Устами младенца

Примечание редакции. Основатель ФБ-сообщества «Я — значит язык» о том, как мы усваиваем язык с младых ногтей.

Рустам Гаджиев

Сержант Бойл: Дети есть?

Агент ФБР Эверетт: Два мальчика. Стокену пять лет, а Хьюи только исполнилось три месяца. У меня и фотография есть.

Сержант Бойл: Не хочу смотреть.

Агент ФБР Эверетт: Не понял.

Сержант Бойл: Не хочу смотреть. Все дети одинаковые. Они не похожи, только если ребёнок очень страшный. Так что если вы не собираетесь показать мне очень страшного ребёнка, я не хочу смотреть на это фото.

из фильма «Однажды в Ирландии» (The Guard)

Увы, придётся расстроить сержанта Бойла, сегодня речь пойдёт не о страшных детях (как только язык повернулся такое сказать!), а о языке, на котором говорят дети, а значит, на котором когда-то говорили и мы с вами. Процитируем принца датского: «Что за мастерское создание — человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличьях и движениях!» Прав приятель Йорика, беспределен человек, ага. Мы способны делать удивительные вещи — кататься на одноколёсном велосипеде, ходить по Луне, отдавать голос на выборах за гречку, но, как мне кажется, самая крутая штука, подвластная человеку — это язык. И вот что поражает. Как, бывает, сложно нам даётся изучение языка в зрелом возрасте и как лихо с этим справляются малыши — без особых усилий и потребности в формальной инструкции. Так как очень скоро я пополню лагерь тех, кто в самолётах, поездах и ресторанах не раздражается из-за чужих чад, а скорее сам является источником раздражения, я решил детальнее разобраться в теме усвоения языка детьми. А разбираться есть в чём.

Зачем Ноам Хомский копался в человеческом мозге, и что он там нашёл? Для чего венгерка показывала американским детям странных животных? Что делать, если ребёнок би? Надеюсь, читать об этой и другой психолингвистической крутоте вам будет не только интересно, но и полезно.

Начнём с лавки древностей. С незапамятных времён людям хотелось узнать, как в человеке зарождается язык. А как провести лингвистические эксперименты, если власть и подданные у тебя есть, а ООН с глубокой обеспокоенностью ещё не придумали? Правильно. Нужно запереть где-то младенцев и ждать. Об этом нам писал ещё Геродот в своей «Истории». Древнеегипетский фараон Псамметих I поместил двух младенцев в пещере и велел обслуживать их молча. В возрасте двух лет они сказали слово, похожее на фригийское «бекос» (хлеб). На этом эксперимент закончили, потому что фараон ушел грустить из-за того, что фригийцы, как оказалось, древнее египтян. Разумеется, крайне высока вероятность того, что сиделки просто не разобрали болтовню малышей. Оставим эту историю на совести «Истории» историка Геродота.

Много позже, в XIII в. похожий эксперимент провели при дворе императора Священной Римской империи Фридриха II. Император был очень образован, знал много языков, устраивал математические соревнования и поощрял резать трупы во благо науки, но чего-то не хватало.

Император Священной Римской империи Фридрих II

Тогда он повелел женщинам взять шесть младенцев, купать их, ухаживать за ними, холить всячески, но, как вы догадались, не говорить с ними и даже не проявлять никаких эмоций. Всё это для того, чтобы узнать, каким языком Господь снабдил Адама и Еву — ивритом, греческим, латынью, арабским или др. Эти чудачества записал в своих Хрониках монах-францисканец Салимбене Пармский. От него же мы узнаём о печальном итоге эксперимента — все шестеро младенцев погибли. Очевидно, сна, тёплой воды и кормления для малышей недостаточно, без общения никуда, но об этом мы вспомним позже, когда рассмотрим интеракционистскую теорию.

Прошло немногим больше двух столетий после исследования Фридриха, и история повторилась. На самом севере Альбиона один человек возжелал определить, языку учатся или же он в человеке есть просто так с рождения. Так и хочется сказать: «Этим студентом был Ноам Хомский», но нет. Этим человеком был король Шотландии Яков IV, именно он отправил двоих ребятишек и их немую няню на остров Инчкит в лингвистическую ссылку. Как сообщили вскоре королю, детишки мило лопотали на иврите, однако этому заявлению веришь не больше, чем эксперименту Псамметиха.

