Убитое будущее. Часть вторая, антирусская

С первой частью материала можете ознакомиться здесь.

Революция октября 1917 года должна была стать, по замыслу её творцов, началом Мировой революции, а стало быть, и началом нового общества. Впоследствии большевики очень не любили вспоминать, как они со дня на день ждали победы советской власти в Германии и как рассчитывали в течение нескольких лет ввести вполне себе реальный коммунизм. (Систему, известную как «военный коммунизм», жрецы марксизма-ленинизма смущённо наименовали «временными мерами», хотя документы и свидетельства 1918–1920 гг. прямо-таки вопиют об обратном.) Но, вне зависимости от того, ожидался ли социализм в планетарном масштабе или только в масштабах одной страны, целью Коминтерна было построение нового общества. Классом-гегемоном нарекался пролетариат, но без госаппарата и интеллигенции всё-таки было не обойтись.

Разумеется, старая, русская элита — а с ней и русская интеллигенция — за редчайшим исключением, для новой жизни не годились. И их начали очень активно истреблять. Как следствие, стал вопрос: кто же всё-таки будет обслуживать аппарат власти здесь и сейчас?

Решение было найдено быстро, и оно-то и породило те социальные группы, которые ныне занимают место физически изничтоженной русской интеллектуальной элиты.

Хищники и чужие

Задача стояла не вполне тривиальная: большевики задумывали уничтожить всё, что было дорого и свято для русского народа. Да и сам этот народ предполагалось изрядно порезать. Где же в этом случае искать подходящий для этого кадр?

Что касается рядовых исполнителей, то тут всю механику кадрового подбора очень хорошо описал И. Л. Солоневич. Настолько хорошо, что не грех и процитировать:

«...В 1918 г. в германском Киеве мне как-то пришлось этак "по душам" разговаривать с Мануильским, нынешним генеральным секретарем Коминтерна, а тогда представителем красной Москвы в весьма неопределённого цвета Киеве. Я доказывал Мануильскому, что большевизм обречён, ибо сочувствие масс не на его стороне…

— Послушайте, дорогой мой, — усмехнулся он весьма презрительно, — да на какого же нам чёрта сочувствие масс? Нам нужен аппарат власти. И он у нас будет. А сочувствие масс? В конечном счёте, наплевать нам на сочувствие масс...

Очень много лет спустя… мне стал ясен ответ на мой давнишний вопрос: из кого же можно сколотить аппарат власти при условии отсутствия сочувствия масс.

Ответ заключался в том, что аппарат можно сколотить из сволочи, и, сколоченный из сволочи, он оказался непреоборимым, ибо для сволочи нет ни сомнения, ни мысли, ни сожаления, ни сострадания…

Конечно, эти твёрдой души активисты отнюдь не специфически русское явление. В Африке они занимаются стрельбой по живым чернокожим целям, в Америке линчуют негров, покупают акции компании Ноева ковчега. Это мировой тип. Это тип человека с мозгами барана, челюстями волка и моральным чувством протоплазмы. Это тип человека, ищущего решения плюгавых своих проблем в распоротом животе ближнего своего. Но так как никаких решений в этих животах не обнаруживается, то проблемы остаются нерешёнными, а животы вспарываются дальше. Это тип человека, участвующего шестнадцатым в очереди в коллективном изнасиловании.

Реалистичность большевизма выразилась, в частности, в том, что ставка на сволочь была поставлена прямо и бестрепетно».

То есть кадр исполнителей набирался из социальных отбросов, лишённых даже элементарного морального чувства и минимальной эмпатии, и потому идеально пригодных лишь для того, чтобы весь мир насилья разрушать.

Но это была лишь половина задачи. Конечно, взбунтовать дегенератов для того, чтобы грабить, насиловать, жечь и убивать, сравнительно легко. Но для того, чтобы аппарат власти функционировал, нужны всё-таки и исполнители более высокого уровня, которые способны и к интеллектуальной деятельности (хотя бы минимальной), и обладают всё же неким моральным базисом, позволяющим им, например, не убегать с поля боя и не разворовывать полностью вверенную им, ради революционной пользы, казну. Но при этом эти же люди должны быть столь же тверды, как и вышеописанная сволочь, в том, что касается разорения русского народа и уничтожения его духовных и материальных ценностей.

На этот вопрос также нашёлся ответ: дегенераты были дополнены чужаками. Для того, чтобы заткнуть среднее командное звено в своём аппарате власти, большевики стали активно привлекать представителей национальных меньшинств.

