Харари и постправда

В последние дни и недели много разговоров вокруг русского перевода книги Ювала Ноя Харари «21 урок для 21 века». В этом переводе были сделаны определённые изменения, принципиальные по мнению критиков, несущественные по мнению самого Харари. В частности для иллюстрации феномена постправды пример о Путине, который отрицал наличие в Крыму российских военных, заменён примером о Трампе с его ложными заявлениями (согласовано с автором). Кроме того, были зафиксированы другие вмешательства в текст: в посвящении «мужу Ицику» слово «муж» было заменено словом «партнёр».

Под российское видение реальности был подогнан раздел «Война». В частности, из него изъято утверждение, что «в феврале 2014 г. российские вооружённые силы вторглись в соседнюю Украину и оккупировали Крымский полуостров». Зато появилось замечание, что российские войска «практически не встретили сопротивления ни со стороны местного населения, ни со стороны украинской армии» (не согласовано с автором).

Если продолжить эту же логику в предыдущих и последующих публикациях книги Харари, следовало бы убрать апологетику гомосексуализма (для стран, где гомосексуализм осуждают), скепсис по отношению к религии (для религиозных обществ). Для северокорейского издания другими примерами следовало бы заменить негативные высказывания по отношению к КНДР и Ким Чен Ыну. В переводе книги на сербский лучше убрать пример с уничтожением боснийцев-мусульман в Сребренице в 1995 г., ведь оценка этих событий в Сербии не столь однозначна, как в мире в целом. В оригинале книги на иврите следует избегать упрёков в адрес ультраортодоксальных иудеев. Водителям или композиторам, среди которых обязательно найдутся уязвимые, следует предложить экземпляры без утверждений, что их профессия уже вскоре может быть невостребованной. Очевидно, что не помешает подготовить один специальный вариант для сторонников Трампа и Брекзита и один — для противников первого и второго...

Таким образом Харари удовлетворил бы не только Россию, которая может наслаждаться своей версии книги, но и другие национальные, религиозные, социальные категории граждан разных стран.

Технологически это могла бы быть книга, сформированная по принципу ленты в соцсетях: а) уникальный, персональный экземпляр; б) только тот контент, который интересует; в) только та интерпретация, которая импонирует (или по крайней мере не вызывает возражений).

Всё это множество вариантов одной книги, конечно, реализовано не будет, — с Харари хватило критики за лицемерие и подстраивание под конъюнктуру, которая свалилась на его голову в связи с одним только русским вариантом.

Автор был вынужден отвечать на острые вопросы (Haaretz: «Какой смысл доносить до российской аудитории книгу, восхваляющую режим?»), терпеть иронию в свою сторону (New York Times: «Вы можете читать книгу Ювала Ноя Харари на русском языке, за исключением частей о России»).

Хотя поступок израильского публициста является лишь очередным проявлением «смерти автора», роста «роли читателя» и подобных признаков эволюции текстов в направлении интерактивности (наряду с романами Милорада Павича, компьютерными играми, индивидуальной лентой новостей в соцсетях, интерактивными фильмами вроде эпизода «Чёрного зеркала» под названием «Брандашмыг»).

Примечателен не факт внесения изменений в русский перевод, ведь в России и других странах с давними авторитарными традициями прецеденты цензуры и самоцензуры — явление привычное. Примечательно, что Харари обратился к самоцензуре в разделе под названием «Постправда», самим своим поступком прекрасно проиллюстрировав это явление — значительно удачнее, чем текстом раздела (о котором переводе не шла бы речь).

По поводу текста раздела: когда Харари говорит, что «на самом деле люди всегда жили в эпоху постправды» и обосновывает своё мнение примерами, становится понятно, что он приравнивает постправду к привычным с незапамятных времён лжи, мифам, предубеждениям, пропаганде, дезинформации и т. д.

Предложенная Харари интерпретация этого термина выхолащивает его смысл и делает ненужным — если явление и слово для обозначения этого явления существуют давно, нет необходимости выдумывать новое (да ещё и предоставлять ему статус слова 2016 г. по версии Оксфордского словаря).

