Путиловская петля

А.М.

Мгновения потерянного времени

Хорошая всё-таки привычка – вести дневник. Особенно, когда вокруг происходит какая-то чертовщина. Пишешь – и вроде как адекватность сохраняешь, а через время читаешь и почти не веришь, что всё это вообще было. Это как оглянуться назад и увидеть кривое зеркало.

Так уж вышло, что в Донецке я жила на Путиловке. Местным уже понятно (сочувственный вздох – это норма), а для остальных короткое пояснение: это Киевский район, север города. Место, где всё рядом: печально известная ещё в мирные времена шахта Засядько (один из шахтных копров стоит в каком-нибудь десятке метров от кладбища – мрачный нечаянный символизм или прагматичный цинизм?), знаменитое «Метро» и легендарный, роковой донецкий аэропорт.

Шумное место, опасное, изрытое воронками, усеянное битым стеклом и битым кирпичом; и вообще, там бьётся всё, особенно нервы и надежды. И в тот момент, когда обстрел заканчивается, на смену грохоту, свисту и звону приходит тишина, в которую не веришь первые минуты, от которой ждёшь подвоха. Потому что, скорее всего, никакой тишины нет. Есть далёкие выстрелы, которые не уловить слухом; звуки боя, уносимые ветром в другую сторону; шорох шин внедорожника, увешанного флажками «Новороссии», «Донецкой республики» или «Оплота», перевозящего устрашающего вида людей в камуфляже и с автоматами.

Но проходит время, и все начинают верить в эту тишину и понимать, что пора жить дальше. Появляется стук забиваемых фанерой окон и звук подметаемого стекла. И звучит это на удивление жизнеутверждающе: тишины хочется очень, но полная тишина чертовски пугает. Потому что мертвая, а этого слова отчаянно хочется избегать, когда вокруг война.

Сначала это было очень страшно – просто допустить мысль, что это война. Но уже в середине апреля 2014 года (после кровавых митингов, захватов административных зданий – тоже кровавых, когда только-только успела начаться АТО) всё стало меняться: «16.04.14. … слово «война» уже почти привычное. Хотя ретроградская часть меня по-прежнему считает, что война – это что-то уровня большой бойни всех со всеми, с пулемётами и бомбардировками. Но, в конце концов, когда в нескольких километрах идёт стрельба, люди с оружием что-то захватывают, кого-то калечат и убивают, а ты внезапно и абсолютно ясно осознаешь, что бессилен, и никогда ничего не сможешь противопоставить всему этому – разве это не война? Разве это не тот ужас, из-за которого вообще боятся войны?».

Но теперь-то знаю, что апрель – просто детский лепет, теперь вижу всю свою наивность. Я считала, что война это: а) плохо; б) невероятный анахронизм, нечто невозможное в Европе ХХІ столетия. И всё ещё так считаю. Просто туда, где я жила, пришли люди, очевидно, полагающие, что война – это не так уж плохо. И они отбросили Донецк назад, загнали во временную петлю, где «день какой – неведомо, в никаком году».

Я видела, как часть из них въезжала в Донецк: грузовики и маршрутки, забитые людьми в камуфляже, ехали по Киевскому проспекту. Тогда уже было известно, что они ушли из Славянска и едут сюда, но всё равно это стало шоком. Люди останавливались на тротуарах и смотрели на дорогу, и я не видела в их реакции хоть какой-нибудь радости – не то, что у «ополченцев». Помню, как в кузове одного из грузовиков было несколько особенно воодушевлённых: они приветственно махали руками. Махали, мать их, будто кинозвезды на красной дорожке. Наверное, представляли себя римлянами в триумфальной колеснице. Если допустить, что им вообще что-то было известно о Древнем Риме. Они вели себя так, будто их здесь все ждали… и они заблуждались. Не все, совсем не все их ждали. А те, кто ждал, были вознаграждены за свои чаяния.

«09.07.14. «Ева» в переходе у Крупской не работает. Выглядит так, будто её разграбили, потому что почти все полки пустые, но местами что-то на них стоит. Табличка «Закрыто», само собой. «Бум» в «Белом лебеде» тоже не работает, и тоже полупустой. «Донецк-сити» в очередной раз закрылся, теперь уже надолго – до 1 августа… Половина овощного ряда на Путиловском рынке закрыта, а на бакалейном такие очереди, что почти неприлично. Больше всего меня впечатлило, как тётка подошла к продавщице и спрашивает: «А соль кухонная у вас есть?», а продавщица отвечает: «Разобрали уже всю».

Это было в начале июля, а спустя два месяца тот ряд Путиловского рынка окажется одним из немногих не ставших грудой горелого пластика и испачканных в саже кирпичей.

Но начало июля – это пока только продуктовая паника и удивление. «09.07.14. Вблизи видно, что они загорелые и грязные (трудно понять, чего больше). Приклады автоматов у них облезшие, сами они выглядят помятыми. Двое шли на «Изумруде» от магазинов, с банками какого-то энергетика в руках, со взглядом мутным, и, мне кажется, запашок немытого тела от них ощущался, когда они рядом проходили мимо».