Ленинская генерация советской интеллигенции

Вопрос этот (по понятным причинам очень деликатный) сознательно забалтывался и мифологизировался всеми участниками дискуссии. Одни распространяли страшные сказки про то, как Троцкому и Ленину команду отдают непосредственно сионские мудрецы. Оппоненты, напротив, отказывались признавать значимость участия в большевицкой системе представителей этнических и национальных меньшинств от слова совсем, а всех, кто этот факт признавал, огулом записывая в «черносотенцы» и далее — в «фашисты».

Как всегда, истина, даже относительная, вываливалась из обоих дискурсов.

Первое, что нужно иметь ввиду: идея опоры на избранные этноконфессиональные меньшинства (с целью контроля чуждых и/или враждебных этнических масс) не была специфически советским изобретением. Это классика системы колониального управления. Например, в Британской Индии англичане сознательно наделяли привилегиями мусульманское меньшинство, опираясь на которое, можно было контролировать основную массу индусов-индуистов. Аналогично действовали бельгийцы в Руанде, оказывавшие поддержку тутси, которые в свою очередь помогали им держать в кулаке хуту, составлявших большинство населения.

Правда, в конечном итоге из подобных колониально-административных экспериментов ничего сильно хорошего не вышло: в Индии всё вылилось в полноценную войну, а в Руанде — в геноцид. Но это уже другая история, которую, однако, надо всегда иметь в уме.

А второй важный момент заключается в том, что советская власть не просто рекрутировала «нацменов», а отбирала людей весьма специфичных. Если вы просмотрите биографии видных советских функционеров или «деятелей культуры» из числа «нацменов», то неизбежно заметите одну очень интересную закономерность. Эти люди не были русскими и осознавали это. Но, как правило, они либо большую часть жизни прожили вне своих национальных территорий, либо же относились к левой и русифицированной среде. То есть, не будучи русскими, от своих собственных этнических и религиозных корней они также были оторваны.

В результате на историческую арену советская система выпустила уникальный тип национального «безнационала», у которого было несколько характерных особенностей, до сих пор являющихся константами для сознания очень многих российских интеллигентов:

1) «белые люди в чёрной стране». Изначально призванные советской властью выполнять функции командиров и надсмотрщиков, себя вышеописанные «безнационалы» осознавали как культуртрегеров и вообще носителей всего разумного, доброго и вечного в дикой стране менделеевых, флоренских и циолковских;

2) при этом они прекрасно понимали, что за свои подвиги в рядах продотрядов, ВЧК и ЧОНа самое гуманное, что с ними можно сделать — это перевешать всех до единого. Отсюда глубинный, онтологический страх перед русским народом, как перед ХОЗЯИНОМ, в чьём разорённом доме они устроили пир. Отсюда же истерическое, надрывное и полное отрицание всякого проявления русского национального начала. При этом к любому другому национализму отношение, как правило, вполне толерантное;

3) сами будучи денационализированы и при этом не имея (по вышеописанным причинам) желания интегрироваться в русскую среду, эти люди с удовольствием зацепляются за всякую концепцию «мультикультурной общности». Сначала это была идея «новой исторической общности — советских людей», потом — «россиян, а не русских». В странах Балтии эта публика сейчас пляшет под вывеской «русскоязычных»;

4) недоверие к власти, порождённое травмой 1937-го. После того, как Сталин в борьбе за власть начал давить ленинскую гвардию, в их и их потомков памяти осела глубокая, так сказать, интимная обида на власть. Мол, как же так? Мы же за вас! Мы же вам помогали «гасить» этих дикарей! И теперь вы же, свои же, нас же?!..

Отсюда вечное фрондирование ленинской генерации советских интеллигентов. Народ был чужой изначально, но режим — режим был родной. Но он предал. И потому ленинские птенцы ждут, что он, наконец, перед ними покается и вернёт им заслуженное место.

Но, если возникает дилемма, на чью сторону встать — власти или народа? — этот тип советского интеллигента хоть и в последний момент, но обязательно склонится на сторону власти. Ибо она ему всё-таки ближе — в силу наследственности.

Сталинская генерация советской интеллигенции

Начиная с «ленинского призыва в партию» (на самом деле сталинского), в СССР началась целенаправленная политика по формированию новой, «рабочей» интеллигенции. Кадр для этого, понятное дело, черпался в основном в русской среде (как самой многочисленной). И после сталинской чистки 1930-х гг. на командных должностях процент этнически русских как будто возрос.

