попользовался интеллигентским именем Франциска Скорины, а потом стал символом формальной Незалежности. Вроде бы Ленинским горам вернули название Воробьёвы, но новое имя на лету перехватили девелоперы, а московский холм так и зовут Ленинскими горами, чтобы не путать с названием дорогого жилого комплекса на Мосфильмовской. Да, конечно, у нас появился Санкт-Петербург, но чтоб до него добраться из центра Москвы, нужно проехать Ленинградский проспект, затем Ленинградское шоссе, всю Ленинградскую область, и только потом — Питер, откуда ни возьмись.

А ведь есть ещё памятники. В моём нынешнем райцентре, в городе Истра, в полукилометре от Нового Иерусалима, который воздвиг патриарх Никон, напротив развалин дома, где жил Антон Чехов, стоит всё тот же стандартный Ленин, выкрашенный серебрянкой.

В военном городке, где живёт моя тёща, под Серпуховым в деревне Курилово Калужской области, на тротуарах, во дворах и на улицах нет живого места, канализация страдает хроническим запором, а в тёщиной квартире температура зимой как в караульном помещении — плюс 18, памятник Ленину  — единственный ухоженный, отмытый объект с гвоздиками у подножия. Не от моей благодарной тёщи, конечно, а от местного отделения компартии.

Да, кстати, и родители мои до сих пор живут на вышеупомянутой улице Ленина, где я и родился. Пару месяцев назад вдохновлённый украинским геноцидом истуканов, звоню главе моего родного посёлка — бывшему однокласснику:

- Сань, проведи референдум что-ли, ты ж начальство.

А он мне и отвечает голосом Дмитрия Киселёва:

- Это наша история. Мы должны её уважать.

Ну, так вот вам история. В марте 2003 года я сделал для тогда ещё приличной газеты «Известия» интервью-репортаж из Чечни. Чуть урезанную его версию (полная вышла только в бумаге) можно и сейчас нагуглить по запросу «Человек из Другого ущелья». Некоторые скептически настроенные читатели высказывали предположение, что интервью это выдуманное, но существуют вполне уважаемые в нормальной журналистской среде люди, которые могут засвидетельствовать его подлинность. Хотя, конечно, поверить в то, что человек был со мной настолько откровенен — трудно. Лично я нахожу этому только одно объяснение — тот, кого в любой момент могут убить, не боится выговоров от начальства.

Так вот, интервью это было с российским карателем. С командиром подразделения минобороны (не ФСБ и не МВД), которое зачищало чеченских сепаратистов без суда и следствия. Иногда по ошибке убивали невиновных. Списывали это на издержки войны и шли дальше.

Предполагаю, что именно этот неофициальный статус, при котором нормальный военный по приказу руководства вынужден регулярно совершать преступления (так как официального права на убийство то же самое руководство ему не давало) и сподвиг моего героя на разговор с журналистом. Может, он хотел продемонстрировать начальству своё презрение, а, может, использовать меня, как тот сказочный тростник, для психологической разгрузки.

И вдруг, когда интервью было уже записано, этот офицер мне и говорит:

- Сегодня ночью едем на спецоперацию. Не желаешь с нами прокатиться?

И я как-то по инерции согласился. Ещё и обрадовался эксклюзиву.

В три ночи, не раньше, на бронированной разведывательно-дозорной машине группой в семь человек, включая меня, безо всякого замазывания бортовых номеров, мы въехали в небольшой чеченский райцентр. И я физически ощущаю, что этот самый райцентр не спит и знает что мы приехали. Он, вроде бы, и не собирается оказывать сопротивление, но следит за каждым нашим передвижением: в какой дом мы приедем и кого оттуда выдернем. Чтобы потом, когда-нибудь, может, через неделю, через год, через пятьдесят лет или через два часа, напасть на нас из засады и перерезать нам глотки.

