Истерзанное прошлое. Имена палача и жертвы на мемориальной стене

1 октября 1937 года, в разгар террора, который Иосиф Сталин развязал против народа СССР, выдающийся лингвист написал своей единственной рукой — второй у него не было — жалобу на то, как с ним обращается НКВД в Бутырской тюрьме.

«Прошу о прекращении тяжёлых приёмов допроса (физическим насилием), так как эти приёмы заставляют меня лгать и приведут только к запутыванию следствия. Добавлю, что я близок к сумасшествию», — написал Евгений Поливанов. Эта цитата приведена в суде генеральным прокурором СССР, который через 25 лет добивался реабилитации Поливанова.

К 1937 году 46-летний востоковед и специалист по языкам Центральной Азии Поливанов уже считался гением. Его вклад в науку состоял, например, в том, что он создал систему транскрипции японских слов на русский, которой пользуются и по сей день.

За шесть недель до этой жалобы из Бутырки его, по приказу из Москвы, арестовали в столице советской Киргизии Бишкеке, которая в то время называлась Фрунзе. Поливанов работал там профессором в университете и продолжал исследование языков Центральной Азии. А также переводил на русский язык киргизский народный эпос «Манас».

«Поливанов — один из первых учёных мирового класса, который обратил внимание на историю киргизов», — сказал в интервью Киргизской службе Радио Свободная Европа/Радио Свобода киргизский историк Владимир Плоских.

Поливанов, который, как он сам говорил, знал 18 языков, порой импровизировал, переводя «Манас» «по сотни строк за раз, подражая манере местных исполнителей «Манаса», вспоминали его знакомые.

Через четыре месяца после этой отчаянной жалобы на пытки, которым его подвергали в Бутырской тюрьме, Поливанова расстреляли по вздорному обвинению в шпионаже в пользу Японии. Его тело было погребено на полигоне массовых расстрелов НКВД вместе с тысячами убитых там в период между 1937 и 1941 годами. Это место на юге от Москвы носит имя Коммунарка. До 1937 года там была дача главы НКВД Генриха Ягоды, но в 1937-м и самого Ягоду арестовали.

Имя Поливанова — одно из 6609 имён на мемориальной стене в Коммунарке, официально открытой в октябре этого года. В 1999 году преемница НКВД, Федеральная служба безопасности, передала этот лесистый участок в ведение Русской православной церкви.

Перед секцией мемориальной стены, где выгравировано имя Поливанова, стоит плетёная корзина с замёрзшими розами, склонившими к земле цветки. На ручке корзины темно-красная лента. Такой мы застали Коммунарку этой зимой.

В другой секции, в 20 метрах влево, по другую сторону от дуба, выгравировано имя следователя НКВД, который вёл его дело, приведшее к смертному приговору.

«Право на могилу имеет каждый»

Коммунарка — одно из трёх мест в Москве, которое использовалось НКВД как расстрельный полигон и место массовых захоронений во время Большого террора, погубившего, по минимальным подсчётам, 700 тысяч человек.

Попытки воздвигнуть памятники жертвам массовых репрессий стопорились из-за отсутствия государственного финансирования. Неправительственные организации и родственники жертв в конце концов согласились на относительно недорогой проект, состоящий из панелей с именами тех, кого удалось обнаружить в списках расстрелянных и/или захороненных в Коммунарке.

Но тут же возникла вязкая проблема: а можно ли помещать на мемориал имена членов сталинского аппарата подавления, которые сами вершили террор, а потом попали под его каток?

«В нашей истории зачастую нелегко отличить жертву от палача», — написал в ноябре в открытом письме председатель правления Международного Мемориала Ян Рачинский.

«Бывший заключённый подчас превращался в палача, а палач становился жертвой. История Холокоста устроена проще — там жертвы и палачи не менялись местами», — добавил он.

«Мемориал», положивший немало усилий на то, чтобы исследовать годы сталинского террора, работал вместе с государственным Музеем истории ГУЛАГа, РПЦ, родственниками жертв и активистами, чтобы сдвинуть с мёртвой точки мемориальный комплекс в Коммунарке.

Основной вопрос был: надо ли разделять имена жертв и палачей на два разных списка.

«Право на могилу имеет каждый, — сказал Рачинский в интервью Радио Свобода. — Это советская власть того, кого она зачисляла во враги, уничтожала так, что не оставалось ни следа, ни могилы, ни имени в справочниках: как у нас Троцкого вычёркивали отовсюду».

