Наперегонки с машиной

Машины становятся умнее. И если страхи о том, что вскоре они начнут убивать людей, пока ещё лежат в области фантастики, опасения, что они всё чаще лишать людей рабочих мест, вполне оправданы. Но настолько ли велика угроза? Недавний отчёт McKinsey Global Institute утверждает, что её обычно преувеличивают. Проблему — и отчёт — в своей колонке для Project Syndicate анализирует профессор политической экономики Университета Варвика, член Палаты лордов Роберт Скидельски.

Развеивание опасений относительно роботов стало важной частью бизнес-апологетики. По общему мнению неглупых людей, чем больше видов деятельности будет автоматизировано, тем меньше останется людям. Ключевой пример современности — машины с автопилотом. Если авто научится водить само себя, что случится с шофёрами, таксистами и прочими подобными?

Однако экономическая теория говорит, что наши страхи беспочвенны. Так, не стала смертельной частичная автоматизация: помощь машины работнику лишь увеличила его выработку за час, поставив его перед выбором: работать меньше за те же деньги или работать столько же за большую зарплату. С падением стоимости товаров потребители могут приобрести больше или выбрать лучшее. В любом случае, нет смысла ожидать серьёзного прироста безработицы. И вообще чего-либо, кроме улучшения стандартов жизни.

Обратимся к истории. За последние две сотни лет производительность труда, особенно на Западе, стабильно росла. В итоге люди Запада стали работать меньше и отдыхать больше. Количество рабочих часов в неделю в богатых странах с 1870 года упало вдвое. А реальный доход на душу населения вырос впятеро.

Сколько существующих видов деятельности действительно пребывают под угрозой из-за возможной роботизации? Согласно бесценному отчету McKinsey Global Institute, около 50% человеческого рабочего времени можно было бы автоматизировать уже сейчас. Хотя учитывая реальную скорость внедрения технологий, практически возможный максимум — около 30% к 2030 году. Согласно среднему реалистическому прогнозу к этому сроку — 24% в Германии, 26% в Японии, 23% в США, 16% в Китае, 9% в Индии и 13% в Мексике. Таким образом, согласно этим подсчётам, к 2030 году от 400 до 800 миллионам человек придётся искать новый вид деятельности. Возможно, среди тех, которых ещё не существует.

Этот темп смены профессий не слишком отличается от предыдущих периодов. Одна из причин, по которым мы так боимся будущего — то, что в отличие от прошлого, оно несёт в себе элемент неизвестности. Но и поводов для паники тоже не видно. Более обоснованные опасения вызваны тем, что машины могут вытеснить людей из многих сфер деятельности, которые мы ранее считали исключительно человеческими.

Экономисты всегда верили, что предыдущие волны смены видов деятельности в конечном итоге приводили к балансу спроса и предложения, но уже при более высоком уровне как занятости, так и заработка. Но если роботы действительно подменят работников, или вообще вытеснят их из трудовой деятельности, речь уже не будет идти о некоей точке равновесия — само человечество станет лишним.

Отчёт MGI отвергает такой мрачный вывод. В долгосрочной перспективе экономика может приспособиться и обеспечить достойной работой каждого, кто хочет работать. «С точки зрения общества в целом, машины могут забрать у нас рутинную, опасную и грязную работу и позволить нам использовать на полную присущие исключительно людям таланты, располагая и временем для отдыха».

Звучит — лучше не бывает. Впрочем, и в этой аргументации есть серьёзные пробелы.

Опасение вызывает длина и масштаб перехода от человеческой к автоматизированной экономике. Ссылка на историческое прошлое здесь может оказаться недостаточно надёжной просто потому, что тогда смена технологических укладов была достаточно медленной, чтобы вытесненные с рынка труда успевали сменить специальность. Теперь же процессы ускорятся, поскольку технологии появляются и устаревают намного быстрее. «В развитых экономиках все сценарии, — пишет институт МакКинзи, — предусматривают полное трудоустройство к 2030 году, но процесс перехода может включать в себя рост безработицы и падение зарплат», зависящие от скорости адаптации.

Это представляет дилемму для тех, кто будет определять новые политики. Ведь чем быстрее новые технологии будут выходить на рынок, тем быстрее они будут съедать рабочие места, но и тем быстрее придёт позитивная отдача. Отчёт MGI отвергает попытки замедлить или преуменьшить ход автоматизации, поскольку это «повредит вкладу этих технологий в динамику бизнеса и экономический рост».

Учитывая такую расстановку приоритетов, ответная политика напрашивается сама собой. Необходимы масштабные инвестиции — уровня плана Маршалла — в образование и обучение рабочей силы, чтобы удостовериться, что люди смогут нормально пережить этот переход.

Отчёт также упоминает необходимость удостовериться, что «зарплаты также привязаны к росту продуктивности, и процветание затрагивает всех». Но игнорирует тот факт, что сейчас это не так: в последнее время от роста продуктивности выигрывает лишь небольшое меньшинство. Следовательно, надо уделить внимание тому, чтобы обещанный экономистами баланс между работой и отдыхом был выгоден для всех сторон.

Наконец, сквозной линией через весь отчёт проходит мысль, что автоматизация не только желанна, но и необратима. Как только мы учимся делать что-то эффективнее (и дешевле) пути назад, к меньшей эффективности, уже нет. Остаётся лишь вопрос, как лучше приспособиться к новым условиям.

С философской точки зрения это немного сбивает с толку, поскольку отождествляет понятия «делать что-то эффективнее» и «делать что-то лучше». Путает техническую и моральную сторону. Глядя на мир, описываемый нам апостолами технологии, можно и нужно спросить — «а насколько он хорош?»

Мир, в котором мы обречены состязаться с машинами ради производства всё большего количества потребительских товаров, — тот ли мир, к которому мы стремимся? А если мы не можем даже надеяться контролировать этот процесс — чего тогда стоит быть человеком? Эти вопросы, разумеется, лежат вне сферы анализа МакКинзи, но это не значит, что они не заслуживают публичной дискуссии.