Король Шотландии Яков IV

Первые исследования, как видим, проводились в условиях злой иронии — чтобы понять, как появляется язык, кого-то непременно его лишали. Но первые (пусть и негуманные) тропы были проложены, и уже ХХ век вспыхнул яркими красками новых теорий усвоения языка. Рассмотрим же их скорее.

Как многие уже, наверное, догадались, тут попахивает горячим диспутом с Хомским (а как без него?), но мы для порядку вспомним и о некоторых других теориях усвоения языка.

Открывают хит-парад бихевиористы. Например, американский психолог-бихевиорист Беррес Скиннер считал, что любое поведение обусловлено опытом, доведённым до автоматизма. Если мы что-то делаем и у этой деятельности есть положительные последствия, мы продолжим это делать. Язык, следовательно, усваивается через имитацию, стимулирование и взаимодействие.

Беррес Фредерик Скиннер

Позволю себе немного отшлёпать теорию Скиннера. Во-первых, дети часто составляют фразы, которые они никогда не слышали. Во-вторых, они распознают больше слов, чем могут использовать. В-третьих, дети не всегда реагируют на поправления, да их и не всегда поправляют. В-четвёртых, в разных странах и на разных языках дети проходят одинаковые стадии гуления и лепета (мы об этом ещё вспомним).

Далее идут швейцарский психолог Жан Пиаже и его теория когнитивного развития.

Жан Пиаже

Он утверждал, что дети подобно маленьким учёным активно изучают мир вокруг себя, используют среду и социальное взаимодействие для формирования языка. Детям необходимы определённые интеллектуальные способности, чтобы овладеть конкретными аспектами речи. В частности, когнитивисты приводят пример с постоянством объектов. Речь идёт о том, что в течение первого года жизни дети не знают о существовании объектов вне поля их зрения: «Не вижу свинку Пеппу – стало быть, нет её, а кто-то сейчас жрёт бекон». Примерно в 1,5 года дети начинают догадываться, что объекты могут существовать независимо от их восприятия. Когнитивисты тут выскакивают из-за угла и кричат «Ага!», намекая на то, что в этот же период жизни у детей наблюдается резкое увеличение словарного запаса, а значит, эти два явления не только связаны, но и второе вытекает из первого.

Кинем небольшим булыжником в когнитивистов. Дело в том, что истории известны дети, которые усвоили язык, несмотря на, скажем, не вполне стандартные умственные способности. Да и развитие, например, синтаксиса не так уж полагается на общий интеллектуальный рост человека.

Как и обещал, интеракционистская теория. Интеракционисты, как, например, американский психолог и педагог Джером Брунер, считают, что речевое поведение взрослых при общении с детьми крайне важно для усвоения языка.

Джером Бруннер

Да, в мире есть несколько культур (в частности, на Самоа и Папуа-Новая Гвинея), в которых с ребенком не заговаривают до тех пор, пока он сам не начнёт произносить более или менее членораздельные слова, но они скорее подтверждают правило. А так-то в большинстве стран всё же родители начинают тараторить без умолку с детёнышем, да ещё и подстраиваются под его речь, меняя свою — эта манера изначально называлась «motherese» (то есть материнский язык, что-то вроде сюсюканья). Однако вскоре выяснилось, что это делают не только мамы, поэтому такой способ общения назвали нейтрально «baby talk» или по-научному «child-directed speech» (CDS).

Кстати, исследования показали, что по сравнению с маминой речью папин язык носит более требовательный характер, в нём шире вокабуляр и больше прямых вопросов. Главные цели CDS:

1. привлечь и удержать внимание ребенка;
2. помочь с разбивкой языка на легче воспринимаемые порции;
3. сделать коммуникацию с ребенком более предсказуемой, обращаясь к ситуации в настоящем времени.

Если, попивая свежее пивко на детской площадке, вам захочется распознать эту самую CDS, вот вам несколько подсказок:

• заметны признаки вторичной артикуляции, например, огубление. Некоторые взрослые, когда говорят с детьми, складывают губы так, будто их снимают в эту минуту для инстаграма — «у кту эту у нус тут тукуй хуруший»;
• излишнее интонирование, высокий тон;
• чаще встречается повторение;
• речь медленнее, нарезана короткими «кусками», при этом упрощённая (склонение встречается реже, вокабуляр ограничен);
• редупликация («динь-динь») и «детские» словечки («собачка»);
• часто встречается императив («скажи, покажи»), а служебные слова, напротив, опускаются;
• чаще используется имя собственное вместо местоимений («Папа тебя любит», а не «Я тебя люблю»), а также существительные и настоящее время;
• много вопросов к ребёнку и перефразирование его ответов.

