Вперёд в прошлое

Рустам Гаджиев

Где-то в наркоманской реальности. Диалог в кабинете врача-лингвопевта:
— Доктор, там опять пришел этот язык басков*. К вам на приём просится.
— Ну, и чего он снова хочет?
— Опять жалуется на одиночество. Говорит, хочет переехать в Рим к своему дальнему родственнику — итальянскому языку.
— Да какой итальянский, какой родственник! Я же ему уже человеческим языком объяснял, баску вашему, — у него эргативный строй! Понимаете, эргативный! У него же в грамматике противопоставляются агенс и пациенс. Если ему так хочется к родственникам, могу выписать направление на Кавказ или Новую Гвинею!
— Доктор, не кричите. Вы сейчас напряжены, как гласные звуки (улыбается).
— А вы, я смотрю, так и не научились шутить… И баск ещё этот хитрозадый достал. Он ведь в прошлый раз уже забрасывал удочку, дескать, «Рим — мать городов баскских. Вернём империю в родную Бискайскую гавань!» и так далее. Эх, ладно, отправляйте его к венгерскому. Они, конечно, не похожи, но тому тоже грустно в окружении чужаков, пусть успокаивают друг друга. И скажите баску, что Будапешт — это моё последнее слово.

*ни один баск во время написания диалога не пострадал

Я часто мечтаю о мире во всём мире. Вот чтобы вместе взяться за руки, все улыбаются, и нет больше страха и боли. А ещё о том, как к нам прилетят инопланетяне и поубивают нас всех к чёртовой бабушке. Итог, конечно, будет неприятным, но, по крайней мере, встреча с инопланетным разумом и последующая резня нас сплотят. Мне представляется, что «рептилогуманоиды» будут кромсать нас всех одинаково споро — кого с раскосыми глазами, кого с белой кожей, кого с широкими ноздрями. Однако сплотиться и почувствовать тепло ближнего можно и иначе — восстановив единый человеческий праязык. И сегодня существует наука, которая, расталкивая локтями археологию и палеонтологию, уверенно движется вперёд к открытиям далёкого прошлого. Знакомьтесь, друзья, это компаративистика (или сравнительно-историческое языкознание). В этой статье мы попытаемся разобраться, как работает сравнительный метод, узнаем, почему сказочники бывают полезными науке и познакомимся с ностратистами.

Сначала хочу обратиться к тем, кто не начинает день без книги Антуана Мейе в одной руке и списка Сводеша в другой — листайте дальше, вам не будет интересно. Остальные же, думаю, узнают что-то новое, а может быть, даже заинтересуются происхождением своего родного языка.

Безусловно, чтобы начать разговор о языках и их генетическом родстве, необходимо вспомнить о биологических предпосылках зарождения речи как таковой. Эволюция человеческого языка напрямую связана с развитием двух конкретных органов – головного мозга и речевого тракта. Антропологи выяснили, что мозг homo erectus (человека прямоходящего) и homo habilis (человека умелого) уже около 2 млн лет назад соответствовал лингвистическим запросам вселенной. И не только размерами. Гораздо важнее было развитие структуры головного мозга, а именно специфических его центров — области Брока, области Вернике и угловой извилины. Исследования археологов показали, что уже у homo habilis все эти центры были в достаточной степени подготовлены. Что же до артикуляционного аппарата, то гортань у первых представителей homo была расположена довольно высоко, что позволяло им жрать и дышать одновременно, но мешало издавать звуки. Хорошо, что у эволюции с самого начала была какая-то тактика, и она её придерживалась — в итоге опустила нашу гортань в горло, разделив тем самым нёбный язычок (ага, вот эта висюлька, которая болтается над языком) и надгортанник (эластичный лист, покрывающий заднюю стенку языка). И вот, гортань опущена, речевой тракт разделён на ротовую полость и полость глотки, и теперь ничего уже не может помешать Светлане Лободе через тысячи лет петь свои песни. Не будем винить предков, они не специально так. Тем более что благодаря этому разделению homo sapiens получили возможность производить достаточно широкий спектр звуков. Правда, есть и неудобство. Из-за опускания гортани мы теперь можем «в своё удовольствие» давиться едой, в отличие от обезьян, которые не способны производить звуки, подвластные нам, но зато и бананом никогда не подавятся. Наблюдая иногда за нашими политическими ток-шоу, понимаешь, как же здорово, что умение топтать, не давясь, мы когда-то променяли на способность говорить. Оно прямо того стоило, ага! Так что тут полное touché, обезьяны, укололи! Но не будем отклоняться от темы.

