Интервью Муслима Чеберлоевского, командира чеченского батальона имени Шейха Мансура. Часть II

Д. М.: Следующий вопрос касается темы терактов. Акции в Будёновске, Беслане. Хотелось бы узнать о причинах и было ли это оправдано в тот момент и с точки зрения сегодня.

М.Ч.: Вот эта передача офицеров, солдат, чтобы они опомнились, чтобы эти люди рассказали России, что мы не варвары, что мы не хотим всех убить и зарезать. И мы этих людей отдавали живыми. Но они этого не поняли. Потому, когда началась война, жестокая, очень страшная, она не разбиралась ни в чём: они стреляли по всем городам, регионам, сёлам. И больше, чем наши бойцы, пострадали обычные люди. Мирное население Чечни. Да, кто-то выехал в Ингушетию, Дагестан. Но не все уехали, не у всех была такая возможность. И многие надеялись, что это пройдёт, что завтра всё остановится. И эти люди больше от этого пострадали. И поэтому бойцы с нашей стороны предприняли такие акты.

Ну, Россия посылает своих солдат на территорию Чечни. В крайнем случае у неё погибают солдаты и техника, и всё. РФ — огромная страна, её граждане не чувствуют у себя на территории ничего такого. Ну Чечня, война какая-то идёт, и пусть себе там идёт.

И поэтому одной из задач было, чтобы они это почувствовали — как это, когда война приходит к тебе в дом. А главная цель заключалась в том, чтобы они пошли на переговоры, и чтобы в последующем, если даже они не идут на переговоры — чтобы они почувствовали, как оно бывает, когда война придёт в твой дом, город, туда, где ты живёшь.

Поэтому была операция в Будёновске, его захват. Не поняли россияне, не вынесли из этого урок. Опять же, обвинили нас в том, что это мы захватили, пришли с войной. А то, что они уничтожили и сожгли всю Чечню — на это никто не смотрит, а смотрит на какой-то Будёновск, на город, больницу. Показывают этих женщин, детей, заложников — и плачет вся Россия. А то, что они сделали с нами, никого не волнует. Считают, что это всё нормально.

Показывают этих детей, бесланских. Ну а сорок две тысячи наших детей, которые они убили — это что, не дети, что ли? Это ж тоже дети, наши дети, которых мы любили, воспитывали в каждой семье. Такие же маленькие, как и ихние. До этого тоже никому здесь дела нет.

А когда до них это доходит — опять же все плачут, про права начинают говорить, что это нельзя делать, что их надо пожалеть. Но они сами не пожалели себя же. Тут была первая задача — чтобы они хотя бы пожалели своих женщин и детей, и хотя бы ради их спасения пошли на переговоры. Нет, не пошли.

И в бесланской школе — тоже. Там полностью сожгли всю школу, и опять же обвинили нас. Если бы наши хотели их убить, то они бы в первый день их убили и пошли бы дальше. Чего они держали их несколько дней, требовали переговоры. Никого не убивали, никого не душили, а требовали переговоры. Ну ради своих же детей, женщин, школы, города — ну давайте! Нет, полностью сожгли всё, расстреляли всех — и опять обвинили нас.

Пока эти безжалостные, бездушные люди стоят у них во главе государства, это будет продолжаться.

Нас они не имеют права обвинять ни в чём. Потому что пусть покажут хоть один случай до 1991 года, где хоть один чеченец пошёл и где-то что-то взорвал, где-то что-то захватил, где-то кого-то зарезал. Пусть покажут один хоть случай. До 1994-го не было этого. С 1991 года они против нас применяли всё, а мы всё это терпели, всё это хотели как-то решить. Но оно не получалось никак.

Д. М.: Спасибо! Следующий вопрос касается уже поддержки Чечни — кто и как помогал во время войн против России? Фактически Чечня оказалась один на один со всеми силами РФ. Тем не менее, интересно было бы узнать, возможно, кто-то оказывал какую-то поддержку, давал возможность эвакуировать раненых, спасать их непосредственно или использовать свою территорию в качестве оперативной базы?

М.Ч.: Помощь Чечне ни во время первой войны, ни во время второй в государственных масштабах не оказал никто. Вообще никто. Единственное — пришли добровольцы из разных стран, от своего имени, не от имени государства, правительства или армии, или каких-то там сил. Пришли националисты, патриоты в каких-то количествах из Украины, Грузии, Азербайджана, Турции, разных арабских стран. Опять же, это было каплей в море по отношению к России и масштабам всего этого. И только единственное соседнее государство — Грузия, да ещё Азербайджан и Турция (если кого могли туда доставить) помогали в том, что лечили наших людей, кормили их, принимали, помогали всем, чем могли. Много чеченцев, которые не могли туда добраться, у нас дома от ранений, неоказания первой помощи умирали, и с этим ничего невозможно было сделать. В начале ещё была возможность их перевезти. Но со временем она исчезла.

Конечно, мы отправляли людей во все близлежащие страны, чтобы оказали помощь. Чтобы эти люди хотя бы митинги организовали против РФ. Чтобы весь мир стал и обвинил Россию в этом варварском нападении и уничтожении целой нации. Но мало кто в этом нас поддержал. Да, некоторые личности чем могли помогали. Средствами помогали, сами приходили, участвовали — такие моменты были. Но опять же, учитывая масштабы отношений с Россией, это было очень мало. Потому что Россия огромная, у неё 100–200-тысячная армия, полностью вооружённая с ног до головы современным оружием, автоматами, гранатомётами, — и против неё наши бойцы. Это было просто невозможно такое.