Однозначного мнения насчёт такого способа общения с детьми у специалистов нет. Кто-то считает, что CDS делает обучение языку более доступным, кто-то думает, что с его помощью легче удерживать внимание ребенка. Хомский, защищая свою теорию (о ней чуть ниже), говорил о лингвистической бедности речи взрослого, которую он обращает к ребёнку (детский язык вместо реальной взрослой речи), а стало быть, особого смысла в этом детском языке нет. А вот американские лингвисты Кэтрин Сноу и Чарльз Фергюсон провели в 1977 г. ряд исследований, которые показали, что коммуникативное поведение родителей — едва ли не наиболее важный фактор, влияющий на развитие языка. На самом деле, нет убедительных доказательств тому, что CDS помогает ребёнку пройти все стадии развития языка быстрее. С другой стороны, сложно отрицать, что медленная и чёткая речь, особенно в ранние месяцы жизни ребенка, помогает ему лучше усвоить новые слова.

А теперь падаем ниц, ибо разговор пойдёт о one and only Ноаме Хомском и его детище — универсальной грамматике.

Ноам Хомский

Учение Хомского доминировало в лингвистике в течение почти половины века и собрало хорошую армию поклонников и последователей (их можно называть и универсалистами, и генеративистами, и нативистами). Эти самые нативисты борются с эмпиристами уже десятилетиями, их противостояние даже обозначили крутым версусом — nature (природа) vs. nurture (воспитание). Если нативисты считают, что усвоение языка базируется на определенном врождённом механизме, то эмпиристы говорят, что рулит в основном наш опыт, а с опытом приходит и владение языком.

Одним из краеугольных камней универсальной грамматики являлось наличие в человеческом мозге специального врождённого языкового модуля. Другими словами, способность усваивать язык биологически запрограммирована в нас. Этот механизм Хомский назвал Language Acquisition Device («устройство восприятия языка», далее LAD), который кодирует основные принципы языка и его грамматические структуры в мозге ребенка. От детей только и требуется, что изучить новый лексикон, который поступает извне, и применить упомянутые структуры из LAD. Нет, это вовсе не значит, что ребенок может родиться с прекрасным знанием корейского или фризского. Мы не входим в этот экипированными правилами, звуками или лексиконом конкретного языка, все эти радости мы должны выучить. Что детям не нужно выяснять, так это как язык работает — какие слова мы можем строить, какие предложения составлять, какими интерпретациями рулить. Эти фундаментальные принципы определяют, что возможно в человеческом языке, а что нет. И так для всех языков! Учитывая, сколько всего их на планете, кажется странным, что существует только один набор принципов, «чтоб править всеми», поэтому теория авторства папы современной лингвистики Ноама Хомского стала, конечно, по-настоящему революционной.

В частности, Хомский приводил следующие аргументы. Во-первых, дети проходят одни и те же стадии усвоения речи, независимо от языка.

Во-вторых, дети осваивают язык намного быстрее, чем если бы они были tabula rasa. Чтобы двигаться по такому ускоренному графику, им точно требуется какая-то поддержка изнутри. Возьмём лепет, эти обворожительные случайные слоги, которыми сыплют дети. Вот только они не вполне случайны, верят нативисты. Независимо от усваиваемого языка, дети используют один и тот же набор звуков. В одном исследовании проверили ранний лепет детей из 15 разных языков, включая английский, тайский, арабский и даже майя — то есть языки из самых разных семей. Исследование показало, что все дети склонялись к использованию глухих губно-губно-взрывных согласных звуков типа [p] и [b]. Они также отдавали предпочтение низким гласным (например, [æ] и [ɑ]) перед высокими (например, [i] и [u]). И всё это независимо от того, используются эти звуки в исследуемых языках часто, и используются ли вообще. Круто понимать, что ваше восьмимесячное счастье может различать любую пару звуков любого языка в мире. И уж точно делает это лучше взрослых.

Если задуматься, это даже логично, ребёнку ведь нужно быть готовым к любому языку, поэтому и их (наш) артикуляционный аппарат оборудован так, чтобы принять любой язык мира. И дело не только в звуках. Дети также подхватывают слова в одинаковых дозах и на одинаковых стадиях, и снова без привязки к конкретному языку. Стиль освоения новых звуков, способ пожирания новых слов, всё это одинаково по всему миру — в Стамбуле, Нью-Йорке, Коломбо или Изюме.

