Язык до мышления доведёт

Примечание редакции. Языковой вопрос на ПиМе! Но нет, не то, о чём вы подумали – мы просто продолжаем хорошую традицию научно-популярных статей. В этом материале Рустам Гаджиев расскажет нам о противоборстве двух ключевых концепций лингвистики: язык определяет мышление или всё-таки наоборот?

Рустам Гаджиев

Сидя в гостиной своего большого берлинского дворца Тегель, Вильгельм фон Гумбольдт наблюдал через окно, как падают листья. Внезапно он произнёс:

– Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное.
– Что ты сказал, милый? – переспросила его супруга.
– Я говорю, чудная погода, дорогая. Чудная погода.

Тогда слова великого мыслителя, государственного деятеля и филолога как-то растворились в суете сует, но годы спустя их оценили по достоинству. Именно герру фон Гумбольдту лингвистика обязана тем, что стала отдельной наукой. В то время плевать на гуманитариев и филологов ещё не было мейнстримом, поэтому новая дисциплина завоевала немало сердец. И не только в старушке Европе. Даже за океаном в североамериканских штатах любопытство подталкивало новоявленных лингвистов к отчаянным изысканиям и смелым теориям. Отдавая дань их первопроходческим стараниям, сегодня я представлю вашему вниманию теорию лингвистической относительности. Вы не только познакомитесь с одной из самых противоречивых научных гипотез ХХ века, но и узнаете, где живут люди-компасы, и ужаснётесь тому, что в нашем мозгу есть кнопка «выключить язык».

Вильгельм фон Гумбольдт

Итак, для начала вернёмся к уже упомянутому прусскому интеллектуалу Вильгельму фон Гумбольдту. Будущий суперстар от науки начала ХІХ века получил прекраснейшее образование в тогдашнем Берлине и был преисполнен глубокого уважения к классической культуре и классическим же языкам. Безусловно, языки изучались в Европе и до Гумбольдта, но круг изучаемого был очерчен весьма чётко. «Нормальный европеец» XVIII–XIX веков кайфовал от невероятного разнообразия (ха!) европейских языков и ему было абсолютно понятно, что дополнительно учить нужно лишь латынь и греческий. Ну, ок, иногда их можно приправить ивритом и арамейским (в силу богословского значения). Но погружаться в грамматику каких-то там австронезийцев – вообще фу и не комильфо, в приличном обществе засмеют и пенсне не подадут. Тем круче заслуга герра фон Гумбольдта, который пошёл против системы и погрузился в самые пучины экзотических языков.

Началось у него всё невинно – он переводил труды Сократа, Платона и Эсхила, писал о Гомере и готовил себя к жизни классического учёного того времени, но однажды имел неосторожность отправиться в путешествие по Испании, заехал в Страну Басков и… «поплыл». Учёный полностью был очарован культурой басков и их языком. Приехав домой, он перелопатил всю литературу, что только смог найти, и поскольку нашёл чуть меньше, чем ничего, вернулся в Бильбао. Тут-то его и ждал сюрприз – окунувшись в изучение диковинного языка, он понял, что структура его вообще не похожа ни на один известный ему язык, а значит, (шёпотом и с ужасом) не все языки сотканы аналогично ивриту и латыни. Не утратив интереса к этой теме, а заодно и получив статус прусского посла в Ватикане, Гумбольдт ринулся к монахам-иезуитам, которых в то время изгнали из миссий в Южной и Центральной Америке, с просьбой рассказать ему о заморских наречиях. Монахи рассказали (да и в библиотеках Ватикана языковедческой литературы от тех же миссионеров хватало в избытке), и стало Гумбольдту понятно, что толку от этих материалов ноль от слова «ноль», потому что все миссионеры с упорством, достойным лучшего применения, запихивали языки туземцев в тиски латинского грамматического стандарта. Например, они усиленно искали и находили соответствия своим родным падежам во всех языках аборигенов, даже там, где этих падежей вообще не было. Прусский посланник в Ватикане споро переделал множество этих грамматик, и хоть обрывки сведений из вторых рук были далеки от достоверности, американские языки заиграли новыми и уже нелатинскими красками. А Гумбольдт пошёл дальше и на радостях сообщил бестолковому миру, что изучать новые языки необходимо, потому что глубокие различия их грамматик позволят увидеть различия в самом мировосприятии их носителей. Да и вообще, не унимался учёный, грамматические отличия не только показывают разницу в способе мышления, но, гори оно всё огнём, даже формируют эту самую разницу.