Эпоха постправды — это не просто эпоха, в которую доминируют ложь и фейки (соглашаемся с Харари в том, что это вечные спутники человечества). Это прежде всего эпоха, в которую ложь и фейки признают полноценными версиями реальности, ничем не хуже правды. В эпоху постправды правда перестаёт восприниматься как нечто эксклюзивное, как ценность, к которой стоит стремиться. Перефразируя Путина, правды продаются в каждом магазине.

Постправда могла заявить о себе во весь голос только в условиях доминирования определённого, порождённого именно нашим временем мировоззрения: поверхностного, релятивистского, эклектичного, в чем-то нигилистического, но одновременно открытого всем ветрам. В эпоху постправды значительно расширяется некая «серая зона» между правдой и ложью, в которую в значительной степени опустились религия, идеология, политика, война. Ничто из названного не воспринимается слишком серьёзно. В этой же «серой зоне» — виртуальная реальность, которая с течением времени удаляется от лжи и приближается к правде. Существуют ли боты, которые ведут активность в соцсетях? Существуют ли покемоны, которых собирают участники игры Pokemon Go? Упало ли дерево, которое не существует, но о котором в новостях сказали, что оно упало? Чем дальше в будущее мы продвигаемся, тем чаще эти и подобные вопросы будут получать ответ «да».

Термин «альтернативный факт», который (советница Дональда Трампа) Келлиэнн Конуэй, сама того не желая, запустила в оборот, является характерно атрибутом эпохи постправды. Можно сколько угодно заявлять вместе с некоторыми экспертами, например Элизабет Велинг или Каэтано Лопес, что альтернативных фактов нет, а есть обычная ложь. Такая позиция не решает проблемы, а предлагает закрыть на неё глаза.

«Мы не всегда используем слова для описания мира, но иногда мы строим мир с их помощью». Так Елена Альварес Мейадо актуализирует и переосмысливает теорию перформативов Джона Остина, то есть высказываний, равноценных действиям («клянусь», «приказываю», «поздравляю» и т.д.). Особенностью этих высказываний Остин считал невозможность классифицировать их как истинные или ложные. В наше время круг высказываний с характеристикой перформативных значительно расширился: «альтернативные факты» упаковываются в «альтернативные реальности», довольно устойчивы перед разоблачениями при условии, что значительная группа интересантов соглашается их поддерживать. Гассель Файас: «То, что перестаёт быть предположением, становится реальностью, когда укрепляется умножением шеров и лайков тех, кто исповедует похожие идеи, потому что «я и те, кто думают как я – большинство, мы правы».

В условиях постправды правота признается за тем, кто громче всех кричит — как в прямом, так и в переносном смысле слова. В свободном информационном пространстве носителем правоты становится раздутый из грубой посредственности «звёздный» блогер.

В недемократических условиях это почётное место занимает государственное телевидение. «...На определённом уровне вы чувствуете, что если «Останкино» может врать настолько сильно и настолько безнаказанно, то не означает ли это, что они имеют реальную власть, власть определять, что правда, а что нет...» — описывает российские реалии Питер Померанцев в книге «Ничего правдивого и всё возможно», само название которой является замечательным девизом эпохи постправды.

Значительно раньше, вследствие осмысления феноменов тоталитаризма, родилось ещё одно понятие, которое уместно вспомнить наряду с постправдой и альтернативным фактом, а именно — описанное у Оруэлла двоемыслие. Крайне любопытно констатировать, что в эпоху постправды двоемыслие больше не является следствием топтания тоталитарным сапогом по психике человека, а приобрело плюралистический (шизофренический, если на то пошло) характер: две или более взаимоисключающие «правды» прекрасно уживаются в одной голове, не вызывая противоречий. В случае Харари это критика путинского режима и одновременно молчание о путинском режиме в различных вариантах одной и той же книги.