Итак, примерно 200 тыс. лет назад появляются homo sapiens, у которых уже есть всё необходимое для речи. И сейчас, если вы устали от латинских слов и анатомических подробностей, несколько впечатляющих теорий возникновения языка с категорически дебильными названиями:

1. Теория «Bow-wow». Говорит, что первые спикеры имитировали звуки внешнего мира — животных, природы и пр.
2. Теория «Pooh-pooh». Говорит, что язык начался с непроизвольных эмоциональных выкриков в виде реакции на боль, страх, вонь и т.д.
3. Теория «Yo-he-ho». Говорит, что язык пошёл от самых первых project-менеджеров, которые окриками или пением помогали руководить тяжёлой работой.
4. Теория «Ding-Dong». Говорит, что язык возник, когда homo нашёл связь между внешним видом вещей и звуками, которые они производят. Можно привести пример и из наших дней — в языке индейцев чинук слово «сердце» звучит «tun-tun», что напоминает биение, собственно, сердца.

Какая теория верна — доказать сложно. Но известно одно — ориентировочно 40 тыс. лет назад где-то на восточном побережье Африки у наших предков появился язык. Возможно, первая фраза прозвучала «Реально пора валить!», когда сапиенс увидел своих соседей, покидающих землю-прародину. Они брали с собой всё самое необходимое и детей (если те вели себя хорошо), и шли туда, где земля плодовитее, а животные добрее. Переправившись через Баб-эль-Мандебский пролив на Аравийский полуостров, первые люди отправились искать «кращого зубожіння». Таким образом, языковой кувшин получил первую трещину и уже кололся без остановки. Разлучаясь по пути со своими соплеменниками, наши предки и развивались неодинаково, что, конечно, влияло на язык. Разные погодные условия, разная еда, разные соседи — и вот уже когда-то родственные языки меняются до неузнаваемости. А может, всё пошло по вавилонскому сценарию. Помните же, как люди начали строить башню в Вавилоне, чтобы подняться на небеса. Как господь удивился такой наглости, разрушил башню и, чтобы уж совсем наверняка убедиться, что строительные работы не возобновятся, дал людям разные языки, тем самым смутив их.

Вот так строительство Вавилонской башни представлял Питер Брейгель

Как бы то ни было, кувшин дробился на всё большее количество черепков, количество языков росло катастрофически, и рано или поздно должен был найтись умник, который закричал бы «Эй, да ведь эти два слова подозрительно похожи друг на друга». Но подобный интерес в научных кругах возник лишь во второй половине XVIII века. Отвесим поклон британскому индологу и переводчику сэру Уильяму Джонсу, которого почему-то принято считать отцом сравнительно-исторического языкознания (компаративистики). Говорю «почему-то», так как сам сэр Уильям сторонился любых систематических сравнений между языками. Даже больше — он считал, что изучая родство языков, мы открываем завесу в одном месте, но опускаем множество кулис в другом. Однако надо признать, что без его трудов по санскриту изучение самой большой языковой семьи мира — индоевропейской — могло получить толчок гораздо позднее. К счастью, британец не сплоховал. И вот уже почти 250 лет компаративисты пытаются найти отвалившиеся от древнего языкового дерева листья и понять, к какой именно кроне какой именно ветви они относятся.