Если предположить, что ребёнок справляется с языком только через научение (безо всяких механизмов и программирования в мозге), тогда компьютерное моделирование должно справиться с такой задачей достаточно просто. Именно это попыталась проверить американский лингвист Лиза Перл в 2011 году. Она сделала 20 разных компьютерных моделей того, как может быть усвоена система ударений в английском. Какие слоги произносятся сильнее других, и какие факторы влияют на это. И эксперимент провели не только лишь раз, а целых тысячу раз для каждой модели. Так вот представьте, исследование показало, что с английским справились три модели. Всего три из двадцати тысяч. А дети справляются с этим абсолютно просто. Что тут сказать. Надеюсь, Хомский накрыл хорошую поляну Лизе за такой эксперимент.

Ну и, конечно, поражает скорость, с которой дети осваивают язык. Взглянем на филологические достижения ребятёнка к 3 годам. Он уже знает возможные звуковые комбинации своего языка и знаком с правильным порядком слов. То есть турецкому ребёнку, в отличие от, например, французского малыша, уже известно, что сказуемое идет после прямого дополнения, а не наоборот. Они уже знают, как формулировать вопросы, знают про прилагательные и наречия. При этом хреново рисуют, не умеют завязывать шнурки и вообще тупят в математике. Так откуда им известны тонкости, которым их пока ещё никто не учил? Нативисты верят — глубоко в сознании, в генах или ещё где-то у нас есть наборы абстрактных правил, которые и задают для нас вектор изучения языка. Потом, конечно, детишки вырастают и пишут в интернетах «кокрастыке», «точки на ды» и «севолиш», но это уже совсем другая история.

За 40 лет теория Хомского претерпевала некоторые изменения (часто от рук самого Ноама), что вылилось в его статью в журнале Science в 2002 году, в которой он уже был несколько менее категоричным (например, описывая универсальную грамматику, Хомский включил только одну её черту — рекурсию). Теория подвергалась изменениям не от хорошей жизни, как вы понимаете. Критиковали Хомского с первого дня, часто и от души — многие учёные отказывались принимать существование LAD-модуля у ребенка, и у них были на то свои аргументы. Во-первых, Хомский лично не проводил исследований с детьми — только теория, только описание грамматики. Во-вторых, он откровенно клал со словарём на аргументы того же Скиннера насчёт влияния имитации, повторения и взаимодействия на развитие языка. В 1977 году Жаклин Сакс и Барбара Бард опубликовали исследование Джима, слышащего сына глухих родителей. Родители Джима хотели, чтобы сын научился говорить, а не использовал жестовый язык, как они. Он смотрел много ТВ и слушал радиопередачи, таким образом, получая постоянное языковое воздействие (так называемый инпут). Тем не менее, его прогресс ограничился, пока им не занялся логопед. Как выяснилось, одного языкового воздействия оказалось мало, без общения и взаимодействия в изучении языка существует свой потолок. Однако тема усвоения языка глухими и жестовых языков вообще — это отдельный мир, и он заслуживает отдельной же статьи.

Да, в наше время когда-то революционная теория Хомского всё больше подвергается сомнению, но я сейчас хочу вспомнить об эксперименте, который если и не доказал слова Хомского, то как минимум стал сильным аргументом в его пользу.

Один из самых известных экспериментов в лингвистике был проведён американским психолингвистом венгерского происхождения Джин Берко Глисон. В 1958 году она предложила американским детишкам в возрасте от 4 до 7 лет ответить на вопросы, в которых использовались выдуманные слова, например, «wug» (ваг) или «zib» (зиб). Сначала ничего не подозревающему ребенку показывали вымышленное существо (то ли неведомую птичку, то ли рыбку на куриных ножках) и говорили «this is a wug» (то есть «это ваг»).

Джин Берко Глисон

Далее показывали уже пару таких существ и говорили, мол, «А теперь их двое. Два…» и на этой мхатовской паузе детям предлагалось закончить фразу. Крутизна теста в том, что все дети правильно определяли множественное число от существительного, которое никогда прежде не слышали (и даже не знали, что это существительное) — «wugs» (ваги), а не «wugi», не «wugo, не «wuga» и не «wugen». То есть дети не выуживали из памяти известное им слово, а применяли как будто знакомое им правило, которое, правда, никто им ещё не успел объяснить. Чтобы снизить процент фырканья скептиков, этот тест повторили не только на существительных (дети так же успешно «угадывали» выдуманный глагол «spowed» или прилагательные) и не только в английском. Прошлись по всему — от двойной редупликации в тайваньском до сингармонизма (гармонии гласных) в венгерском. «Wug test» коснулся огромного ряда фонологических и морфологических явлений, и заставил поверить, что дети и правда обладают неким врождённым пониманием морфологии.

