Операции влияния и модели терроризма

Терроризм воспользовался усилением информационного компонента современного общества. Для его модели жертвы вторичны, главным является тот эффект, который эти жертвы произведут в массовом сознании. Самым ярким примером этой новой эры стало 11 сентября.

Стандартная война была направлена на поражение тела, современная война целится в разум. Смерть биологических тел для терроризма является коммуникацией, направленной на более широкий круг лиц, чем непосредственные жертвы теракта, чей разум подвергнется шоковым трансформациям. Кстати, вывести человека из послешокового состояния, типа 11 сентября, может только другой шок.

Террористическим инструментарием является так называемая пропаганда действием (POTD — Propaganda of the deed). Она придумана ещё в XIX веке, но расцвела в наше время, поскольку теперь возникли гораздо большие возможности для распространения информации.

Анализируя эту тему, Невилл Болт предлагает множество интересных выводов. Сам этот тип пропаганды он трактует как акт насилия, создающий идеологическое воздействие, диспропорциональное по объёму самому насилию. При этом он цитирует «отца терроризма» Бакунина.

Вот небольшая часть из выводов Болта:

• POTD — это процесс конструирования нарратива, поддерживаемого и усиливаемого действиями;
• анализ POTD должен сместиться из военного в политическое пространство;
• POTD является символическим и риторическим инструментом «политического маркетинга» для формирования сообществ поддержки;
• современные технологии сократили время между событием и рассказом о нём, тем самым уменьшая «время раздумий» для медиа и государств в пользу террористов;
• POTD сместился с территориального в виртуальный театр операций.

Болт противопоставляет пропаганду словами и пропаганду действиями. POTD он трактует как форму политического маркетинга, поскольку цели избираются исходя из лёгкого узнавания и возможности символического воздействия, тем самым увеличивается резонанс события в аудитории.

Если мы посмотрим на работу «Медиа джихад», то найдём в ней множество параллелей. Здесь пропаганда рассматривается как база для выживания «Исламского государства» и даже в будущем она останется флагом, вокруг которого будут собираться верующие в проект халифата. В их текстах встречается даже термин «Медиа муджахедин». Им определяют того, кто порождает и доставляет пропаганду.

Среди выводов исследования прозвучал и такой: «Производство и распространение пропаганды иногда рассматривается как более важное, чем военный джихад».

Мы видим, что имеет место замена в типе оружия, когда меняется цель. Терроризм ушёл из физического пространства в информационное, пытаясь достичь своих целей с помощью новых методов.

Современная форма терроризма развивается в ответ на развитие информационного пространства. Сегодняшний терроризм возникает в середине-конце XIX столетия параллельно возникновению газет и других форм распространения информации среди широкой аудитории. Например, телеграф давал возможность моментального распространения новостей на далёкие территории. Потом пришло время эксплуатации телевидения.

Все эти новые средства передачи информации достигли пика своих возможностей в эпоху соцмедиа. В этом случае снова актор негосударственного уровня получает в свои руки информационные средства, сравнимые с теми, какие есть у государств.

Употреблено слово «пик», поскольку возникло сочетание самого дешёвого способа доставки самому большему числу потребителей. Новое поколение миллениалов среди джихадистов использует весь потенциал самых продвинутых технологий.

При этом потребители информации получают именно то, что хотят услышать: их обиды усиливаются, их точка зрения получает подтверждение. Такие нарративы несут явную психотерапевтическую функцию, поскольку именно этих слов ждут читатели.

По этой причине терроризм не забывает и традиционный пропагандистский инструментарий, распространяя свои нарративы, которые легитимизируют применение силы. В ответ начинается разработка контрнарративов, тем самым современный терроризм включён в нарративную войну, когда каждая из противоборствующих сторон пытается доказать силу своей модели мира, из которой и вытекают все действия, включая применение силы.

Сложный мир несёт в себе множество противоречивых сигналов, из которых каждый выбирает себе то, что соответствует его представлениям о правильности, и откидывает то, что считает несправедливым. При этом согласование интересов отступает на задний план, поскольку мир вступил на путь поляризации политических взглядов.

Сегодня исследователи и практики пришли к выводу о таких возможных вариантах борьбы с радикальной пропагандой:

• разрыв — вмешательство в распространение пропаганды на уровне источника, чтобы не допустить её распространения среди целевой аудитории;
• перенаправление — вместо стирания пропаганды пользователей перенаправляют на другие месседжи, чтобы «вытолкнуть» их на иное поведение, те, кто ищут джихадистские материалы, получают контрматериалы [см. тут, тут, тут, тут и тут];
• усиление коммуникативных кампаний общественных организаций, построенных на контрнарративах;
• усиление правительственных коммуникаций и синхронизации месседжей и действий.

