Полюсы любви: от патриотизма до покемонов и Хелло Китти

Именно здесь сконцентрированы достаточный уровень интеллекта и финансирования, позволяющий экспериментировать с новыми видами войн. Нетрадиционные войны уходят от физической войны, направленной на уничтожение противника. Они не трогают тела человека, сосредоточившись на его разуме. Изменение модели мира человека как цель воздействия на него может сделать из противника союзника, из врага — друга.

Нетрадиционные войны могут менять картину мира противника так, чтобы опасность перестала казаться опасностью. В терминах Запада это называется изменением представлений, или войной представлений (perception warfare), в советской армии в рамках физического мира это носило всем известное имя маскировка. Еще один термин для этой сферы perception management — менеджмент восприятия. Практическое правило гласит «не верь глазам своим», и это именно об этой области. Россию признают активным игроком в этой сфере (см. тут и тут), как и Китай. Близкий подход именуется также политической войной (political warfare). В сфере безопасности США и Россия стоят за государствами и социальными группами, расширяя свою власть и влияние в Латинской Америке, Африке, Азии, Европе. В СССР в свое время это называлось активными мероприятиями, под которые подпадали любые действия по влиянию на другие страны.

Хофман не видит особой гибридной войны в российских действиях в Украине: «Запад терроризировал сам себя разными спектрами гибридной войны до такой степени, что это можно рассматривать как одну из лучших дезинформационных кампаний в истории, даже если это не делалось специально». Он считает, что Россия наиболее сильна в традиционной войне, что Запад принял российские действия за результат.

Сегодня от пропаганды тоже требуется не навязчивость, к которой мы привыкли в советское время, а скорее незаметность, поскольку именно она увеличит ее действенность. Батура, например, пишет: «Лучшим результатом пропаганды, ее профессиональным знаком качества было бы максимальное совпадение ее в глазах потребителя с журналистикой, т.е. с профессиональным, независимым, интересным, где-то утилитарным отражением реальности, чего, понятно, в чистом виде и не существует. Обидно когда при, в целом, высоком уровне отечественной журналистики, этого не получается. Хотя, помня о глобальном информационном противостоянии, нельзя исключать, что это такая замысловатая военно-информационная операция в рамках консциентальной войны (борьбы за сознание людей), которую раскусить нам пока не удалось».

Сегодняшняя пропаганда, например, в кино, только выпячивает свою пропагандистскую сущность в ущерб художественности. Даже сталинское кино не было таким. Люди шли на него не как на пропаганду, а как в кино. То ли качество режиссеров и сценаристов было выше и им удавалось делать пропаганду не центром своего повествования, а вторичным продуктом, то ли зритель тогда жил в безальтернативном мире и мог все воспринимать с большим удовольствием.

Если в кино тебе и свет отключают, и не дают разговаривать, то телесериал лишен всех этих «удобств». Человек может сходить за чаем, поговорить по дороге и так далее. Поэтому сериалу за внимание зрителя бороться сложнее.

Правда, ситуация времен Сталина облегчалась для пропагандистов тем, что все три потока — физический, информационный и виртуальный — сихронизированно обрушивались на зрителя. При этом школы и вузы говорили с ним чеканно-рациональным языком, а литература и искусство мягко-эмоциональным. В первом случае любовь могла быть только к родине, во втором, хотя и редко, к особе другого пола. А она для поддержания правильной линии могла выбрать победителя соцсоревнования, а не какого-нибудь красавчика.

Патриотизм времен Сталина облегчался тем, что существовал промежуточный класс — героев, на примере которых и воспитывалась любовь к Родине. Были герои-дети, герои-танкисты, герои-трактористы, герои-летчики, кстати именно последние как спасатели «Челюскина» стали официально первыми героями награжденными.

Сегодня человек чаще любит видеоигры, чем Родину. Сегодня мы уже не можем достигнуть того почти религиозного чувства патетики, который вкладывался когда-то в любовь к Родине. Украина сегодня парадоксальным образом не знает героев войны, хотя война длится уже пять лет.

Сейчас констатируется: «Индустрия развлечений и СМИ вступает в новую фазу развития. Границы, когда-то разделявшие индустрию развлечений и СМИ и отрасль высоких технологий и телекоммуникаций, становятся все более размытыми. Крупные производители контента выстраивают вертикали, объединяясь с дистрибуционными площадками, чтобы получить наконец доступ к конечному потребителю, а интернет и телеком-гиганты расширяют свою деятельность, выходя на рынок контента и организуя локальные интегрированные экосистемы. Стираются границы между традиционными сегментами: печатными и цифровыми изданиями, видеоиграми и спортом, эфирным, кабельным и интернет-телевидением, социальными сетями и СМИ».