А через какую-нибудь неделю мои соседи, увешанные пакетами, брезентовыми сумками и даже старыми саквояжами, уже штурмовали подвал. Тогда мы ещё не знали, не понимали, что означает громкий выстрел рядом и отдалённый хлопок через сколько-то секунд. Стреляли недалеко, исходящие. Поначалу это случалось только вечером, часов с девяти. Все как раз успевали посмотреть вечерние новости. Российские, конечно же, представленные в ассортименте, о каком и мечтать не могла та пожилая женщина с плакатом «Верните российские каналы». Она своего добилась, и нам «вернули» что-то там News, «Россия» сколько-то там и «Шансон-ТВ» с записями «Фестиваль шансона памяти М. Круга, Тверь, 2003 год». Более того, «вернули» и «местные» каналы:

«08.10.14. Появился канал Novorossia.TV.com. Трэш и угар. Программа «Лица ополчения». Военный комендант Стаханова, подписанный как ВаИслий Киселёв, мегаправославный донской казак, так и не снявший в студии свою папаху… А дальше ещё круче – Губарев выступает. Особенно мне тут понравилось о том, чтобы не допустить сюда олигархов. Да тут и магазинов почти нет, какие олигархи, сплошной феодализм».

А пока в июле это были российские новости, в которых соседствовали репортажи «В Киеве сектанты провели молебен за Порошенко; Турчинов – баптист, а Яценюк – сайентолог» и «В лагерях для беженцев в Ростовской области собираются крестить детей». И это топорное «они не нашей веры» наверняка работало – чувство религиозности у многих обострилось и начало приобретать причудливые формы. Женщины брали иконы и ходили вокруг своих домов с молитвами, вечером даже со свечами, и клеили на окна бумажные плакаты-иконы. Это казалось чем-то почти нереальным, босхианским, пугающим, потому что выглядело началом религиозной истерии. Потому что при всем этом было таким понятным, особенно вечерами при свечах, когда ни электричества, ни воды, ни мобильной связи.

«08.08.14. За окном пяток мальчишек бегает, закутав лица в футболки, как в балаклавы, с палками (-стрелялками). Громко матерится один постарше, и все спорят, кого убили, а кого ранили. Раньше летом они с игрушечными луками там бегали, а теперь у них уже есть снайперы. Война растёт вместе с ними, да? Война в жизни, война в играх – вот залог бесконечной войны».

Правда, тогда, в августе, ещё оставалось место для надежды: «17.08.14. Сегодня наши зашли в Ясиноватую, флаг повесили на исполкоме. Усиленно выдавливают террористов из города. Нам слышно. Даже сейчас автоматные очереди издалека. Скоро у нас станет ещё веселее… О, «Град». Очень далеко. Ну, ничего, наши идут. Вот бы к 24-му успели!».

Тогда действительно верилось, что успеют. Представлялось: вот они пришли, зашли в город, закончили всё это. Но ничего такого не случилось. На день Независимости нас в шесть утра подняли выстрелами (разрывы, как можно понять, были не близко). Потом попали в подстанцию на Засядько – и мы неделю сидели без электричества. Был Минск, и мы поняли, что война с «ополченцами» – это не так страшно, как перемирие; поняли, что никогда не поверим в такое перемирие, только – в капитуляцию. И это не обнадёживало. Вообще, сентябрь был таким холодным и безнадёжным. Но, как оказалось, не таким плохим, как октябрь.

«04.10.14. Снаряд прилетел в нескольких метрах от боковой стены дома, и осколки поднимались до уровня этажа третьего, наверное. Хорошо, что с той стороны нет окон, только глухая стена, иначе могло быть жутко. Гараж, находящийся чуть левее, был посечён гораздо сильнее и очень мелко. Аккуратная, довольно глубокая воронка от мины в земле, и всё – я не заметила никаких кусков или оболочек. Может, что-то было, и уже оттащили, но по факту я увидела глубокую ямку в земле и не очень глубокие выемки на стенах. И эта картина показалась мне такой… маленькой, что ли, в сравнении с тем, как это было, как это звучало».

В ноябре я уехала из Донецка, и это было похоже на пробуждение после кошмарного сна. Снова появилась жизнь, а не промежутки между обстрелами, снова появились планы – на смену страху, что ночной выстрел тебя не разбудит, а убьёт.

И в брошенной квартире наверняка затхлый запах, как в старом шкафу, который давно никто не открывал (зимой кто-то из соседей забивал там окна, вылетевшие во время очередного «перемирия»), и часы наверняка остановились после того, как почти год отсчитывали минуты для пустоты. И календарь всё ещё открыт на ноябре 2014 года.

Так и выходит, что Донецк застрял во временном парадоксе, завис в никогда. Год учёбы здесь равняется году ничего, точно так же, как и год работы, никак не отражающийся на общем стаже. Но если центр Донецка просто застрял в сказке о потерянном времени, то с местами вроде Путиловки – всё иначе. Время там несётся с бешеной скоростью, ведь за те пару секунд, что летит снаряд, можно успеть поразительно много.

И значит, что с тех пор, как я покинула Донецк, на Путиловке прошли годы. Годы регресса, деградации и уныния; и неизвестно, сколько ещё таких лет впереди.

Того Донецка, какой мы знали, больше нет. Но я пишу всё это не для того, чтобы поплакаться. Мы просто должны помнить и писать о том Донецке, который знали и который теперь накрыт чёрной полосой дээнэровского флага, чтобы однажды появился шанс снова найти его, как это удалось Шлиману с Троей.

Данная рубрика является авторским блогом. Редакция может иметь мнение, отличное от мнения автора.