Ещё ранее военные обратились к литературоведческому понятию нарратива именно в поиске контрнарративов, которые могут противостоять коммуникативной агрессии. В рамках постановки вопроса о роли контрнарративов возникли следующие темы исследований [см. тут, тут и тут]:

• психологические аспекты контртерроризма и почему рассказы играют роль в экосистеме насилия;
• основные составляющие рассказа;
• типология нарративов, возникающих на разных стадиях развития террористических групп;
• риторическая модель Аристотеля для оценки успешности рассказа;
• принципы формулирования контрнарративов.

В это изучение включилось агентство DARPA, которое несколько раз предоставляло гранты. И на последнем этапе возникла тема большей объективации нарративного подхода, что привело к формулировке «нейробиология нарратива», где использовались методы сканирования головного мозга.

Уже с помощью этих объективных методов изучались сакральные ценности и их влияние на интерпретацию рассказываемых историй. Ценности оказались связанными с психологией идентичности, эмоциями, моральной стороной принятия решений. При этом исследователи опирались на работы по анализу когнитивной биологии моральных ценностей [1].

По сути, нарратив является базовым инструментарием по формированию идентичности, он формулирует обиды, из которых вытекают способы их решения. Более того, прозвучала даже фраза, что нарратив централен с точки зрения американских интересов в сфере национальной безопасности.

Подъём нарратива на такую высокую ступень в определённой степени несколько странен. Это чисто гуманитарное понятие вдруг захватило и специалистов по борьбе с терроризмом, и даже сферу нацбезопасности. Также не преодолена и большая степень неопределённости, возникающая при оперировании любым гуманитарным объектом, когда на нём пытаются выстроить объективное воздействие.

Некоторые исследователи трактуют нарратив как ментальную подсказку для понимания действий других. Сюжет выражает борьбу героя и антигероя, которые воплощают глубинные культурные коды. При этом важной составляющей является создание неотразимого героя, который может захватить массовое сознание. Нарративы носят универсальный характер: «В то время как нарративы могут быть использованы для усиления стереотипов (и часто стереотипы содержат усиливающие нарративы), можно использовать нарративы для успешной борьбы со стереотипами. Нарративы часто передают информацию о том, кто принадлежит к нашей группе и кто заслуживает маргинализации. Осознаём мы это или нет, но мы удерживаем скрытые схемы о функционировании предубеждений, мы рассказываем себе истории, чтобы рационализировать смех над сексистской шуткой комика [...]. Наши нарративы на базе предубеждений служат примерами того, как различия в когнитивных схемах влияют на поведенческие последствия».

Сегодня соцмедиа стали основным каналом вербовки террористов. Онлайн открывает для этого новые возможности. Например, 4 500 западных граждан отправились воевать в Сирию или Ирак, причём каждая седьмая из них — женщина [см. тут, тут и тут]. Исследование мотивации женщин показало, что романтические отношения или секс не играют той роли, которую пресса пытается им приписать [2]. А вот, например, есть такой фактор, как изоляция (религиозная и политическая) и угроза дома, которая мобилизует их на экстремизм. Официальные же лица, объясняя поведение женщин, не упоминают религиозные и идеологические причины, хотя именно они являются основными как для мужчин, так и для женщин.

Какие ещё инструменты помогают в борьбе с радикализмом?

Дж. Донован, например, считает, что белые националисты и исламисты, имея разные взгляды, в онлайне действуют достаточно однотипно. По этой причине можно выстраивать противодействие по общим лекалам.

Интернет предлагают контролировать с помощью анализа точек контроля, а не географически и локально [см. тут и тут], автор этой идеи — Д. Кларк. Он говорит: «Анализ контрольных точек является методом, определяющим, «кто контролирует что, когда и как». Он полезен также для сопоставления разных позиций в сфере киберполитики в международных отношениях, а также сопутствующих инструментов влияния и контроля».

На новый уровень вышел анализ эмоций в соцмедиа [3–5]. Исследователей интересовало, как месседжи ИГИЛ резонируют с людьми, далёкими от Ирака и Сирии. В качестве примера был взят Египет. Исследователи проанализировали 6 миллионов египетских твитов, чтобы увидеть, стали ли люди говорить, как ИГИЛ. Они увидели в результате, что только 1–2% заимствовали слова. Люди скорее описывали мир, как это делают братья-мусульмане.