Не одним Хомским богата плеяда нативистов. Его коллега Эрик Леннеберг в 1967 г. выдвинул гипотезу критического периода. Он утверждал, что без социального развития в ранние годы развитие языка может быть серьезно ограничено. То есть существует некий критический период, который наступает около двух лет от роду, а завершается в конце периода полового созревания. В течение этого срока надо определяться насчет первого языка, после этого периода «я ещё похожу, посмотрю» уже не работает. Эта теория пришлась ко двору в контексте истории бедной Джини Уайли.

Официальная наука, конечно, не могла позволить себе проводить в ХХ веке эксперименты в духе Фридриха II или Якова IV, поэтому учёным протянул руку «помощи» сумасшедший. В 1970 году во время обычного визита в один из домов Лос-Анджелеса социальный работник обратил внимание на странное поведение девочки примерно семи лет, которая вела себя словно Маугли. Когда же сотрудник социальной службы узнал, что девочке на самом деле 13 лет, он сразу доложил об этом местному шерифу.

Джини Уайли

Так Джини Уайли смогла покинуть свой дом-тюрьму, в которой её держали больной на голову отец и практически полностью слепая мать. Когда Джини нашли, она не могла говорить и не стояла прямо. Как выяснилось, днём отец держал её привязанной к детскому стульчаку, а ночью надевал на неё смирительную рубашку и сажал в клетку. Всякий раз, когда Джини шумела, папаша бил её. Бил, и, что важно, при этом не говорил с ней — только рычал на неё и лаял по-собачьи.

После спасения Джини ждали годы реабилитации, включая речевую и физиотерапию. В конце концов, она научилась ходить и пользоваться туалетом, а через год после освобождения даже начала произносить двухсловные комбинации, например, «big teeth» («большие зубы») и «two hand» («два рука»). Еще через полгода, в январе 1972 г. с помощью занятий с лингвистом Сьюзан Кёртис Джини начала в элементарных двух- и трёхсловных выражениях рассказывать о своём заточении: «Отец бить нога. Большой палка. Джини плакать» (Father Hit leg. Big Wood. Genie Cry). Через некоторое время девочка даже начала читать простые слова, однако больших успехов от неё никто не дождался.

Случай Джини отчасти опроверг слова Леннеберга, ведь ей удалось развить свои речевые навыки уже после того ужаса, в котором она росла. С другой стороны, даже после четырёх лет обучения Джини находилась на стадии телеграфной речи, которая наблюдается у обычных детей в возрасте около двух лет, и далее продвинуться уже не смогла. Она также не научилась задавать вопросы и не справилась с английской грамматикой, что шло вразрез с утверждениями Хомского. Опять же вспоминаем, что Хомский детей вообще не исследовал и педагогикой не занимался, он сугубо теоретизировал.

Я человек простой, вижу, как ссорятся эмпиристы и нативисты, включаю Леопольда и говорю «Давайте жить дружно!» Потому что ни у тех, ни у других нет достаточной аргументации, ни одна из теорий не даёт комплексного ответа на вопросы усвоения языка. Скорее, каждая из них отвечает за свой участок объяснения этого сложного процесса.

Пока же ученые спорят и меряются теориями усвоения и развития языка, дети учатся говорить. Учатся, проходя одинаковые стадии, независимо от цвета кожи, страны проживания и языка родителей. Сейчас мы с вами прогуляемся по этим стадиям — от довербальных (доречевых) звуков до полных предложений. Важно только помнить, что между стадиями нет строгих границ, нет чёткой последовательности, и разные стадии могут занимать разный промежуток времени. М-да, не очень определённо, но какими бы размытыми эти этапы ни были, некоторые закономерности уловить можно. Само собой, если увидите, что хоть одна стадия не совпадает с тем, что знаете (наблюдали) лично вы, сразу же пишите гневный комментарий. Поехали!

Развитие языка начинается, разумеется, с усвоения звуковой системы — с крика и плача то есть. А как иначе, если ребенка только-только достали из довольно комфортабельного жилища, и теперь ему плохо, жарко, холодно, грязно и т.д. На протяжении первого года жизни ребенок тренирует запасы мощности в лёгких и речевом тракте. Он также развивает чувствительность к звуковым отличиям своего новообретённого языка. Даже эти (примитивные, на первый взгляд) звуки, играют важную роль в развитии речи — есть версия, что из плача потом появляются гласные, а из вегетативных звуков (того же отрыгивания), в частности, согласные.

