Единая страна

Павло Морковкин

Примечание редакции. Несмотря на огромное множество параллелей и сходные правила развития, следует помнить, что российско-украинский конфликт не этнический и не религиозный, в отличие от сербско-хорватского. Русских (и даже русскоязычных воинов) в составе ВСУ ничуть не меньше, чем в «корпусах республик» в абсолютных числах. Наш конфликт проходит не по линии языка, национальной идентичности или же этнического происхождения, а по линии политической идентичности. Эта война является борьбой граждан Украины против российского диктата, осуществляемого руками пророссийских политиков и агентов влияния. Отсюда и вытекают все различия, о которых, описывая всё сходство, никак нельзя забывать.

Среди исторических параллелей, проводимых с конфликтом на Донбассе, наиболее часто фигурирует война 1991–1995 годов в Хорватии, которую сами хорваты называют Отечественной. Во-первых, общего действительно много. Тут и схожий исторический бэкграунд в виде сложных отношений между двумя этнически близкими народами, и общая канва событий: борьба прозападной освободившейся колонии с сепаратистско-криминальными «государствами», поддерживаемыми бывшей метрополией; и удивительно похожие символы вроде диспетчерской вышки донецкого аэропорта и водонапорной башни в Вуковаре, над которыми в течение долгих месяцев развевался флаг защитников. А во-вторых, куда более приятно и поучительно сравнивать себя не с потерявшими земли Молдовой или Грузией, а с победителями-хорватами, которые не только смогли вырваться из чересчур крепких объятий «старшего брата» и вернуть себе утраченные территории, но и воплотили в жизнь пока ещё не реализованные чаяния многих украинцев о евроинтеграции: в 2013 году Хорватия вступила в ЕС, и местные заробитчане на зависть соседям из других бывших социалистических республик теперь могут ездить на работу в Ирландию без виз.

Карта Республики Сербская Краина относительно границ Хорватии

Весной и летом 1995-го, на пятом году войны, Хорватия проводит военные операции  «Молния» и  «Буря», в результате которых под контроль Загреба возвращаются два из трёх эксклавов Республики Сербская Краина. В ноябре этого же года представители Хорватии и РСК подписывают Эрдутское соглашение, предусматривавшее мирную реинтеграцию в состав Хорватии территорий на западном берегу Дуная, которые всё ещё оставались под контролем сепаратистов. Процесс реинтеграции происходил при участи ООН и полностью завершился только в январе 1998 года.

Условия, в которых находились стороны договора, довольно сильно отличались от украинской ситуации, равно как и механизм проведения реинтеграции. Но общий посыл «Давайте снова жить вместе и дружно!» очень близок к основной мысли Минских соглашений. И поэтому хорватский послевоенный опыт может быть очень интересен. Тем более, что он позволяет заглянуть почти на 20 лет вперёд от окончания конфликта.

Территории РСК, реинтегрированные согласно Эрдутскому соглашению. Метками обозначены упоминаемые в тексте населённые пункты

«Мы всегда знали, кто из нас серб, а кто хорват, и не хотели пересекаться с чужаками»

Несмотря на то, что война затронула почти всю территорию страны, и даже хорватская столица переживала ракетные обстрелы со стороны сепаратистов, межэтнические отношения очень сильно отличаются в зависимости от региона Хорватии.

«Там же полная задница. Там люди до сих пор живут так, будто на дворе 1990-е, — говорит мне знакомая из Загреба, когда узнаёт о моих намерениях поехать в регион, когда-то оккупированный сербами. И пока у меня перед глазами возникают картины, которые ассоциируются с понятием «девяностые» у жителей бывших республик СССР, уточняет. — Так, словно хорваты и сербы до сих пор воюют друг с другом».

На уровень межнациональной напряжённости здесь влияет всего один фактор — процент сербского населения: чем больше на конкретной территории сербов, тем меньше они ассимилируются и тем больше раздражают излишне патриотичных граждан хорватской национальности. Самыми сербскими регионами — вплоть до 90% жителей в некоторых населённых пунктах — являются области, граничащие с Сербией, Боснией и Герцеговиной, тогда как за границами бывшей Краины их количество предельно мало.