Современный мир досуга просто стал намного ближе к человеку, чем любые другие миры. И он диктует другие правила. Например, в Японии расцвел культ любви ко всему «миленькому» (культура kawaii). Это является серьезным прорывом досуга в жизнь, как, например, видеоигры, в которые погружено в мире 30 % населения

Культура kawaii началась в семидесятые, когда тинейджеры увлеклись повтором почерка маленьких детей. В 1974 возник белый кот Hello Kitty, которого вскоре признали культурным послом Японии в мире. Как пишут сегодня: «Вспомните покемона Пикачу, собаку Афро Кена и даже эмодзи — у всех у них есть одна общая черта: они миленькие! Герои kawaii обычно создаются так, чтобы у них были диспропорциональные тела, большие головы, широкие глаза, маленький носик и малая или отсутствие мимики на лица вообще. Именно отсутствие эмоций делает их такими любимыми, что позволяет зрителю проецировать себя в героя, будь это маленький ребенок или восхитительное животное».

В случае одежды для девочек, для которых в этот же период возникла подобная мода, это дает возможность идентифицироваться с группой. Игравшие в Нинтендо знают множество милых героев, которые живут в своих собственных мирах.

Но общей идеей создания этой моды в Японии был выход со своими героями на международную арену. И они правильно решили, как, кстати, и в случае с аниме, что герой вполне может иметь не-японский внешний вид. Но все равно будет для мира символом Японии, причем успешным символом.

В результате Япония смогла прийти к следующему результату: «Широкое распространение культуры "миленького" был признаваемым и политическим. Такие иконы стиля, как Хелло Китти всегда предназначались для глобального и ее создатель даже сказал, что это было придумано, чтобы победить американского мышонка. Направление в сторону kawaii, конечно, временами менялось. Критики писали, что оно инфантилизирует страну, слишком привязывая Японию к китчу. Агрессивное развитие этой эстетики не было полностью органичным, оно фактически развивалось с "глобальным подмигиванием" как часть японского плана выстраивания отличительного знака культуры за рубежом. Ассоциированное с модностью и молодежью, особенно глобальной, приносит мощь, просто спросите любой сайт соцмедиа, которые борются за то, чтобы не растерять своих подростковых пользователей» (см. также тут).

Если Япония пытается манипулировать внешним миром изнутри, то для России характерен обратный процесс — с помощью внешнего поведения упрочить внутреннее, унормировать его правильность с помощью пропаганды внешней угрозы.

Гудков, например, говорит: «Это проявления очень важной вещи — компенсаторного национализма, когда демонстрация силы вызывает некоторый рост самоуважения. Примерно такая логика: да, мы плохо живем, несопоставимо с гражданами западных обществ, но зато мы сильная и мощная держава. Нас уважают, потому что боятся. Такой синдром шпаны. И политика Путина направлена на то, чтобы восстановить статус и авторитет России как супердержавы. Вот это чувство принадлежности к великой державе, к империи греет душу среднего россиянина, который в своей повседневной жизни чувствует себя зависимым и униженным, испытавшим сильнейший комплекс коллективной неполноценности».

Министерство культуры становится сегодня новым министерством пропаганды только потому, что его продукция, будучи развлекательной, автоматически поглощается массовым сознанием. Пропагандой становится все, что привлекает взгляд. Пропаганда кодируется в героев, в сюжеты, в любую виртуальную конструкцию. Все то, что подлежит пониманию, будет всегда понято.

Гофман видит эту проблему так: «Информационная революция смогла растворить общие идеологические концепции во множестве информационных продуктов, внешне совершенно нейтральных. Идеология перестала восприниматься как пропаганда, так как ее проводит не государственное "Министерство Пропаганды", а "свободные" средства информации, развлечений и культуры. Сменяющиеся цветные картинки на телевизионном или компьютерном экране создают ощущение огромной динамики, цель которой скрыть узость и статичность содержания. Калейдоскоп массовой культуры примитивен, как цитатник Мао, и также, как цитатник Мао, использует набор элементарных истин. Обрушивая на зрителя лавину образов и беспрерывного действия, он блокирует возможность разглядеть те несколько цветных стеклышек, из которых составлен калейдоскоп. Фантазии современной массовой культуры обладают значительно большей силой воздействия чем пропаганда прошлого не только благодаря своему технологическому совершенству, но, также и тем, что массовая культура всех социальных систем ХХ века подготовила новое восприятие мира, способности жить в мире иллюзий».

Движение в виртуальном мире позволяет обходить запреты мира физического. Только редкие страны могут поставить запреты в виртуальном мире, например, Иран или Китай, все остальные принимают эти виртуальные интервенции как данность, тем более что население само стремится к ним.