Если верить нативистам, где-то в глубинах детского сознания сидит маленький Хомский, который говорит мальцу: «Не дрейфь, ты всё это уже знаешь». Так ребёнок слышит разницу между, например, звонким [ba] и глухим [pa]. Эта врождённая способность дает возможность детишкам произносить впоследствии звуки, которые в их родном языке либо вообще не важны, либо играют незначительную роль. Кстати, во всех языках наблюдается странная закономерность — дети, овладев немного звуковым инструментарием, начинают упрощать его, выбрасывая первые или последние согласные. Например, в английском вместо слова «ball» говорят «ba», вместо «stop» – «top». Но даже осваивая первые слова, ребенок оставляет за собой право на крик, который ещё долго будет для него серьёзным инструментом общения.

Следующими идут гуление и лепет. В период примерно от двух до пяти месяцев ребёнок решает смилостивиться над родителями и добавляет к крикам немного позитива — он гулит и смеётся. Нам могут показаться забавными эти их «агу» и «агы», а для ребенка это новый и сложный этап выстраивания диалога. Ребёнок может гулить и сам с собой, но, конечно, с мамой будет делать это гораздо активнее, поэтому рекомендуется всячески эти попытки поощрять. Кстати, интересно, что гулят дети во всём мире одинаково. Шах и мат, эмпиристы!

Развиваясь, ребёнок постепенно прощается с гулением и начинает лепетать. Стадия лепета наблюдается в период примерно от 6 до 9 месяцев. Лепет позволяет цветам жизни тренировать артикуляционный аппарат и просодию (ударение) своего языка. Разделяют два типа лепета: редуплицированный (последовательность одинаковых слогов, например, «ба-ба-ба») и нередуплицированный («ба-до-ги» или «ба-да-га»). Эту же стадию сопровождают первые знаки понимания ситуации со стороны ребёнка — он начинает ассоциировать последовательность звуков с ситуацией. Как видим, ребёнок очень уверенно и последовательно идёт к своей первой большой победе — полноценному слову.

Примерно с 12-го месяца наступает период голофрастической речи (от гр. holos» — весь, целый + «phrasis» — выражение). Это время, когда ребёнок, употребляя одно слово (иногда выдуманное или искажённое до неузнаваемости), описывает им зачастую гораздо более сложные понятия и явления. Всё логично, дети чётко расставляют приоритеты в коммуникации и выделяют одно слово, которое для них особенно важно, и называют именно его. Зачем говорить больше, правда? Например, слово «ложка» (или «лёка») может означать «Батенька, передайте, будьте любезны, ложечку-с».

Интересно, что ребёнок не обязан уметь правильно произносить звук, чтобы правильно распознавать его. В исследовании уже знакомой нам Джин Берко Глисон и Роджера Брауна в 1960 г. использовалось слово «fish» (фиш, рыба), которое ребёнок называл почему-то «fis» (фис). Когда же Браун в ответ начинал называть рыбу таким же образом (фис), малыш недовольно качал головой, мол, «Что ты несёшь, глупый взрослый, ахаха, прекрати, какой такой фис?» То есть восприятие фонем у детей обгоняет их воспроизведение, поэтому они не слышат ошибки в своей речи, но могут заметить их в чужой.

В период 18 месяцев голофрастическая (или однословная) стадия плавно перетекает в двухсловную, когда ребёнок начинает догадываться, что увеличение количества слов может улучшить качество коммуникации. Примерно в это же время можно наблюдать и «взрыв вокабуляра», когда количество новых слов у ребёнка стремительно растёт. Количество растёт не бессмысленно, ведь одновременно с этим дети начинают использовать более сложные двухсловные конструкции — часто из существительного и глагола. Например, «дай часы» (ну или «тясы») или англ. «want cookie». На двухсловной стадии ребёнок уже не просто обозначает ситуацию, но вычленяет в ней две части, связывая их между собой. Кроме конструкций, заимствованных из языка взрослых, дети могут создавать «свою» грамматику, то есть такие конструкции, которые они не могли услышать от взрослых (например, «папа вода», что значит «папа мокрый»). Безусловно, эти двухсловные предложения поначалу очень просты — например, в них редко используются местоимения.