Кроме лингвистики, Уильям Джонс написал множество трудов по истории, музыке, литературе, ботанике и географии

Но как именно определяется родство языков? Как понять, кто кому отец в этом индийском кино и где чья родинка? Тут нужно сделать небольшое отступление и признать, что «компаративистика курильщика», увы, существует, и многие из вас наверняка с ней сталкивались. Я сейчас не буду доставать из широких штанин перлы от Михаила «Нутупого» Задорнова, но несколько «фриковых» примеров давайте назовём. Например, Солнечная языковая теория, которая появилась в Турции времен Ататюрка. Долго расписывать не стану. В ней скромно сообщается, что все языки и вообще всё живое и неживое произошли от турецкого/турок/Турции (ну, ок, в light-версии — от всего тюркского). Или Курганная гипотеза американской литовки Марии Гимбутас, согласно которой праиндоевропейский язык вышел из бескрайних степей к северу от Чёрного и Каспийского морей около 3700 лет назад. Гимбутас предположила, что найденные в этих регионах захоронения (курганы) указывают на одомашнивание лошадей и наличие колёсного транспорта, а значит, там жили праиндоевропейцы и говорили они на одном языке. Конечно, это не такой трэшак, как турецкая солнечная теория, да и с самой идеей существования праиндоевропейского языка все уже как-то «стерпелись, слюбились» (чуть ниже мы о нём еще вспомним), но всё-таки очень спорная гипотеза. С точки зрения лингвистики, там вообще печаль, но и к археологической части есть вопросы. Гимбутас, во-первых, почему-то связала скотоводство и использование колёсного транспорта с непременно кочевым образом жизни. Во-вторых, она очень уж залихватски поделила все культуры неолита на «курганные» и «некурганные». В принципе, читая её монографии, появляется ощущение, что на самих раскопках она не была, а только размышляла над книжками. Но популярность себе и своей теории она наразмышляла хорошую, не поспоришь.

«Компаративисты здорового человека», как вы догадались, работают по совершенно иным принципам. Они чистят зубы перед сном и используют сравнительный метод, появление которого принято связывать с одним датчанином и ещё одним сказочником. В XIX в. датского лингвиста Расмуса Раска, как и всех уважающих себя лингвистов того времени, тянуло на восток. Раск первым доказал близкое родство иранских и индийских языков и очертил круг языков, которые потом назовут индоевропейскими. А ещё он описал странную фонетическую закономерность, связывающую германские и прочие индоевропейские языки. Согласные звуки при сравнении этих языков изменялись по строгим правилам. Для Раска, как и для многих его коллег, единственной ценной единицей языка было слово, и всерьёз заниматься звуками он не стал.

Якоб Гримм писал не только сказки

А вот Якоб Гримм стал. Да, тот самый Якоб Гримм, который в перерывах между работой над «Храбрым портняжкой» и академическими бунтами («Гёттингенская семёрка») занимался еще и серьёзными лингвистическими изысканиями. Он доработал исследования Раска и уже полноценно сформулировал закон, который описывал принципиальную фонетическую связь классических языков (санскрит, греческий, латынь) с германскими языками — так называемое первое общегерманское передвижение согласных. Короче, надо было Раску не глупостями заниматься, а сказки писать и на мелочи внимание обращать. Тогда бы, может, его именем закон назвали, а так всё — закон Гримма. Чтобы было понятнее, что это там чередуется и куда передвигается, рассмотрим для примера транскрипцию английского слово «father» («отец») и его переводов на классические языки:

Санскрит – [pitɛr]

Греческий – [patɛ:r]

Латынь – [patɛr]

Британский английский – [fɑːðə]

Гримм, имея под рукой детальные исследования по данным языкам, отследил отчётливую фонетическую закономерность — при переводе на германские языки губно-губной взрывной [p] всегда переходил в губно-зубной фрикативный [f]. Вот вам и одно из правил закона имени немецкого сказителя.