Д. М.: Имели ли возможность чеченские добровольцы действовать через границу России с Грузией и, соответственно, использовать в качестве тыловой базы непосредственно грузинские территории?

М.Ч.: Ну, такое было, это всем известно. Это Панкисское ущелье, в 2001–2002 годах его использовали. Потом уже всё — границу перекрыли россияне. И с того времени прошло уже 15 лет, закрыта граница и всё происходит... Чечня в полном окружении русских. И выходить оттуда, заходить, что-то доставить туда сегодня практически невозможно. Поэтому бойцы, которые остались там, автономно себе добывают продукты, боеприпасы, трофейное — и за счёт этого держатся.

А.К.: Расскажите, пожалуйста, о своём участии в Первой чеченской войне. Вы здесь упоминали, что были в президентской гвардии, то есть это республиканская гвардия, я так понимаю? В качестве кого вы встретили новогодний штурм Грозного?

М.Ч.: С 1991 по 1994 год я и многие другие ребята находились в разных подразделениях. Был у нас свой ОМОН, состоявший из молодых ребят. Это республиканский ОМОН, чеченский...

А.К.: При МВД, да?

М.Ч.: ОМОН, как бы группа, батальон, подчинялся МВД... Туда вступали. И была президентская гвардия — тоже с 1991 года, куда входили мы. Я вот до 1994 года находился там. Когда в 1994-м россияне напали, многие ребята ушли из этих подразделений, вернулись к себе домой. Каждый по своим направлениям, к своим. Я вернулся к себе домой, и там у нас против оккупантов сформировалось вот это ополчение. С города к нам пришёл Гелаев со своим отрядом. Два танка и две установки «Град» — они работали где-то две недели из нашего села.

А.К.: А какой это сектор?

М.Ч.: Северо-западный, можно сказать.

А.К.: Это в сторону Моздока?

М.Ч.: Немного в сторону. Мы стояли против россиян, которые надвигались на нас со стороны Моздока. Они перешли Терский хребет, спустились, и вот на их пути к Грозному наше село первое... Вот в этом направлении первые боевые столкновения начались у нас. Я вернулся к себе домой, там мы собрали небольшую группу и отстаивали родное село. Российские войска пускали вперёд какие-то маленькие колонны, а основная, большая, двигалась сзади. Продукты, боеприпасы — вот всё это. Основная колонна двигалась медленно, а вот боевые какие-то подразделения — быстро.

Дважды они хотели штурмом взять село. Мы их танки с катами, которые разминируют, подбили. И тогда они уже остановились. Там небольшая гора, оттуда начали обстреливать наше село и пришедших к нам на помощь из города отряд Гелаева, группу ОМОНовцев и какой-то отряд. И в то же самое время из Дагестана тоже двигалась колонна, надо было ещё и её остановить. Из Ингушетии двигалась — туда отправили людей. И часть осталась охранять город. Плюс те, которые пришли сюда.

Наша местность расположена так, что долго держать там оборону невозможно. Поэтому сколько могли, столько мы и держали. Самыми последними из этого села ушли мы, те, кто родился и жил там. Остальные, пришедшие из города, ушли чуть раньше, сказали: «Всё, бессмысленно дальше тут держать, надо отходить и занять уже подступы к городу». Мы же, молодые, всё-таки надеялись, думали: «Нет, всё равно мы будем до конца отстреливаться. Только когда у нас закончатся боеприпасы, тогда и отойдём».

И после их ухода мы ещё двое-трое суток находились в селе. У нас заканчивались боеприпасы, да и люди тоже разъехались. Тогда уже российские войска начали просто обходить это село. Какая-то их часть тут начала обстреливать, а остальная колонна пошла в сторону Грозного.

А.К.: То есть я правильно понимаю — вы в качестве ополчения воевали на территории своего села?

М.Ч.: Многие именно так и делали. Самостоятельно ушли и начали защищать. Это в первые дни. После этого мы два-три дня продержались там и отошли к городу, а там уже присоединились к остальным подразделениям.

А.К.: Ну вы же понимали, что россияне разрушат ваши дома, там же находятся ваши семьи?

М.Ч.: Конечно.

А.К.: То есть вы осознанно подвергали их риску?

М.Ч.: Нет. Ну если бы мы не сопротивлялись, что бы они, погладили тут всё, пришли — погладили всех оставшихся? Они и так шли войной, разрушали всё, обстреливали. Вертолёты, самолёты бомбили. И мы стояли до конца, что могли — то и сделали. И уже после отступили в сторону Грозного.

Ну а Грозный — там уже... У нас в селе частный сектор и за дорогой небольшой посёлок с двухэтажными и четырехэтажными зданиями. Остальное всё равнина. Ни лесов, ни ущелий там нет. Поэтому и отступили. Ну сколько могли держаться, столько держались. А потом просто отошли.

И вот мы потихоньку отходили к центру, а они наступали. И вот уже северная часть. Они шли со стороны Ингушетии и Дагестана, вот так полукругом затягивали и затягивали. Нам оставались город, горы и предгорье — вот эта часть у них не была прикрыта. И вот к Новому году они почти окружили нас и пошли на штурм города.

С первой и третьей частями материала можно ознакомиться тут и тут.