Около двух лет дети начинают осваивать более сложные синтаксические конструкции, приправляя речь уже большим количеством слов. Поначалу эти синтаксические потуги звучат не слишком победоносно и напоминают телеграфную речь — «Па, да мако» (Папа, дай молоко). В английском, например, на телеграфной стадии не увидишь атрибутов прошедшего времени — «-ed», третьего лица — «-s», артиклей «a», «the» и т.д. Короче, всё, что не считается важным для донесения мысли, остаётся в ребёнке. Так как на этой стадии дети неохотно употребляют эти морфемы, ученые сломали копья в исследованиях, чтобы понять, что же происходит на самом деле. И пришли к выводу, что у детей всё же есть понимание правильного синтаксиса, просто они, практичные существа, предпочитают значение функции. То есть, если уж ребенок соблаговолит использовать больше служебных слов, он использует их правильно, будьте покойны. Возьмём, к примеру, использование тех же артиклей в английском — например, «the summer» или «the hot summer». Однако «summer the» или «a the summer» дети не скажут, скорее уж они вовсе опустят эти слова, чем поставят их в неправильном месте. Выходит, в принципе, у детей под рукой тот же синтаксический инструментарий, что и у взрослых, просто они не всегда справляются с обработкой речевого потока.

На этом этапе усвоение языка уже несётся галопом, не остановить. В течение нескольких месяцев ребенок знакомится и со спряжением (бегу, бежишь, бежит), и со служебными словами (предлоги, союзы и т.д.). Хотя всё еще встречаются забавные непопадания типа «короткее» или «бегит». Интересно, что «телеграфируют» дети по-разному, в зависимости от региона. Например, англоязычные карапузы построят фразу с просьбой дать яблоко так — «Дай яблоко», а не «Яблоко дай», как японские и турецкие. Телеграфная речь из двух- или трёхсловных конструкций длится примерно до 3 лет. Около трёхлетнего юбилея в речи детей уже могут наблюдаться и более сложные обороты с придаточными предложениями.

В возрасте примерно 2,5 лет малыш поглощает около 10 слов в день, этого ему хватает для построения лексикона в 700 слов. Дальше — больше. В три годика он орудует множественным числом и использует предлоги. В четыре года предложения становятся сложнее, словарный запас насчитывает около 1700 слов, чаще встречаются союзы, ваше чадо справляется с шипящими звуками. Около 6 лет вокабуляр ребенка уже составляет под 3000 слов. В этот период малыш выходит победителем из неравной схватки со сборной частей речи и звуками родного языка. Но на этом не останавливается, и всего через лет 10 можно спокойно готовиться к предложениям типа «Вы ничего не понимаете, я его/её люблю!» и «А я считаю, это модно!» И всё, прощай детство, у храброго оленёнка Айхо выросли рожки.

Ну что ж, в процессе усвоения языка всё так замечательно устроено, что так и хочется завопить «Дайте два!» (ну или две, если лингвы). Тема билингвизма очень объёмна, поэтому разбирать все его нюансы сейчас мы не станем, но несколько слов посвятить просто необходимо. Хотя бы потому, что даже сегодня многие родители искренне пугаются его, не знают, как себя вести с ТАКИМИ детьми и т.д.

Итак, если совсем просто, билингв — это двуязычный человек. Чаще всего, конечно, им становятся в силу внешних обстоятельств: «родителей не выбирают», «уехал(а) за границу по работе», «без английского сейчас никуда» и т.д. Но что это за зверь такой? С каким гарниром этого зверя уплетать?

Для начала скажем, что билингвы бывают разных типов. Чтобы популярно объяснить деление на эти самые типы, проведём эксгумацию одного недавнего украинского хайпа. Итак, допустим, я пишу пафосную статью «Не отрекаются любя», в которой описываю свое желание покинуть родину, ибо невмоготу более терпеть всё происходящее вокруг. А теперь разные варианты развития такой истории.

1. Если после этой статьи я реально уезжаю куда-нибудь во французский Квебек, я, конечно, могу выучить французский язык, но скорее всего буду пропускать его через сито своего первого языка. В таком случае я буду называться билингвом субординативным.
2. Если же я напишу такую статью где-то в возрасте 14 лет, а потом уеду в тот же Квебек, то усваивать свой первый язык и французский я буду раздельно — для каждого свое окружение, своя среда. Например, дома на одном, а в обществе (в школе, университете, на работе) на другом. Такую ситуацию еще называют диглоссией, а такому билингву дают имя координативного.
3. Ну а если такую статью я пишу в возрасте 2 годиков (а вдруг!) и затем отправляюсь в Канаду, тогда я начну воспринимать окружающие меня быт и суету в двух лингвистических плоскостях одновременно — французской и русской (напомню, что несчастную Джини Уайли, по сути, лишили любой плоскости). Это называется сложный билингв, и эти билингвы — самые крутые билингвы.