Исследователи не только работали со словами, но и приписывали им ценностные характеристики. И тут пришло совершенно новое понимание. ИГИЛ не порождало нечто негативное с ненавистью. Это было интенсивное выступление, ориентированное на будущее, сфокусированное на социальных ценностях и отношениях. Здесь было больше высказываний с «мы», а не с «они».

Кстати, один из выводов исследования на будущее гласит, что законы, защищающие приватность, не принимают во внимание ключевые характеристики соцмедиа, они не защищают от информационных операций извне.

Исследователи назвали свой подход анализом резонанса [6]. Они подчёркивают, что слова не только передают информацию, но и отражают и формируют то, как мы видим мир. Они пишут: «Эта связь между языковым поведением и картиной мира имеет важные последствия для нашего исследования. Контроль терминов дискуссии, формирующий дискурс, является критичным для убеждения и влияния. Это имеет значение в конфликте, когда конструирование дискурса вокруг конфликта предоставляет политические преимущества. Например, если одна сторона конфликта успешно подаёт другую как террористов, совершающих зверства и массовые убийства, обвинитель имеет сильные социальные и политические преимущества для действия. Формирование дискурса имеет множество измерений в дополнение к выбору конкретных слов типа ʺтеррористʺ или ʺборец за свободуʺ, объёмы и повторы могут существенно структурировать дискурс».

И в продолжение идеи повторов. Оказалось, например, что американский и арабский дискурсы по-разному оперируют повторами. По этой причине дискурсивные правила должны учитываться при переводах. Например, формулируется следующее правило: «Просто перевода на другой язык недостаточно. Можно говорить на другом языке, повторяя дискурсивные стратегии своей собственной культуры. Искренность и доверие являются хорошим примером. В арабском дискурсе повторение является невероятно важным доказательством искренности и основной лингвистической стратегией в аргументировании. В арабском дискурсе повтор действует как на уровне содержания, так и на уровне структуры. Чтобы быть убедительными в аргументировании, говорящие по-арабски должны повторять свою суть снова и снова (содержание), но они могут сделать это ритмично, повторяя параллельные предложения или сочетания слов (структура). Это конфликтует с западной, конкретно американской идеей искренности, основанной частично на краткости и конструировании достоверного духа добродетели» [7].

Приведём некоторые максимы из большого числа сформулированных для информационных операций у военных [8–9]:

• хорошие дела не говорят сами за себя;
• не думайте, что изменение отношений изменит поведение;
• рассматривайте информационную среду с точки зрения населения;
• события не всегда происходят по причинам, о которых вы думаете; причинность осложняется, когда включенными оказываются поведение, восприятие, мышление и культура;
• каждая операция — это информационная операция.

Перед нами результат реального опыта информационного взаимодействия в абсолютно разных культурных средах. Причём это конфликтующие правила: правильное в одной культуре является неправильным в другой.

Это подтверждает и изучение медиасреды осуждённых террористов. Изъятые издания дают возможность понять контекст и точки отсчёта, которые формируют перспективы индивидов, включённых в террористическую деятельность.

Как видим, перед нами открывается более сложный мир иного информационного и виртуального пространств. При этом вхождение в него вдвойне сложнее для военных, поскольку армия в своей базе ориентирована на физическое пространство, а долгая война требует работы также в информационном и виртуальном пространствах.

Литература

1. Churchland P. Toward a Cognitive Neurobiology of the Moral Virtues // Churchland P. Neurophilosophy at work. — Cambridge, 2007.
2. Loken M. a.o. Explaining extremism: Western women in Daesh // European Journal of International Security. — 2018. Vol. 3. — I. 1.
3. Bodine-Baron E. Examining ISIS Support and Opposition Networks on Twitter. — Santa Monica, 2016.
4. Marcellion W. a.o. Monitoring Social Media. Lessons for Future Department of Defense Social Media Anal — ysis in Support of Information Operations. — Santa Monica, 2017.
5. Big data, big questions
6. Marcellino W.M. a.o. Measuring the Popular Resonance of Daesh’s Propaganda // Journal of Strategic Security. — 2017. — Vol. 10. — N 1.
7. Marcellino W.M. Revisioning Strategic Communication through Rhetoric and Discourse Analysis // Joint Force Quarterly. — 2015. — I. 76.
8. Paul C. a.o. Dominating Duffer’s Domain. Lessons for the U.S. Army Information Operations Practitioner. — Santa Monica, 2017.
9. Paul C. a.o. Dominating Duffer’s Domain. Lessons for the U.S. Marine Corps Information Operations Prac— titioner. — Santa Monica, 2017.