Так впервые была продекларирована мысль о том, что язык влияет на мышление и, возможно, даже определяет его. Продекларирована была безо всякой конкретики, достаточно витиевато и с порядочным набором противоречивых высказываний. Однако это не помешало ей найти массу последователей и со временем даже вылиться в целое направление – неогумбольдтианство. Необум... небулом… короче, это направление представлено в основном школой Лео Вайсгербера в Германии (о нём в другой раз) и работами американских учёных Эдварда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа. Последние два не станут по-прусски тянуть резину и разводить дипломатию в определениях и, хоть и не одновременно, но зато рьяно разовьют учение Гумбольдта в то, что сегодня нам известно под названием теории лингвистической относительности, или гипотезы Сепира-Уорфа. Гипотезы, которая серьёзно опорочила имя и своих создателей, и многих последователей и стала настоящей «горячей картошкой» в научном сообществе – и съесть хочется, и держать горячо.

Как и Гумбольдт, американский лингвист и преподаватель Йельского университета профессор Эдвард Сепир увлёкся сначала изучением европейских языков, а конкретно – германских. Но вскоре встретил харизматичного преподавателя Франца Боаса, который и свёл его с манящими своим разнообразием языками американских туземцев – навахо, чинук, яна, нутка, хупа, тлинкит, сарси и другими. Индейцы имели обыкновение объясняться самыми диковинными способами, и глубокое изучение их языков полностью переворачивало представление «западников» о реальном языковом ландшафте мира. Конечно, эти исследования не могли не вознести Сепира на необыкновенную высоту – Икар бы позавидовал. Очевидно, порядком впечатлившись открывающимися научными горизонтами, Сепир в 1920-х годах пришёл к заключению, что глубокие отличия между языками просто-таки должны указывать на такие же глубокие различия и в образе мышления. Люди, разговаривающие на разных языках, говорил Сепир, видят мир по-разному, а значит, каждому языку соответствует своя логика мышления, своя уникальная картина мира. Профессор не страдал повышенной скромностью и дал своей идее название принципа лингвистической относительности, приравняв её ни много ни мало к теории Альберта Эйнштейна, которая совсем недавно потрясла земной шарик. Хотел было и про удар яблоком по голове добавить, но решил, что это будет перебор. Примерно в это же время лекции Сепира в Йельском университете посещал Бенджамин Ли Уорф, химик по образованию и лингвист по зову аорты, который с радостью подхватил идею своего преподавателя. И не просто подхватил, а принялся доказывать её со скоростью выталкивания лишнего пассажира из самолёта United Airlines.

Главный принцип аргументации Уорфа строился примерно так:

1. Находишь странную грамматическую форму в каком-то языке.
2. Путаешь корреляцию и причинно-следственную связь.
3. Пишешь в описании много слов типа «и именно поэтому», «а значит» и «ну и следовательно».
4. ???????
5. Profit.

Новую аргументацию Уорф решил долго не держать в ящике стола и тут же применил её к анализу языка индейцев Северо-Восточной Аризоны хопи (пороблено им было на этих индейцах, не иначе!). Уорф сообщил, что долго и скрупулёзно изучал язык хопи (хотя в реале он просто пообщался с чуваком из племени, обитавшим в Нью-Йорке) и теперь может со всей ответственностью заявить, что у хопи отсутствует категория времени. Да-да, именно так и сказал, зрение вас не обманывает. Начал он с того, что язык хопи не позволяет сказать «я оставался пять дней», а только «я уехал на пятый день», и, значит, для хопи, – смаковал вчерашний химик Уорф, – нет завтрашнего нового дня, а есть возвращение того же немного повзрослевшего человека в день со всеми признаками прошедшего. Немного подумав, Уорф решил, что это недостаточно сенсационное заявление, и позже добавил, что хопи вообще не понимает времени – ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Всё бы хорошо, но в 1983 году лингвист Эккехарт Малотки провёл реальные полевые исследования языка хопи, и выяснилось, что у тех есть масса выражений для отражения категории времени. Видимо, за 40 лет накопили, да.

Тут пытливый читатель, конечно, отметил, что Гумбольдт был велик не в последнюю очередь потому, что ловко плавал брассом в омуте размытых понятий и умудрился остаться в памяти потомков незапятнанным. А вот Сепир, и тем более Уорф, с радостью пустились в непроверенную конкретику и, естественно, нарвались на озлобленных учёных, которые разнесли некоторые их «лептонные» аргументы в пух и прах. Так началась славная традиция пинать любого, кто прикоснётся к проклятой гипотезе. А желающих прикоснуться было много.

