Лутфие Зудиева об аннексии Крыма: «Этот период многие переживали болезненно»

Накаленные эмоции, напряженная атмосфера и сердечные приступы — так крымская правозащитница Лутфие Зудиева вспоминает события 2014 года.

К годовщине аннексии «Крым.Реалии» поговорили с крымскими политиками, активистами и общественными деятелями. В новом интервью из этого цикла крымскотатарская правозащитница Лутфие Зудиева рассказывает о том, как она воспринимала весну 2014-го, о своей общественной деятельности и о том, что ее мотивировало.

«На наших глазах происходило расслоение в крымском обществе»

– Как вы переживали 2014-й, с какими мыслями и надеждами? Когда аннексия началась лично для вас?

– 2014 год особенный для меня и моей семьи — это время сопряжено с большим количеством разных эмоций. 28 марта в нашей семье появился еще один ребенок, а чуть раньше, несколькими днями ранее, в Крым начали входить первые российские войска. Тогда их никто не признавал регулярными российскими войсками, о них говорили как о неких «зеленых человечках» и якобы «вежливых людях», но все прекрасно понимали, что происходит милитаризация Крыма и его отторжение от материковой Украины.

В тот период я находилась в больнице. В один из дней родильное отделение окружили вот эти так называемые «зеленые человечки». Впервые я увидела их из окна палаты. Это, конечно, вызвало несколько шоковое состояние у женщин, которые там находились. Я хорошо помню диалог врачей и персонала больницы с этими так называемыми «зелеными человечками». Спустя некоторое время они сняли оцепление и покинули территорию больницы, но, конечно, этого хватило, чтобы пережить потрясение многим женщинам.

Когда появился четвертый малыш, мне сказали, что трое были граждане Украины, а четвертый будет гражданином России

Я помню, как очень неудачно пошутили в больнице в связи с этими политическими переменами. Когда появился четвертый малыш, мне сказали, что трое были граждане Украины, а четвертый будет гражданином России. Так немножко нелепо и неуместно уже шутили те люди, которые, как мне кажется сейчас, уже тогда испытывали определенные симпатии к тем переменам, которые происходили в Крыму. На наших глазах происходило расслоение в крымском обществе. Мы просто становились свидетелями каких-то огромных перемен в Крыму и понимали, что в будущем нас ждет что-то такое, чего еще никто не прогнозировал несколько месяцев назад.

– Вы тогда понимали, кто такие эти «зеленые человечки» и откуда они?

– На самом деле какое-то интуитивное ощущение было еще раньше. Дело в том, что с 2011 года я немного занималась правозащитной деятельностью. Тогда мы создали организацию «Лига мусульманок ʺИнсафʺ». И занимались тем, что помогали женщинам в мусульманском одеянии адаптироваться в обществе, и проводили для них образовательные тренинги и конференции. И вот в октябре 2013 года местные власти Симферополя отменили достаточно большое мероприятие под призрачным предлогом.

Это была такая первая странная ситуация для Крыма, когда уже чувствовалось, что происходит что-то непонятное — уже тогда проходила определенная подготовка.

– Как ваши близкие реагировали на события 2014 года? Были ли те, с кем расходились взгляды?

– Если говорить о родственниках и друзьях, то мы были практически все солидарны в оценке этих событий и до сих пор сохраняем эту солидарность. В тот период очень многие люди практически круглосуточно проводили свое время возле экрана телевизора, они пытались понять, что происходит, будет ли какая-то реакция со стороны украинских властей, намерены ли они вообще защищать население. Никто не понимал, что планируют делать с таким количеством боевой техники, которая завозится в Крым, против кого она направлена, могут ли ее использовать против мирного населения и какие сейчас вообще есть риски перед людьми.

Никто не понимал, что планируют делать с таким количеством боевой техники, которая завозится в Крым, против кого она направлена

Этот период очень болезненно переживали многие, а особенно — пожилое поколение. Наверное, потому что они проводили какие-то коннотации с 1944 годом, и им казалось, что в истории что-то повторяется. Молодежи стало многое понятно чуть позже, когда на наших глазах на административных зданиях менялись таблички. Мы понимали, что вчера мы проснулись в одной стране, а сегодня — в другой.

«Из-за событий 2014 года у людей случались сердечные приступы»

– Какое ваше самое яркое воспоминание весны 2014 года?

– Тогда эмоции были очень накалены. Запомнилось огромное количество военных людей на улицах и наэлектризованная, напряженная атмосфера, в которой жили практически все люди вот в этот период — это были самые яркие воспоминания. Были случаи, когда люди попадали в больницы с сердечными приступами и с другими формами стрессовой реакции на события 2014 года.

– Что вы чувствовали по поводу митинга 26 февраля и крымчан с пророссийскими взглядами?

– Во-первых, практически в каждом доме крымских татар шли дискуссии на политические темы: люди пытались понять, что можно сделать. Я думаю, что российские спецслужбы рассматривали вариант силового противостояния с крымскими татарами, поскольку их места компактного проживания постоянно патрулировали силовики.

Тогда эмоции были очень накалены. Запомнилось огромное количество военных людей на улицах и наэлектризованная, напряженная атмосфера

Поэтому и крымские татары тоже начали патрулировать улицы небольшими группами, чтобы защитить свои дома и семьи от возможного вторжения — они беспокоились о том, что от простого наблюдения силовики могут перейти к каким-то действиям, тогда было очень много переживаний.

– Расскажите о вашей общественной деятельности, сказалась ли аннексия на ней?

– До 2014 года у меня был небольшой опыт в правозащитной деятельности, но он был без агрессивного давления извне. В 2014 году я начала выезжать к местам, где проходили обыски и судебные процессы и постепенно стала включаться в работу активистов, которые пытались сформулировать какой-то ответ на действия [российских] силовых структур. Никто не знал, что можно делать и как вообще можно противодействовать этому.

