Мой дед (не Фёдор Иванович Добров)

Нет победобесию.

«Это мой дорогой дед. Фёдор Иванович Добров. Горжусь им и люблю его очень-очень».

Это мой дорогой дед. Фёдор Иванович Добров. Горжусь им и люблю его очень-очень.

Это мой дорогой дед. Фёдор Иванович Добров. Горжусь им и люблю его очень-очень.

Кто тут ещё не понял, что у меня есть дорогой дед Фёдор, мать его, Иванович Добров, с-ка. ДОБРЫЙ он был, и поэтому спас тебя от фошистов, Европу всю нагнул, а потом асвабадил, не — асвабадил, а потом нагнул. Горжусь я им, мля, и люблю ОЧЕНЬ и ОЧЕНЬ, с-ка! И ты будешь любить и гордиться, тварь, а то щас покажу, как мы можем повторить, понял?! Историю переписывать надумали, дедов не чтут, праздник ВЕЛИКИЙ не хотят праздновать… Выпьем?

Простите, не закрыл клетку со своим рабом, вырвался, пока я отвлёкся, и излил тут свою «ватную» душонку. Давайте заново.

Итак, у ботов тоже, оказывается, бывают деды, и они тоже эти, как их там, ветеринары.

Мы все уже свыклись с мыслью о том, что за поребриком культ победобесия возведён в Абсолют, что девятомай стал сакральным символом существования их неоднородной народности, и что в этих мерзких авторитарных болотах этот культ ничего общего не имеет с такими высокими понятиями, как память, гуманизм и человечность. Культ призван обслуживать государственный милитаризм, поощрять тупость, восхвалять жестокость и потакать мерзости. Причём как в реальной реальности, так и в виртуальной.

Мне всегда с трудом удавалось нормально «пережить» майские социалистические соревнования, которые начинаются с алкотрэша солидаризирующихся трудящих и заканчиваются дедовспоминательными слезанаглазательными порохомпропахнувшими днями так называемой «Великой Победы». Тяжелее всего было с 2011 по 2013 годы — помните, тогда в Раде протащили правки в ныне не действующий закон об увековечивании победы в WoW, и в городах начали вешать красненькие тряпочки с тоталитарной символикой. Понятно, что общество тогда умышленно раскалывали всякими войнами символов, готовя почву для гибридного конфликта, но сама мысль о перспективе превращения Украины в человеконенавистнический культурно-символический сателлит России наводила на меня тихий ужас.

Сейчас уже легче, но этот культовый мастодонт ещё держится и по-хорошему, тихо и мирно, не хочет исчезнуть. Особенно меня веселят знакомые, которые к каждому девятомаю поздравляют друг друга в соцсетях и считают модным выказать свой беспощадный протест против декоммунизации, выставив фоточку своего деда-прадеда, бабки-прабабки со словами: «Никто у меня не заберёт праздник, гордость, тебя, дедуля (подчеркните нужное)».

Да боже ж ты мой, как в таких маленьких мозгах появилась мысль, что кто-то у кого-то будет забирать, особенно память о родственниках. Это ж банально невозможно. Ведь просто вас просят поменять точку зрения, что если это и праздник (а День победы в Европе 8 мая и является праздничным не выходным днём для многих западных стран), то это праздник людей, прошедших войну, а не твой, и просят тебя не нажираться с шашлыками, параллельно распространяя агрессивные символы, а переосмыслить значения понятия «память». Понять, наконец, что политика памяти в нормальных обществах и существует для того, чтобы выполнять роль предохранителя, ведь именно она позволяет оценить масштабы трагедии, изучить все ошибки и не повторять их в будущем.

Вот поэтому я хочу показать вам маленькую фотоисторию моего деда.

Эта история не о родном деде Владимире Григорьевиче Андриевском, тому в 1939 году было аж 11, а в 14 лет он в казахской эвакуации стоял на стульчике за станком (из-за недоедания слабо рос мальчик) и делал снаряды для фронта больше часов в сутки, чем ныне любой трудящийся, бухающий на первомай.

Расскажу о двоюродном деде Владимире Ивановиче. Фамилию (она другая), с вашего позволения, указывать не буду — не хочу, чтобы какой-нибудь ублюдок распечатал его фото, насадил на палку и пошёл надругаться над памятью о нём на какой-нибудь «бессмертный полк».

Гвардии лейтенант, танкист. Пошёл на службу в августе 1941 года, непосредственно на фронте с ноября 1942-го. То ли в 1943-м, то ли в 1944-м попадает в окружение и успешно выходит из него. Сталинские «соколы» из органов мучали и доставали этим фактом до самой смерти усатого диктатора (собственно, поэтому я не знаю точной даты — об этом не говорили в семье).