Например, американский лингвист Дэн Эверетт и его исследования пираха, языка охотников и собирателей из Амазонии (около 300 чел.), которые не желают ассимилироваться и демонстративно не говорят на португальском. Как утверждал Эверетт, в их языке нет числительных. Есть только два слова: «много» и «мало». Эксперимент с камешками показал, что если перед индейцем пираха положить кучку камней и попросить насыпать такую же рядом, он сделает это. Но если первую кучку убрать, то восстановить количество камней пирашец уже не сможет – без числительных не посчитать. Эверетт подобно Уорфу отпил из отравленного кубка лингвистической относительности и начал тыкать примером пираха в нос самому Ноаму Хомскому – мол, вот отсюда есть пойдёт опровержение всей хомскианской лингвистики. Но дальнейшие исследования пираха показали, что у них вообще в языке всё очень примитивное: набор фонем простейший, структуры клауз элементарные, даже личные местоимения они заимствовали. Появилось подозрение, что у пирашцев банально проблемы с абстрактным мышлением и их пример тянет разве что на статью в журнале «Счастливые идиоты». А потом ещё и сам Эверетт стал себе противоречить, так что тема постепенно сошла на нет.

Индейцы пираха

Про Ноама нашего Хомского и его критику гипотезы Сепира-Уорфа мы поговорим чуть ниже, а сейчас приведу несколько примеров, которые реально указывают если не на влияние языка на мышление, то, по крайней мере, на сильную их связь.

1. В 2007 году в Массачусетском технологическом институте группа сотрудников во главе с Джонатаном Уинавером провела интересный эксперимент, доказавший, что естественные носители русского языка различают светлые и тёмные оттенки синего цвета быстрее, чем испытуемые, для которых родной язык английский. Это связали с тем, что в русском языке существуют конкретные слова для этих цветов (синий и голубой), а вот в английском есть только blue. Это стало первое эмпирическое подтверждение языковых различий в восприятии цветов.

2. Аборигены Австралии кууку йимитирр, которые когда-то встречали у себя Джеймса Кука (встречали, но НЕ ели), говорят на одноимённом языке. И не просто говорят, а ориентируют все предметы относительно сторон света, а не себя, как мы (справа, слева и т. д.). Логично, если на природе один кууку скажет другому: «Смотри, с севера на тебя бежит кенгуру, а с юга – коала». Тут вопросов нет – мох там, муравейники опять же, всё ок. Но удивительно, что и в незнакомой местности, в том числе, будучи вывезенными в какой-то город, они как будто берут с собой свой внутренний компас. Короче, лучше не спрашивать у кууку, как пройти в библиотеку. Вам скажут идти на север, потом на юг и потом снова на север.

3. Нидерландец Стивен Левинсон как-то вывез к себе представителей народа цельталь из Мексики, но не в виде сувениров, а ради научного интереса. Дело в том, что индейцы цельталь (как и кууку) тоже не эгоцентричны, но в качестве ориентира используют не стороны света, а особенности природного ландшафта – для них всё либо выше по холму, либо ниже. Так вот, оказалось, что индейцы цельталь в некоторых ситуациях ориентируются в пространстве лучше голландцев, потому что основываются на других пространственных принципах. То есть если голландцу и индейцу цельталь показать две комнаты в отеле, расположенные друг напротив друга, они увидят их по-разному. Голландец, увидев в обеих комнатах кровать справа от двери, а стол — слева, посчитает, что номера одинаковы. Цельтальчанин же заметит принципиальное отличие, ведь кровать в одном номере расположена к югу от двери, а стол — к северу, а в другой комнате всё точно наоборот.

Эти удивительные эксперименты, показывающие, как наличие или отсутствие языковых категорий влияет на распознавание цветов, географическую и ландшафтную ориентации, конечно, произвели впечатление на критиков теории лингвистической относительности. Но костяк оппонентов во главе с одним из наиболее выдающихся лингвистов последних 50 лет Ноамом Хомским был непоколебим. Он, как и апологеты универсальных грамматик (универсалисты), да и учёные из других заинтересованных областей, признавал правдоподобность некоторых исследований и соглашался с тем, что язык, конечно, связан с мышлением, но уж точно никак не определяет его. Универсалисты говорят, что большая часть грамматики всех языков является для нас врождённой и как бы зашита в нашей ДНК. Согласно их представлениям, мы рождаемся с мозгом, напичканным инструментарием сложных грамматических структур, и именно поэтому детям не нужно учить эти структуры, когда они осваивают родной язык – они их уже знают. Просто они ещё не знают, что знают их. Хомский ещё приводил забавный пример с учёным с Марса, для которого, попытайся он изучить землян, все наши языки были бы всего лишь диалектами одного «землянского» языка.