В конце концов было принято решение поместить имена всех тех, кто захоронен в Коммунарке, в один список в алфавитном порядке, указав только дату смерти.

Отстаивая это решение, Рачинский упомянул, в числе прочих причин, сложность определения критерия, по которому можно точно сказать, участвовал ли человек в терроре. И упоминание имени на стене мемориала не означает «канонизацию или реабилитацию», добавил он.

«Считать ли палачами тех, кто на разных собраниях изобличал коллег в связях с «врагами народа»? Эти выступления часто становились если не причиной, то поводом для ареста», — написал Рачинский в открытом письме.

Это решение вызвало яростную критику.

«Как и имена нацистских палачей, эти имена должны быть только на стендах и в книгах, рассказывающих об их преступлениях», — написал российский историк Андрей Зубов.

Юрий Самодуров, в прошлом глава Сахаровского центра в Москве, заявил, что «Мемориал» непреднамеренно помогает Кремлю и ФСБ «скрывать» имена лиц, осуществлявших политические репрессии в СССР».

Рачинский парировал, что это теории «многочисленных конспирологов»: правительство никак не участвовало в создании памятника. По его словам, проект получил деньги от проправительственного Фонда увековечения памяти жертв политических репрессий, который собирает деньги и получает субсидии от государства на то, чтобы увековечить память жертв террора, но государство не финансировало этот проект.

Эти споры идут на фоне того, как за 18 лет правления Владимира Путина постепенно менялось и становилось более мягким отношение к периоду правления Сталина в российском обществе. Путин, сам ветеран КГБ, критиковал сталинские преступления, но вместе с тем говорил, например, что «излишняя демонизация» диктатора — «это один из путей атаки на Советский Союз и Россию. Показать, что сегодняшняя Россия несёт на себе какие-то родимые пятна сталинизма. Мы все несём на себе какие-то родимые пятна. Ну и что?»

В апреле 2017 года опрос «Левада-центра» показал, что 25 процентов россиян полагают, что сталинские репрессии были «исторически оправданы». В 2007 году так считали 9 процентов опрошенных. 47 процентов опрошенных согласились с тем, что «лучше говорить об этих репрессиях поменьше, не нужно ворошить прошлое». В августе 2012 года так думали 37 процентов.

В марте 2018 опрос выявил, что 20 процентов «полностью согласны» с тем, что Сталин был «мудрый руководитель, который привёл СССР к могуществу и процветанию». В 2008-м так думали 13 процентов.

Путин не присутствовал на открытии мемориала в Коммунарке и до сих пор не побывал там. Но в 2007-м он приехал на другой расстрельный полигон НКВД — в Бутово. Там он сказал, что «трагедии такого рода повторялись в истории человечества неоднократно». И добавил, что «уничтожались наиболее эффективные люди, цвет нации. Мы до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Нам надо многое сделать, чтобы это никогда не забывалось, чтобы вспоминать об этой трагедии».

Ложные показания

4 августа 1937 года, через три дня после ареста Поливанова в Советской Киргизии, помощник заведующего архивом в Наркомате по иностранным делам СССР по имени Николай Кузнецов заявил на допросе в НКВД, что у лингвиста были связи с японской разведкой. Протокол допроса удалось обнаружить историку советского ГУЛАГа Сергею Продовскому. Показания Кузнецова гласят, что он встречался с Поливановым в Токио в 1916 году и что у учёного были запои и он «вёл разгульный образ жизни».

«Он допускал такие вещи, которые японцы могли простить только своему человеку», — говорится в показаниях Кузнецова. При этом в протоколе неправильно указано отчество Поливанова.

В документе содержится имя следователя НКВД, который допрашивал Кузнецова, — Григорьев. Проверка этого имени по базе сотрудников НКВД, составленной «Мемориалом», показывает, что это Валентин Филатович Григорьев, глава управления НКВД в Москве, а также человек, чьё имя написано в 20 метрах от имени Поливанова на стене в Коммунарке.

Фамилия следователя Григорьева стоит также под признанием Поливанова, подписанным 15 октября 1937 года. В нём он «признавался», что он — японский шпион. Согласно документу, который был найден в архивах ФСБ российскими лингвистами Фёдором Ашниным и Владимиром Алпатовым, Поливанов «признавался», что был завербован японским агентом во Владивостоке в 1916 году; его задачей было внедриться в аппарат безопасности Российской империи. Согласно расшифровке показаний, он признавался, что снабжал японскую разведку разведывательной информацией в течение двух последующих десятилетий, включая годы, проведённые им в Центральной Азии.