1945 год. Чехословакия. До окончания боевых действий в Европе всего ничего (как многие скрепоносцы думают). Он очень любил свою сестру, мою бабушку, и постоянно отправлял с фронта ей открытки. Дальше говорят они.

Открытка первая

Отправлена 23 февраля 1945 года, подпись совершена карандашом, бегло, я бы даже сказал, впопыхах, как бы между делом. Человек ещё видит смерти, не знает, когда закончится война, и не знает, выживет ли он.

Дальше перерыв. Как ни странно это звучало бы для «ваты», но следующая открытка будет в июне. Май — тишина. 6, 7, 8 мая, когда пописывались и вступали в силу две немецкие капитуляции, и тем более в сакральный для «совковой» империи день 9-го — нет ничего: ни бравурного «мы победили», ни «вот он я, освободитель», «нагнули-покрошили».

Открытка вторая

Немногословно, да? Но как меняется стиль. Человек начинает обращать внимание на окружающий мир, на красоту. Но война для него ещё идёт (неожиданно, да, любители девятомая?)

Когда Владимир Иванович вернётся домой, он покажет эту фотографию.

Третья открытка

Потом было много открыток. А потом Австрия. Последняя открытка от 29 октября 1947 года.

Вернулся Владимир Иванович в родную Украину через 6 лет, в 1948 году, и то потому, что им начали опять интересоваться особисты. Вернулся всё тем же гвардии лейтенантом, из-за окружения не повышали. Вернулся стариком. Вернулся победителем? Не знаю.

В моей семье никогда не праздновали девятомай так, как это изображает российская пропаганда. Фронтовики совсем иначе воспринимали. Та жуткая война затронула всех в моей семье — по матери, по отцу, у жены. Но вот как раз если и были те люди, которые видели в этом дне особый повод для радости и гордости, то это были либо дети войны с детской военной травмой и наслоённой на это пропагандой, либо уже поколение брежневского победобесия.

Но, опять же, если смотреть на те же открытки, то вы заметите, как человек захотел уйти от этой дурацкой войны. Он видел красоту везде, он замечал её на каждом шагу. Человек банально устал от грязи, крови и вечной боли, хотелось закончить это или хотя бы отвлечься. Не буду сильно расписывать, думаю, вы сами всё поймёте.

Не было победобесия. Было успокоение от того, что удалось выжить.

Мой дед не Фёдор Иванович Добров, не мифическая 70-тилетняя икона с наградами на кителе до паха. Горжусь и люблю ли я его? Я никогда не видел своего двоюродного деда, и я не рефлексирую на «великую и отечественную». Он умер задолго до моего рождения, и я формирую память о нём только по рассказам и фотографиям. Но искренне сожалею, что ему выпала такая судьба — воевать на фронтах двух тоталитарных человеконенавистнических режимов. Во всяком случае, будучи сталинским офицером, освобождая Украину и страны Восточной Европы, он их так и не освободил — большевики ещё долго держались. Зато он участвовал в прекращении преступлений нацистов, за что ему можно говорить спасибо. И я знаю, что он всё же сумел остаться человеком, и это самая большая заслуга.

Этим всем я хотел показать, что человечность и ценность жизни всегда должны побеждать над любым долбанутым культом агрессии. Война ради войны и хаос ради хаоса, агрессия ради власти не могут приниматься нормальным обществом. Нельзя быть человеком и устраивать пляску на костях в угоду своим геополитическим желаниям.

Я не буду тут прикрываться мёртвыми и говорить, мол, дед бы сейчас ужаснулся, что мы вынуждены вышвыривать российскую сволочь из Украины. Я не знаю. Но знаю одно, пока храню именно эту память о нём и эти его открытки — я никогда не захочу войны ради войны, чтобы кого-то нагнуть и показать, какой великий и могучий я народ.

И знаю, к чему может привести такая пляска на костях, такое нежелание нормально смотреть на историю. Нежелание понимать, что ответственность за войну лежит и на СССР тоже. Нежелание ценить человеческую жизнь. Вот поэтому ніколи знову, а не «можем повторить».

И да. Я не хочу через 73 года после войны жить вечной Второй мировой, как это происходит в России и на оккупированных ею украинских землях. Я хочу просто помнить о чужих трагедиях, ошибках, героических поступках и преступлениях. И вот для этого предназначен мак — новый символ памяти. Поэтому наденьте мак из сострадания к тем потерям и жертвам, что понёс каждый человек в каждой воюющей стране с 1939 по 1945 год.