Было оговорено, что я должен сидеть внутри машины, даже не на броне, вместе с механиком-водителем и пулемётчиком. А четверо бойцов, включая командира отправились за очередной жертвой. Я гадал, что будет дальше. Дадут ли мне поговорить с задержанным? Или сфотографировать? Или предложат в качестве ликбеза присутствовать при его казни? А, может, это тот случай, когда задержанного передадут властям? Последнее было бы самым удобным. Потому что одно дело, когда тебе подают боевика в пресс-релизе, приправленного информационным соусом. И совсем другое  — экскурсия на бойню.

А в результате человека принесли уже мёртвым. Я, сидя внутри, слышал, как пыхтели от натуги бойцы, забрасывая его тело на броню. Машина чуть покачнулась под его весом. Сепаратист был центнера на полтора. Как я понял, что он уже мёртв? Он не издал ни единого звука, ни вздоха.

- Пулемёт разверни, - скомандовал старший стрелку. А потом бросил водителю, - На базу!

Когда я ступил на твердую землю, то увидел, что к броне боевой машины приторочен не огромный боевик, а гранитный бюст Ленина.

- Я его ещё осенью приметил, - сказал командир. - Чеченцы скинули в первую войну, валялся возле сельсовета. Вот, наконец, решил прибрать.

- А почему ночью? - спросил я.

- Да на всякий случай, - пожал плечами офицер. - Бойцам лишнее занятие по ночной тактике. К тому же, это же не просто бюст. Это же собственность государственная, где-то на балансе числится. Увидят, что забираем, скажут — русские памятник украли.

- И куда вы его теперь?

- Вот здесь и поставим. Будет у нас свой плац.

Не знаю, какова дальнейшая судьба этого бюста. Может, сейчас вернули его обратно к сельсовету. А может, так и стоит на бывшей базе российского спецназа. Эпизод этот в материал 2003 года не вошел, показался несерьёзной хохмой для солидной газеты. Да и я вспомнил об этом случае, только когда на Украине начали свергать памятники.

У нас их хранят и ежегодно подкрашивают. Не из любви к вождю, и не от веры в коммунизм, и не за их художественную ценность. Это вообще не статуи и не символы, это сваи, на которых кое-как стоит привычная идеология. Они уже и не держат ничего и не нужны, но не хватает маленького и главного психологического усилия, - спрыгнуть с подпорки, отпустить костыли. Можно было бы назвать эти памятники и скрепами. Но больше всё-таки подходит слово ходунки.

Мне могут возразить, что вот Дзержинского же скинули на Лубянке, а лучше не стало. Дзержинский это другое. Это символ не страны, а ведомства. И он один. А Лениных десятки тысяч и на всех уровнях: от деревни, где я дописываю этот текст, до станции метро Октябрьская. И если бы все эти тысячи хватило духу сломать, то жизнь стала бы другой. Не то чтоб лёгкой, но более естественной, что ли.

Защитники памятников Ленина и его главной базы — Мавзолея, обычно приводят один и тот-же аргумент. Зачем, мол, расстраивать пожилых людей которые искренне верили в коммунизм. Вот помрут они все, тогда и Ленина захороним, и памятники ему демонтируем.

Ну, во-первых, помрут одни, народятся другие. А, во-вторых, всё надо делать вовремя и, главное, самим. А то ведь как может получится. Лет через тридцать выкупят какие-нибудь очередные девелоперы кусок Красной площади. И, чтобы построить там суперсовременный многофункциональный торгово-познавательно-развлекательный комплекс с подземной парковкой, добьются разрешения на снос мавзолея вместе со всеми мощами, которые там к тому времени будут лежать. И тут я, такой старенький, с палочкой, подойду к ним и прошамкаю:

- Спасибо вам сынки, что, наконец, решились закопать этих упырей, которые столкнули мою страну в пропасть.

А они так посмотрят на с недоумением и ответят:

- Что, серьёзно, старик? А мы и не в курсе...

И это ещё хорошо, если ответят по-русски...