«Я признаю полностью себя в этом виновным», — записано от имени Поливанова в документе, под которым стоит подпись Григорьева и ещё одного следователя.

Ашнину и Алпатову удалось обнаружить в архивах ФСБ только два протокола допроса Поливанова следователями НКВД — 22 августа 1937 года и его «признание» 15 октября 1937 года.

Подпись учёного стоит на обоих документах, и по ней заметно, как ухудшалось физическое состояние Поливанова в заключении. Он, кажется, на самом деле подвергался пыткам в Бутырке, замечают Ашнин и Алпатов.

«Даже неспециалисту заметна разница почерков Поливанова в этом протоколе, подписанном, вероятно, до пыток, и в протоколе от 15 октября после полуторамесячной «обработки», — написали Ашнин и Алпатов в статье 1997 года.

Но, хотя Поливанов, по крайней мере, официально в этих бумагах признался в том, что был японским шпионом, на суде через три месяца он вновь всё отрицал. Он отказался от данных ранее показаний и назвал свои показания «ложными».

Поливанов заявил на суде, что «работал всегда честно и никогда шпионом не был», записано в стенограмме процесса.

И хотя Поливанов недолго работал под руководством Троцкого в Комиссариате иностранных дел, и арест был связан с его «контрреволюционной троцкистской деятельностью», в приговоре фамилия Троцкого не указана.

Поливанова приговорили к смертной казни на выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда 25 января 1938 года. В тот же день его расстреляли и бросили в общую могилу на полигоне Коммунарка. Через три года, шесть месяцев и два дня был приговорён и расстрелян на том же полигоне его следователь НКВД Григорьев, который выбил из Поливанова то признание, которое сам же Поливанов назвал в суде самооговором.

«Этот страх никуда не ушёл»

По меньшей мере 254 офицера НКВД, включая Григорьева, были расстреляны в Коммунарке во время сталинского террора. Эти данные приводят служители РПЦ, чей храм стоит на этой территории. Через две недели после открытия мемориальной стены создатель сайта «Бессмертный барак» Андрей Шалаев приехал на полигон с двумя маленькими пластиковыми табличками. На них были написаны имена тех, кого он называет наиболее «одиозными» исполнителями в сталинской машине смерти. Все эти имена есть на мемориальной стене.

Шалаев прикрепил эти списки к деревьям напротив мемориальной стены.

«Здесь нет никаких указателей, что эти люди сами принимали непосредственное участие в массовых расстрелах», — говорит Шалаев в интервью Радио Свобода во время недавней поездки в Коммунарку.

Фамилия Григорьева есть в числе 88, которых Шалаев решил включить в список. Но он явно не самый известный из палачей

Во главе списка — Генрих Ягода, глава НКВД, человек, который был первым исполнителем Большого террора, вдохновителем показных процессов и чисток в армии, создателем системы ГУЛАГа. Именно его дачей была Коммунарка. Его арестовали в 1937-м и расстреляли через год.

В списке Шалаева есть и Леонид Заковский, глава НКВД в Советской Белоруссии и Ленинграде. Впоследствии он работал заместителем преемника Ягоды — Николая Ежова. Заковский, согласно данным «Мемориала», был «одним из наиболее деятельных организаторов Большого террора». Его расстреляли в 1938 году по обвинению в шпионаже на Германию, Польшу и Англию.

«Хорошо, их можно разместить на этой стене, но можно хотя бы звёздочку какую-то поставить напротив лиц, которые непосредственно сами принимали участие», — говорит Шалаев.

Шалаев выступает за то, чтобы отделить в Коммунарке жертв сталинских репрессий от исполнителей этих репрессий. Он говорит, что будет и дальше расследовать и публиковать материалы о тех, чьи имена на стене непосредственно связаны со сталинским террором.

«Здесь есть непосредственные исполнители репрессий — люди, которые развернули массовый террор. И ради чего? Ради страха. Ради того, чтобы посеять страх. И этот страх, я так думаю, присутствует в нашем обществе до сих пор. Он никуда не ушёл», — говорит Шалаев.

Разное наследие

В течение 8 лет поcле смерти Сталина в 1953 году советское правительство реабилитировало по жалобам и ходатайствам родственников около 270 тысяч человек, которые погибли или стали жертвами других форм репрессий. Такие данные привёл начальник управления Главной военной прокуратуры Игорь Шаболтанов в 2016 году.