«Знаешь, сейчас люди очень не любят говорить об этом. Конечно, если ты спросишь, то тебе ответят, что никакой ненависти нет, и всё хорошо. Но на самом деле вся эта неприязнь до сих пор есть. Ведь очень многие люди до сих пор не знают о судьбе своих родственников, а сербы намеренно скрывают местонахождение братских могил», — рассказывает мне Бранимир, 25-летний хорват из Осиека.

«У нас совершенно другое отношение к нашей стране, потому что наши отцы воевали, — добавляет его девушка Катарина. — Мой отец заработал сильный посттравматический синдром, и сейчас вынужден принимать лекарства. И я понимаю, что он отдал своё здоровье за нас. Поэтому у нас намного больше уважения к той войне и к людям, сражавшимся за нас. У меня есть хорватские друзья, чьи отцы уехали и не воевали. И сейчас у них нет осознания того, насколько большой и ужасной была эта война, и нет такого патриотизма, как у нас».

В Сарваше, родном посёлке Катарины, на момент начала войны почти 40% населения составляли сербы. И её семье, как хорватам, пришлось бежать оттуда при наступлении сербских войск.

«Сербы полностью разграбили наш дом, украли даже провода. Они оставили на стенах надписи кириллицей, потому что знали, что дом принадлежит хорватам. И это были не какие-то приезжие, это были люди из нашей деревни. Одного из них, который украл наш трактор, мы знаем точно и даже регулярно видим».

Текст Эрдутского соглашения предусматривал не только возвращение домой беженцев и внутренних переселенцев, но и передачу имущества или выплату компенсации прежним владельцам независимо от их национальности. Однако, как и в случае со многими другими конфликтами, решение ООН, красиво выглядевшее на бумаге, далеко не в полной мере было воплощено в жизнь. И если имущественные отношения ещё можно регулировать международными договорами, то ограничивать рамками нормативно-правовых актов взращиваемую в течение пяти лет обоюдную ненависть точно не получится.

«Приехать к себе домой мы смогли только в 1997-м, но нам негде было жить, поэтому окончательно мы вернулись лишь спустя 4 года, когда государство построило нам новый дом. Тогда людей в Сарваше было немного, но сейчас там живет, как и до войны, почти 2 тысячи человек.

Все сербы, которые обитали в Сарваше во время Краины, до сих пор живут там, и мы общаемся с ними. Рядом находится деревня, почти полностью населённая сербами, и, когда я была маленькая, мы вместе ездили автобусом в школу в Осиек. Конечно, были проблемы в общении. Например, тебе могли нагрубить, если в магазине ты попросишь продать тебе товар на хорватском.

Когда мы были детьми, то общались в группах. Мы всегда знали, кто из нас серб, а кто хорват, и не хотели пересекаться с чужаками. Я знала, что мои родители не хотели бы, чтобы я общалась с сербскими детьми. Сейчас это не совсем так. Знаю, что было бы проблемой, если бы мой парень или муж был сербом, но иметь сербских друзей и для меня, и для моих родителей сейчас вполне допустимо. И мы легко можем поехать в Сербию и не испытывать при этом никакого дискомфорта. У меня не возникает никаких проблем в общении с сербами, не считая тех, кто имеет особые политические убеждения и до сих пор мечтает о Великой Сербии. Хотя мне точно так же не хочется общаться и с хорватами, которые ненавидят сербов».

«В Сербии я всегда иностранец»

Вуковар — особенный город. Каждый год 18 ноября, в день взятия города сербами, сюда приезжают люди со всей страны, чтобы почтить память жертв Вуковарской резни — массового убийства гражданских и военнопленных хорватов, случившегося сразу после того, как хорватские войска оставили город.