Если вас уже тошнит от транскрипций и фонетики, возьмите, пожалуйста, какой-нибудь пакетик, потому что их ещё будет у нас. Закон Гримма открыл просто ошеломляющие горизонты для компаративистики. Думалось ведь, что на какие-то серьёзные открытия в этой сфере натолкнуть может только целая лексема (слово то есть), а не какая-то там фонема (грубо говоря, звук). Ну, не откопаешь же ты звук, в конце концов, не обнаружишь ведь его в окаменелостях. Что он может дать? Оказалось, очень даже много, но до этого дошёл уже не Якоб Гримм. Вооружившись его работами, группа немецких учёных из Лейпцига обнадеживающе назвала себя младограмматиками и в конце XIX в. предложила гипотезу регулярных фонетических чередований. Говоря попросту, если в языке-предке был звук [к] и при переходе в язык-потомок он превращается в звук [с], то эта замена происходит во всех словах языка-потомка, что называется регулярным фонетическим соответствием. Как понятно из названия, ориентируется этот метод исключительно на звуковой состав слов, потому что семантика — барышня ненадёжная, может и с носом оставить. А вот фонетика более благосклонна, она замечательно фиксирует вековые изменения в языках и даже тени этих изменений и позволяет проследить закономерности. К примеру, в праиндоевропейском языке было слово «k̂erd» («сердце»), которое в английском превратилось в «heart», а в русском в, собственно, «сердце». Так вот, правило гласит, что во всех переводах с праиндоевропейского на английский или с праиндоевропейского на русский будет отслеживаться замена [k̂] на [h] и [k̂] на [с] соответственно. Упреждая возмущённый ропот, скажу, что сегодня уже не во всех словах эти соответствия будут очевидны. Всему виной заимствования и развитие языка, но если покопаться в этимологии, на подобные чередования можно выйти.

После того как сравнительный метод, который неожиданно получил название «сравнительного метода», заработал в полную силу, появилась возможность сделать ещё один шаг вперёд. В середине 1950-х годов американский лингвист Моррис Сводеш предложил новый метод, позволяющий относительно точно датировать время распада языков — глоттохронологию (от древнегреческих слов «язык», «время» и «учение»). Этот способ чем-то напоминает радиоуглеродный метод датирования археологических находок (со своей калибровкой и прочими соответствующими атрибутами). Помните, мы в начале сказали, что разойдясь вслед за людьми по планете, языки сильно изменились под влиянием внешних факторов? Так вот, Сводеш считал, что в каждом языке есть так называемая базовая (или ядерная) лексика — слова, имеющие крепкий иммунитет к заимствованиям, а значит, мало изменившиеся даже за тысячи лет. Список такой ядерной лексики, который потом назвали списком Сводеша, состоит из 100 или 207 слов для каждого из языков и включает действительно самые обычные слова: папа, мама, я, ты, смеяться, убивать, блевать, красивый, чёрный, солнце, камень и т.д. К примеру, сравнив подобные списки для нидерландского и немецкого языков, можно с помощью математической формулы определить, в какое (примерно) время они разошлись от единого языка-предка. Особую сложность, правда, составляет работа с языками-изолятами (у которых нет доказанных языковых родственников) — каким-нибудь айнским в Японии или тем же баскским. Распад таких языков крайне сложно датировать, так как необходимо иметь минимум два родственных языка, чтобы понять, кто для них был отцом.