Окай, с типами примерно разобрались. А в чем прикол этих билингвов? Что билингвизм даёт? Может, нужно вообще запретить двуязычие? До шестидесятых годов 20 в. вполне распространённой фразой была «Ещё раз увижу с этими билингвами, уши-то надеру». Как правило, эти страхи строились на ложных исследованиях или непроверенных фактах. Исследования нового времени показали, что мозг билингва отличается повышенной плотностью серого вещества, в котором, напомню, содержится большинство наших нейронов и синапсов. А еще у билингвов риск отхватить бонус в виде болезни Альцгеймера или деменции в пять раз ниже, чем у монолингвов. Конечно, во время проведения различных межъязыковых тестов некоторые билингвы и впрямь тратили больше времени на ответы, да и ошибались в этих ответах нередко. Однако другая сторона исследовательской монеты показывает, что потуги в переключении между языками активируют и даже усиливают дорсолатеральную (от лат. «dorsum» — спина, то есть задняя часть) префронтальную кору. Дорсолатеральный отдел играет важную роль в исполнительных и когнитивных функциях, многозадачности, решении проблем, отсеивании ненужной информации и пр. Тут можно вспомнить об эксперименте в Триесте (итальянский город рядом со словенской границей). Семимесячных малышей поделили на три группы — словеноязычных, итальяноязычных и билингвов. Всем группам показывали кукол, которые появлялись то слева, то справа. Конечно, в таком возрасте любому малышу необходимо время, чтобы перегруппироваться и адаптироваться к изменившейся ситуации. Но группа с билингвами чаще поворачивала голову вслед за куклой, тогда как монолингвы (как славяноязычные, так и романоязычные) продолжали смотреть в одну точку, хотя куклы там уже не было.

Конечно, родительские страхи насчет билингвизма имеют некоторую почву. Например, нередко вербальные навыки у совсем юного монолингва могут быть развиты лучше, чем у его двуязычного одногодки (оно и логично, ведь билингв растрачивает свои силы и время на два языка). Отсюда же и наблюдение, что словарный запас у монолингва больше, а владение синтаксисом круче. Да, и ещё у билингвов чаще слово «вертится на языке», то есть уходит больше времени на вытаскивание нужного слова из памяти. Это всё реальные и логичные аргументы, но, во-первых, такие проблемы встречаются, как правило, на ранних годах жизни билингва и носят адаптационный характер, к подростковому возрасту уже всё приходит в норму. Во-вторых, деменция и болезнь Альцгеймера всё-таки хуже, согласитесь.

Главное, помнить, что для развития любого по счёту языка у ребенка должно быть достаточное языковое воздействие, а еще нормальная психологическая обстановка в семье. Легко, конечно, спихивать проблемы в развитии ребенка на второй или третий язык, когда папа пьёт словно бегемот на водопое, а мама дебоширит (или наоборот). И не заставлять, ага. Никогда не заставлять. Поверьте, детский мозг работает гораздо лучше, чем нам кажется, и достаточно легко справится с двумя (и даже больше) языками, особенно если их преподносят в непринуждённой атмосфере, а не начинают бить по голове определениями герундия и артиклей. Безусловно, это не идеальный мир, и усвоение одного, двух или даже трёх языков совершенно необязательно научит нас понимать ближнего своего, но бонус в виде отсрочки Альцгеймера или деменции не может не радовать. Меня вот радует.

Верю, что после этого крохотного экскурса вы сможете разглядеть маленьких лингвистических гениев сквозь пелену слёз, соплей и какашек, как разглядел их я. А вообще, если ваш 17-летний карапуз не слушается, ведёт себя как самоуверенный нахал и даже поступает на актёрское, не расстраивайтесь. Не уходите в зажор и не кричите небесам «весь в мать/в отца», а просто любите его безусловно (если сильно хочется сорваться, можете винить во всём Хомского с его LAD’ом, будь они неладны). В конце концов, не имеет значения, сколько языков знает ваш отпрыск и как умело жонглирует падежами. Истина будет глаголать устами младенца, если устами взрослого глаголет любовь.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.