И для хорватов, и для сербов Вуковар — это символ. Первым он дорог, потому что в течение почти трёх месяцев его героически обороняли от многократно превосходящих сил противника, а вторым — потому что таки победили в битве за город. Именно поэтому для представителей обеих наций эти события остаются сильным раздражителем. Так, весной 2013 года в Загребе на отборочном матче чемпионата мира по футболу между Хорватией и Сербией хорваты растянули баннер с изображением той самой вуковарской водонапорной башни. А на ответном матче в Белграде, который проходил практически в годовщину взятия города, сербы вывесили полотно с надписью «Вуковар» кириллицей, намекая, что Вуковар таки их.

Вдобавок ко всему больше трети населения города составляют сербы, поэтому конфликты на национальной почве тут случаются чаще и имеют большие масштабы, чем в других населённых пунктах.

Водонапорная башня в Вуковаре. Хорватский флаг находился на ней в течение почти всех 86 дней осады города. Когда Вуковар вновь перешёл под контроль хорватов, башню было решено оставить в полуразрушенном виде в качестве памятника тем событиям

«Я был ещё маленьким (когда началась война, мне было всего 15) и моя мать увезла меня в Сербию, — рассказывает Зоран, серб из Вуковара. — Но двое моих одноклассников погибли. Их отцы были настолько тупыми, что дали им винтовки. А если ты взял в руки оружие — всё, ты считаешься солдатом, и неважно, сколько тебе лет.

Когда подписали соглашение о мирной интеграции, многие люди боялись, и те, у кого были деньги или дом в Сербии, уехали. Многие уехали в Австралию, Канаду, США. Некоторые потом вернулись, когда увидели, что при хорватской власти можно жить.

Вначале было не очень просто. Был бойкот магазинов, которых принадлежали «чужакам». Если магазин держал хорват, то сербы туда не ходили, и наоборот. Драки, конечно, тоже были.

Сейчас мы нормально общаемся между собой. У меня на работе в коллективе есть и хорваты, и сербы; и в компании, между близкими друзьями, мы часто шутим на тему национальности, но всегда соблюдаем грань.

В прошлом году я подрался с коллегой. Из всей компании нас сербов было всего двое, и он сказал мне, чтобы я спел "Восстань, бан" [хорватская патриотическая песня XIX–XX вв., запрещённая в СФРЮ как националистическая — прим. П.М.]. Если бы он сказал мне спеть хорватский гимн, то это было бы нормально, потому что я здесь живу, и я гражданин Хорватии, но он хотел унизить меня. Ну и получил за это, конечно.

Вообще, я не особо интересуюсь политикой. Но кроме этой ситуации с табличками, меня, как серба, в Хорватии всё устраивает».

Сербы составляют достаточно большую долю населения в Вуковаре, чтобы, согласно законам Хорватии, как многочисленное национальное меньшинство, требовать дублирования уличных табличек и вывесок на государственных учреждениях на своём языке. То есть в данном случае — просто кириллицей. В сентябре 2013-го эту задумку попытались претворить в жизнь, но такое нововведение вызвало недовольство у некоторой части хорватского населения. Всё это вылилось в столкновения с полицией и уничтожение этих самых табличек.

«Когда мы уезжали в Сербию во время войны, то не были там своими. Скорее иностранцами. Не то, чтобы было какое-то враждебное отношение, но и не очень дружественное. Особенно к тем, кто не нашёл работу и жил на помощь от государства.

А сейчас я вообще не знаю, кто в здравом уме уехал бы отсюда в Сербию. Сербия — бедная страна. Хорватия — тоже небогатая, но тут и зарплаты выше, и больше возможностей. И это моя родина. Я здесь родился и живу, хотя и имею сербский паспорт тоже. Однако, знаешь, в Славонии настолько плохая ситуация (бедность и безработица), что не очень важно, хорват ты или серб».

«Сербская Краина была катастрофой»

С запада Вуковар окружает дуга сербских сёл, где уже хорваты являются национальным меньшинством, составляя — как и в 1991 году — всего несколько процентов населения. В одном из таких посёлков, Бршадине, я встречаюсь с Драго, солдатом армии Республики Сербская Краина.