Однако говорить об одних только методах и правилах как-то даже неловко, когда и на практической ниве у компаративистов всё очень активно. Сама природа этой ветки лингвистики предполагает долю спекулятивности, поэтому я не буду перечислять сейчас все хоть в какой-то мере доказанные языковые семьи, но о нескольких сказать надо. Наиболее полно представленной и подтверждённой сегодня считается индоевропейская семья языков — в неё входят почти все европейские языки, хинди, урду и много других. Её изучением занимался ещё Уильям Джонс, о котором мы сегодня уже говорили, а вот за реконструкцию праиндоевропейского языка (как родителя этой семьи) в XIX в. взялся немецкий лингвист Август Шлейхер. Дела у него пошли так хорошо, что он даже сочинил на этом праязыке басню «Овца и кони», на которой потом не одно поколение лингвистов отрабатывало свой компаративистский «флоу». Разумеется, достижения в реконструкции именно праиндоевропейского языка напрямую связаны с наличием огромного количества материала по каждой из входящих в него языковых групп. Полное раздолье, только читай и сравнивай — тут тебе и закон Гримма в помощь, и находка Сводеша службу сослужит. Кстати, последняя указывает на то, что возраст праиндоевропейского языка составляет около 6000 лет. Как мы помним, первый день рождения языка человечество отпраздновало где-то 40 тыс. лет назад, а значит, остаётся всего-то восстановить языковую картину за каких-то 34 тысячи лет. И этим уже занимаются.

Дело в том, что после первых успешных шагов в реконструкции языковых семей появилось абсолютно логичное желание копнуть глубже и выйти на уровень макросемьи — то есть сравнивать уже не отдельные языки, а целые языковые семьи. Пусть и с огромной скидкой на спекулятивность, но всё-таки можно сказать, что сегодня у двух макросемей есть достаточно высокие шансы быть доказанными — у сино-кавказской и ностратической. Подтверждение хотя бы этих двух гигантов уже позволит нырнуть на глубину 10-12 тыс. лет, хоть и понятно, что дальше нора сужается и двигаться становится всё сложнее. Первым идею сравнивать языковые семьи предложил датский лингвист (и снова датчане!) Именно Хольгер Педерсен в 1903 г. ввёл понятие ностратической (от лат. «noster» — «наш») макросемьи, которая объединяла бы индоевропейские языки и ещё несколько семей. Понятие, от которого немного веет лингвистическим шовинизмом, он ввёл, но жизни в него не вдохнул.

За него это сделал несколько позднее киевлянин (пха!) Владислав Маркович Иллич-Свитыч, который придал гипотезе уже серьёзную научную окраску. Другими словами он попытался свести к одному корню шесть уже в какой-то степени доказанных языковых семей, а точнее праязыков:

1. Индоевропейский праязык — в него входят санскрит, латынь, старославянский и др.
2. Афразийский (или семито-хамитский) — арабский, иврит и др.
3. Картвельский — грузинский и др.
4. Уральский — венгерский, финский, ненецкий и др.
5. Алтайский — тюркские, монгольские языки, корейский и др.
6. Дравидийский — языки Индии, тамильский, телугу и др.

Иллич-Свитыч, уже в статусе новоиспечённого ностратиста, даже составил этимологический словарь этого гипотетического древнего праязыка и написал на нём четверостишие:

Праностратический язык

K̥elHä wet̥ei ʕaK̥un kähla
k̥aλai palhʌ-k̥ʌ na wetä
śa da ʔa-k̥ʌ ʔeja ʔälä
ja-k̥o pele t̥uba wete

Перевод на русский

Язык – это брод через реку времени,
он ведёт нас к жилищу умерших;
но туда не сможет дойти тот,
кто боится глубокой воды.

К сожалению, задуть 32 свечи на своём праздничном торте он так и не сумел, молодого учёного сбила машина. Конечно, остались друзья и последователи Иллича-Свитыча (Арон Долгопольский, тот же Старостин и другие), которые продолжили начатое дело. Однако теория ностратического праязыка пока так и остаётся гипотезой, и работы у ностратистов ещё очень много. В то же время радует, что сегодня и по остальным языковым семьям не только Старого, но и Нового Света проводятся такие же масштабные сравнительные работы.

Чем больше кругов проходит стрелка на циферблате, тем меньше остаётся шансов определить, что это был за язык-корень, дерево которого раскинуло свои ветви над человечеством. И всё же, когда в следующий раз вы услышите диковинную речь на берегах озера Балатон или под чистым небом Норвегии, задумайтесь — возможно, этот язык не так уж далёк от вашего родного.