Ноам Хомский

Из последних экспериментов, доказывающих правоту слов Хомского, можно вспомнить исследование в университете Джона Хопкинса, которое состоялось в мае 2011 года. Краткая преамбула: на Земле есть языки, в которых прилагательные стоят перед существительными, а есть языки, в которых числительные идут после существительных, но в одном языке сочетание двух этих комбинаций практически не встретить.

Теперь сам эксперимент. Испытуемых разбили на целевую группу и несколько контрольных. Целевой группе показывали забавного инопланетянина Глерми, который пытался обучить землян своему языку под названием верблог. Глерми сначала показывал на некий объект синего цвета, который он называл “slergena”. Затем инопланетянин указывал на цвет объекта и говорил “geej slergena" (синяя слергена), после чего на экране появлялись ещё два таких же объекта и предлагалось сказать на верблоге “slergena glawb” (слергена три).

Руководители эксперимента Пол Смоленски и Дженнифер Калбертсон заметили, что в целевой группе с трудом запоминали фразы на верблоге, так как они противоречили строю в человеческом языке испытуемых. В контрольных же группах, где фразы предлагалось запомнить на инопланетной абракадабре, но в привычных для землянина грамматических конструкциях, испытуемые запоминали слова намного легче. Смоленски и Калбертсон убеждены, что эксперимент доказывает врождённую заложенность в человеке знания о грамматическом строе естественного языка, что опять-таки объясняет, почему ребёнок так быстро учит свой первый язык (а то и два, если билингв).

Другим аргументом в пользу универсалистов невольно стали исследования немецкого психоневропатолога Карла Вернике и французского хирурга Поля Брока. Не сговариваясь, они выявили специфические речевые центры в мозге, названные в честь открывателей: область Вернике и область Брока. Француз в 1861 году в Париже представил мозг умершего человека, который за несколько лет до этого потерял способность говорить, но в остальном, в общем-то, сохранил рассудок. Вскрытие показало, что конкретная область мозга бывшего пациента была практически полностью разрушена: ткань на границе теменной и лобной долей левого полушария мозга деградировала и оставила после себя только полость с водянистой жидкостью.

При поражении области Брока в речи пациента можно уловить смысл, но грамматика сильно нарушена. То есть фраза «Дайте мне воды» будет звучать примерно так – «Дать я воде пить».

А при поражении области Вернике ситуация где-то зеркальна – больной думает, что говорит «Дайте мне воды», но вслух произносит «Овальная лампа уходит в боярышник». Как видим, фраза построена грамотно, но смысла в ней чуть больше, чем в игре «Динамо» (Киев). Себя больной при этом не слышит и уверен, что говорит о воде (была даже серия «Доктора Хауса» на тему этого заболевания).

В общем, наличие определённых зон в мозге, которые могут выключиться и одновременно выключить очень конкретные речевые функции – это серьёзный козырь в рукаве универсалистов, но их оппоненты не сдаются и споры продолжаются до сегодняшних дней. Конечно, «благодаря» шапкозакидательскому настрою мечтателя Сепира и химика-энтузиаста Уорфа, на теорию лингвистической относительности и любые попытки её доказать всё ещё смотрят настороженно. Но, с другой стороны, пусть примеров влияния языка на мышление пока не так много, но они есть, и меня лично радует, что отдельные фанатики от науки не сдаются и продолжают копать в этом направлении – отбросив хвастовство, но вооружившись МРТ-сканерами.

За последние лет 50 лингвистика вступила в полигамный союз со многими классическими дисциплинами. Результатом этого брака стал целый ряд красавцев-детей: психолингвистика, социолингвистика, нейролингвистика и т.д. Много было сделано чудных открытий, проведено любопытных исследований, и гипотеза Сепира-Уорфа, какой бы скандальной ни была, занимает далеко не последнее место среди них. И хоть шансы создать искусственный интеллект, кажется, выше, чем ответить на вопрос: что на что влияет больше – язык на мышление или наоборот? – лингвобаттлы на карандашах между озверевшими очкариками не останавливаются. Развязка близка и через какие-то десятки лет мы узнаем имя победителя. Поэтому не отходите далеко от мониторов. Ни на север, ни на юг.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.