У Поливанова не было детей с его эстонской женой Бригиттой, которая умерла в лагере в 1946 году. Почти одновременно с Поливановым, в 1938 году, её осудили за шпионаж в пользу Польши. Но в 1962 году известный советский лингвист, директор Института языкознания АН СССР, член-корреспондент АН СССР Борис Александрович Серебренников направил в прокуратуру письмо, которое послужило основой для реабилитации Поливанова. Несколько человек из числа коллег и знакомых Поливанова также выступили в его защиту.

В письме в прокуратуру СССР писатель и литературный критик Виктор Шкловский называет его широко образованным марксистом, несмотря на его аристократическое происхождение, и замечает: «Способности его были феноменальны».

«Считали, что он идёт во главе мировой лингвистики», — пишет Шкловский. И тут же замечает, что общественная репутация Поливанова «была уязвима, так как он был наркоман». (Ашнин пишет, что Поливанов переехал в Киргизию после того, как советское руководство во Фрунзе приняло одно-единственное его условие: дало «гарантию регулярного обеспечения качественными наркотиками»).

Пытаясь доказать, что Поливанов — благонадёжный марксист, Шкловский ссылается на их разговоры с революционным поэтом Владимиром Маяковским. Он также рассказывает историю, как Поливанов, несмотря на то, что у него была только одна рука (вторую он потерял в результате несчастного случая в детстве), помогал строить баррикады в Петрограде (ныне Санкт-Петербург) во время Февральской революции 1917 года, свергнувшей царя Николая II — «перевернув трамвайный вагон и омнибус».

В книге «Шкловский: свидетель эпохи», написанной профессором русской литературы в Католическом университете в Милане Сереной Витале, есть такие воспоминания Шкловского о Поливанове: «Он был невероятным человеком: однажды он пришёл в университет, если мне не изменяет память, чтобы защитить докторскую. Он вошёл в зал в пальто, но без брюк — только в нижнем белье. В университете его все знали, поэтому никто не обратил внимания. Он начал говорить. На половине его тезисов ему сказали, что достаточно, но он ответил: «Дорогие коллеги и профессора, пожалуйста, разрешите мне продолжить. Я думаю, что вы ещё ничего не поняли». Защита прошла хорошо, и он получил докторскую степень».

3 апреля 1963 года пленум Верховного суда СССР официально реабилитировал Поливанова, постановив, что он был «необоснованно» осуждён на основании ложных показаний Кузнецова — того самого свидетеля, который рассказывал о разгульном образе жизни Поливанова в Токио и который сам потом был осуждён и расстрелян.

За 46 лет жизни, пишут Ашнин и Алпатов, Поливанов опубликовал 140 работ, включая более 20 книг и брошюр. «Однако ещё большее число его работ либо осталось в рукописи, либо погибло или затерялось», — замечают исследователи его биографии.

Работы Поливанова и его вклад в науку стали исследоваться советскими учёными после его реабилитации.

Информация о жизни и судьбе следователя НКВД, который вёл его дело и чьё имя соседствует с именем Поливанова на мемориале в Коммунарке, практически отсутствует.

Российским исследователям Никите Петрову и Константину Шоркину удалось выяснить, что он родился в Тульской губернии в семье крестьянина в 1902 году. Начал работать во Всероссийской чрезвычайной комиссии (предшественнице НКВД и КГБ) в 1919 году. Затем возглавлял несколько управлений НКВД в различных регионах России, а в 1937-м был командирован в Москву — ровно за полгода до того, как Поливанов дал ему «признательные показания».

Архивные документы показывают, что Григорьев принимал участие в расследовании дел ещё нескольких человек, чьи имена выгравированы на мемориале в Коммунарке. Среди них один из основоположников шахматно-этюдной композиции Сергей Каминер и академик Александр Самойлович, тюрколог и востоковед, расстрелянный как японский шпион через две недели после Поливанова. И Каминер, и Самойлович были посмертно реабилитированы советским судом.

Единственная фотография Григорьева, которая обнаружена в архивах, — служебная карточка человека в круглых очках с круглым лицом и высоким лбом. Исследователям из «Мемориала» удалось узнать, что у него был брат и две сестры, все они работали в органах ВЧК-ГПУ.

Что именно привело к его аресту 25 апреля 1939 года, пока неизвестно. Двумя годами позже его осудили, а 27 июля 1941 года расстреляли. По данным «Мемориала», его семье сообщили, что он умер в лагере в апреле 1942 года.

В 2013 году Верховный суд России отверг ходатайство о его реабилитации.

Крым.Реалии, 2018 | Все права защищены.