«Краина была катастрофой. Люди в месяц зарабатывали 10 марок. Тут правила мафия. На дорогах стояли блокпосты, из-за которых нельзя было проехать на машине. Не было единой власти, только куча разных банд: в Вуковаре — одни, в Борово — другие, в Борово Село — третьи. И все между собой воюют. А Хорватия была сформированным государством со своим законом и полицией.

Меня мобилизовали в 1991-м, мне тогда 22 года было. Здесь был Аркан [основатель и командир Сербской добровольческой гвардии, обвинён Международным трибуналом по бывшей Югославии в военных преступлениях — прим. П.М.], и всех насильно призывали. Тех, кто пытался убежать в Сербию, ловила и возвращала военная полиция. А мне и бежать нельзя было: у меня только что ребёнок родился.

После Эрдута многие сербские солдаты получили амнистию. Не те, конечно, кто совершал военные преступления. Если ты расстреливал гражданских, заходил в дома и убивал женщин, детей, стариков, какая может быть амнистия? Другое дело, когда солдаты воевали между собой. Ты солдат и носишь оружие, и я солдат и ношу оружие. Эти, конечно же, были амнистированы.

И армия, и вся техника и тут, и в Книне [столица РСК — прим. П.М.] были из Сербии. Добровольцы были из Сербии. И наёмники тоже.

Местных — очень мало. А кто был — те или сбежали, или погибли, или в Сербии. Много в тюрьмах: кто в хорватских, а кто-то и в сербских. Ни одной стране не нужны преступники, и у вас наверняка будет что-то похожее.

Когда началась реинтеграция, уехали не только те, кому действительно стоило бежать, но даже и те, кто ни в чём не виновен. Просто люди боялись и потому решили уехать. Многие позже вернулись.

Конфликтов с хорватами не было. По большому счёту, не было причин для ненависти, кроме национальности. Но это всё политика. А сейчас со мной в фирме работают хорваты, мы все дружим, общаемся, выпиваем вместе.

А вообще здесь больше сербов погибло после войны от рук своих же, чем от хорватов во время боёв. Из-за того, что на руках осталось огромное количество оружия. То в одном баре поругаются и постреляют друг друга, то в другом, то на улице где-то».

Дети и свастика

Город Винковцы находится от Вуковара всего в 20 километрах, но атмосфера тут разительно другая. Сейчас, как и в 1991 году, подавляющее большинство составляют хорваты. Но все 5 лет войны линия фронта проходила рядом с городом, что, конечно же, не могло не оставить свой отпечаток.

Винковцы. Дети у памятника Франьо Туджману, первому президенту независимой Хорватии

«Несколько лет назад я работал в Вуковаре на заправке с сербом, который воевал за Краину. С реальным военным преступником. Он был охранником в концлагере, — рассказывает мне Иван, 32-летний хорват. — И как-то раз к нам на заправку зашла женщина, достала из кармана гранату и стала орать: "Попробуй теперь изнасиловать меня, ё**ный четник [название членов сербского националистического движения, существующего с конца XIX в. — прим. П.М.]!". Просто ад! Он изнасиловал её, когда она была в концлагере, и она узнала его спустя годы.

Но самое интересное происходило 18 ноября. Каждый раз, когда у заправки останавливалась машина, из которой выходили парни с хорватской символикой, ему срочно надо было бежать в туалет. Я уже начал подкалывать его, мол, что, живот разболелся? А когда кто-то из хорватов его всё-таки остановил и спросил дорогу, он ответил на чистом хорватском языке, совсем без сербского эканья. Хотя в другие дни такой патриот был, в грудь себя бил, какой он серб!».

Пока мы общаемся с Иваном, мимо нас проходит компания старшеклассников. У одного из них на рюкзаке нарисованы свастика и латинская буква U с крестом внутри — символ усташей, хорватского националистического движения, бывшего союзником Гитлера во время Второй мировой.

«Такое здесь часто можно встретить, — объясняет Иван. — Это дети. Для них это просто весело, хотя значения этих символов они ещё не до конца понимают. Но это тут — тут живут хорваты. А однажды я играл в теннис со своими сербскими друзьями в Борово, где живут сербы. И там шли точно такие же подростки и пели четницкие песни».

Продолжение тут.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.