Я помню, как Нариман Мемедеминов, который сейчас находится под арестом, стал одним из первых активистов, кто практически один выезжал в дома, в которых проходили обыски, и посещал суды. С помощью своего простого телефона он пытался вещать во внешний мир, показывал альтернативную картину и рассказывал, что на самом деле происходит в Крыму.

– А как ваши близкие реагировали на вашу общественную деятельность? Они поддерживали вас?

– В первую очередь, и это чувствуется и по сей день, родители волнуются и переживают. Они понимают, что любая публичная активность всегда сопряжена с рисками. И риски бывают очевидные, а бывают такие, что ты даже их не прогнозируешь, но они могут возникнуть в Крыму.

Особенно в период 2014–2015 годов, когда было очень агрессивное давление на активистов, когда против них не просто возбуждали дела, людей похищали, находили мертвыми со следами пыток. Людей просто принудительно выдворяли из Крыма за их политическую позицию. И, конечно, в таких условиях невозможно не переживать за безопасность своих близких.

В какой-то момент и мой супруг, и родители пытались не то, что удерживать, но предостеречь, чтобы деятельность не была раздражающей настолько, чтобы в какой-то момент (российские силовики. — КР) решили, что нужно среагировать и оказать на меня какое-то давление.

Позже и ко мне, и к моим близким пришло осознание, что кто-то это должен делать. Если человек видит, что происходит несправедливость, и он ощущает в себе силы для борьбы с ней, то молчать он не может. В первую очередь не потому, что он кому-то должен, а потому, что это внутреннее предательство, когда у тебя есть определенные принципы в жизни и ты не находишь в себе силы отстоять их и пытаешься спрятаться за какие-то причины и найти себе оправдание.

Мне очень помогало общение с пожилыми активистами, которые пережили мотивированные процессы по крымским татарам еще в советское время. Они очень много рассказывали о своих протестах и о том, как пытались дать им гласность. Их очень сильный внутренний стержень, наверное, сыграл ключевую роль и вдохновил меня.

– То есть можно сказать, что вы не боялись, но были тверды и настойчивы в том, чтобы заниматься общественной деятельностью?

– В каждом из людей присутствует страх. Но когда у человека есть определенные жизненные убеждения и вера — это помогает найти в себе силы и идти дальше. Мне кажется, что после 2014 года я смогла перебороть свой внутренний страх.

Мне было страшно, но в то же время я понимала, что мы не делаем ничего незаконного

Когда я выходила на улицу и видела такое огромное количество людей в военной форме, то мне было страшно, но в то же время я понимала, что мы не делаем ничего незаконного, и даже если мы будем выражать свою точку зрения — это является неотъемлемым, естественным правом. Люди в военной форме не могут у нас его отнять, как бы они этого ни хотели.

Уезжать из Крыма или оставаться?

– Думали ли вы в 2014-м, что все может разрешиться?

– Люди находились в процессе ожидания и до так называемого «референдума» надеялись, что мир начнет реагировать и все «отмотается» назад. Но когда в 2015-2016 году начали строиться объекты социального назначения и полностью произошел переход документооборота под стандарты российского законодательства, люди осознали, что они находятся в положении, когда от них практически ничего не зависит.

Люди осознали, что они находятся в положении, когда от них практически ничего не зависит

У каждого остался индивидуальный выбор: уезжать из Крыма или оставаться. И если оставаться, то что делать со своей гражданской позицией, как ее выражать, брать или не брать российский паспорт.

– Вы тоже думали о том, чтобы уехать из Крыма?

– У меня никогда не было мысли покинуть Крым. Во многом это связано с моим воспитанием. В Узбекистане я росла в постоянных дискуссиях. У нас дома собирались крымскотатарские активисты и постоянно говорили о возвращении в Крым. Когда уже стало возможным вернуться в Крым, их не прописывали — тогда люди обсуждали, как добиться этой прописки.

Я видела, сколько усилий приложили наши родители, и я помню практически каждое слово своей бабушки, которая рассказывала о депортации и как люди во время нее погибали. Все это настолько отпечаталось глубоко внутри, что во мне сформировалось чувство ответственности за борьбу этих людей, за борьбу моего отца и бабушки, и я понимала, что кто-то должен продолжать и что пришло наше время. И если они нашли силы в советское время бороться с огромным репрессивным аппаратом, то значит и мы найдем возможности и силы.

Аннексия Крыма Россией

В феврале 2014 года в Крыму появлялись вооруженные люди в форме без опознавательных знаков, которые захватили здание Верховной Рады АРК, Совета министров АРК, а также симферопольский аэропорт, Керченскую паромную переправу, другие стратегические объекты, а также блокировали действия украинских войск. Российские власти поначалу отказывались признавать, что эти вооруженные люди являются военнослужащими российской армии. Позднее президент России Владимир Путин признал, что это были российские военные.

16 марта 2014 года на территории Крыма и Севастополя прошел непризнанный большинством стран мира «референдум» о статусе полуострова, по результатам которого Россия включила Крым в свой состав. Ни Украина, ни Европейский союз, ни США не признали результаты голосования на «референдуме». Президент России Владимир Путин 18 марта объявил о «присоединении» Крыма к России.

Международные организации признали оккупацию и аннексию Крыма незаконными и осудили действия России. Страны Запада ввели экономические санкции. Россия отрицает аннексию полуострова и называет это «восстановлением исторической справедливости». Верховная Рада Украины официально объявила датой начала временной оккупации Крыма и Севастополя Россией 20 февраля 2014 года.