Разумеется, все эти герои партийного контроля — чекистские мастера «мер физического воздействия» — ни к какой интеллигенции и даже полуинтеллигенции не принадлежали. (Фигура министра государственной безопасности, генерал-полковника Абакумова, имевшего четыре класса образования, для этой среды является своего рода эталоном дискурса.) Но у сталинских птенцов были дети, которые окончили и школы, и университеты, могли читать Маркса в подлиннике и за обедом пользовались не только ножом, но ещё и вилкой.

На первый взгляд (и многие на это в своё время возлагали большие надежды), эта среда была как будто более национально русской. Действительно, для этой публики нехарактерно личностно-паническое отношение ко всему русскому и, скажем, такие слова, как «Родина» и «Россия» они могли произносить без гримасы отвращения. Но ожидать, что сталинские птенчики перерастут во что-то действительно русское, как показала практика, было глупо.

Как и ленинская генерация, эта волна советской интеллигенции не имела связи с национальной русской традицией, а формировалась уже в рамках советской системы. При этом дети также ясно отдавали себе отчёт, что своими университетами и большими квартирами с большими библиотеками (да и не только ими) они обязаны своим отцам, которые пошли на службу к коммунистам. Советская власть для них — это папа, источник всех их благ и жизненных радостей. Не средний класс, не духовное сословие и даже не зажиточное крестьянство выдвинули их вперёд, и не их они представляли. Они — порождение советского государства. Порождение СИСТЕМЫ. И они это помнили и помнят.

По этой-то причине для этой публики история их «родины» начиналась с создания Советского Союза, или даже с момента прихода к власти Сталина, родного и любимого. Всё остальное — в лучшем случае предыстория, атавистический придаток.

Отсюда две характерные черты сталинской генерации советской интеллигенции:

1) тождественность понятий «Родина» и «государство». Власть и режим неотделимы для них от Отечества и народа. Служить Отечеству можно лишь одним путём — служа власти;

2) культ государства, «державничество». Государство необходимо возвышать и укреплять. Всегда и несмотря ни на что.

Что же касается русского народа, то он в этом мировоззрении присутствует в лучшем случае как сырьё, материал, из которого созидается священное Государство. А материал — он и есть материал. И если сегодня для строительных работ лучше подойдут таджики, то ими легко можно будет русских заменить!

И тут нужно помнить, что речь идёт именно о советских государственниках, а не национал-коммунистах (наподобие тех, что бывали в некоторых республиках СССР). Последние изредка прорастали в КПСС, но подавлялись регулярно и жестоко. И потому дальше небольших групп «русистов», нёсших горячечный бред про «нашего русского Ленина», они не пошли.

Клиника

Помимо советской интеллигенции ленинской и сталинской генераций, существовали и ошмётки интеллигенции собственно русской. Кто-то выжил как уникальный технический специалист, кто-то сумел схорониться при музее или в геологической экспедиции, кто-то — чудом. Однако общий процент носителей собственно русской идентичности среди интеллектуалов был в советское время явно мал для того, чтобы они могли стать самодостаточным социально-политическим фактором. (Хотя такие люди были — и на мордовских политзонах всегда хватало и русских националистов, и православных монархистов.) Что же до эмиграции, то её подкосил сталинский погром Восточной Европы и ассимиляция, которой она оказалась весьма подвержена.

Несколько особняком стояла также советская техническая интеллигенция. Но (вечное проклятие естественников и технарей!) в политической сфере она была обречена идти за гуманитариями, и потому самостоятельной роли тоже не играла.

В результате русский народ по состоянию на конец XX века фактически остался без своей национальной интеллигенции. А её место занимал слой советских образованцев двух вышеназванных типов, характерной чертой которых, как уже было сказано, является специфическая близость к советскому государству и к его необольшевицкому продолжению в виде РФ. Ибо и ленинская, и сталинская генерация советской интеллигенции были порождены именно коммунистической властью, причём порождены не абы как, а для своих специфических задач. И потому, будучи изначально оторваны от народной толщи, они всегда будут искать поддержки и опоры не в этой толще, а во власти.

В свою очередь и народ, лишённый собственной национальной интеллигенции, обречён постоянно апеллировать к государству, которое стоит между всеми этими социальными группами и выполняет функции высшего судьи и авторитета, что делает систему весьма устойчивой.

Как следствие,  принципиальные изменения в российском обществе возможны лишь после того, как у русского народа нарастёт хотя бы самый слабый, самый жиденький слой собственной национальной интеллигенции. До тех пор, пока это не произошло, возможны лишь паллиативно-перестроечные методы, которые, однако, на коротком историческом отрезке могут принести существенную пользу.

Димитрий Саввин

В статье сохранена авторская орфография.