Саймон Ленс сегодня. Исследователь тоталитаризма

Перевод El Uro

Примечание переводчика. Я стал постоянным читателем «Петра и Мазепы» в 2014 году. В ту пору мне очень не хватало источников информации о событиях в Украине. Новости не являются источником информации. Источником информации являются люди. Я нашёл их здесь, за что благодарен ПиМу, то есть людям, здесь работающим; свою благодарность я выразил переводом для него пары англоязычных статей. Но... чукча не только переводчик. Чукча рано или поздно захочет добавить что-то своё. Потому ниже это «своё» выделено курсивом, читатель может его игнорировать.

Саймон Лейс (Simon Leys) был, возможно, самым выдающимся западным летописцем Культурной революции Мао, и нам стоит вернуться к его трудам, поскольку они содержат яркие рассказы очевидца пекинской жизни того периода. Но Лейса также интересовал процесс, посредством которого при соответствующих условиях и подходящей идеологии общество может впасть в безумие и самоистребление. Его описание Культурной революции показало, как политическая истерия и легитимизация насилия и ненависти объединяются, чтобы разрушить нацию.

Однако эти события ни в коем случае не уникальны для коммунизма в целом или Китая в частности, и Лейс исследовал аналогичные вопросы в своём пересказе правдивой душераздирающей истории о корабле, потерпевшем крушение у берегов Австралии в 1629 году. «Крушение Батавии» — это короткий шедевр о том, как маленькое сообщество, которое выжившие после катастрофы пытались создать, волею лидера-психопата, действующего исходя из его омерзительной тоталитарной идеологии, впало в апокалиптическое безумие и террор. Параллели с маоизмом — хотя Лейс был слишком утончённым писателем, чтобы их подробно описывать — очевидны.

Работы Лейса — не отвлечённый социологический труд или учебник истории. «Я имею дело не с эзотерическими абстракциями, а с живой реальностью», — писал он во введении к антологии «Зал бесполезности». Его тревожила хрупкость цивилизации, уязвимость человеческой природы перед соблазнами жестокости, самоуспокоенность развитых обществ, равнодушно взирающих на чужое варварство.

Культурная революция

Саймон Лейс (настоящее имя Пьер Рикманс, Pierre Ryckmans) родился в 1935 году в выдающейся католической бельгийской дипломатической семье (его дядя был генерал-губернатором Конго). Он провёл большую часть своей жизни в Большом Китае (Континентальный Китай, включая Гонконг и Макао, и Тайвань — прим. пер.) и продолжил его изучение, переехав в Австралию, где и умер в 2014 году. В 1960-х и 1970-х годах он был иногда фигурировал в чёрных списках парижских левых из-за резкости своих обвинений в адрес маоизма и беспощадной критики французских маоистов, таких как Ролан Барт (Roland Barthes). Несмотря на свои взгляды, Рикманс никогда не подвергался полному остракизму ни в Париже, где его публиковали ситуационисты (направление в западном марксизме, возникшее в 1957 году в результате отпочкования от троцкизма — прим. пер.), ни даже в самом Китае. Но его взгляды вынудили его пользоваться псевдонимом в печати, чтобы иметь возможность занять пост культурного атташе посольства Бельгии в Пекине в 1972 году.

Новаторским в осмыслении Лейсом Культурной революции было понимание того, что она была не спонтанным процессом, а возникла в результате борьбы за власть между Мао и Центральным комитетом, в который входил Дэн Сяопин. Несколькими годами ранее «Большой скачок» Мао привёл к ужасающему голоду, что обошлось Китаю примерно в 30-45 миллионов человеческих жизней. В ответ Дэн и Центральный комитет попытались вынудить Мао играть, в основном, церемониальную роль, как говорят китайцы, «его похоронили на отшибе». Культурная революция стала орудием мести Мао. В ходе последовавшего за этим хаоса и массовых убийств противников Мао Цзэдуна хунвейбинами он смог вернуть себе власть. Затем он приказал армии под командованием Линь Бяо обуздать хунвейбинов, которым в свою очередь устроил кровавую чистку. А в 1971 году исчез Линь Бяо. По официальным данным, он погиб в авиакатастрофе в Монголии, пытаясь бежать из страны. Согласно Лейсу и осведомлённым источникам, Мао приказал убить Линя внутри Китая, а история крушения была сфабрикована.

«Мао удалось поджечь запал, приведший к чудовищному взрыву Культурной революции», — писал Лейс. Описанная им последовательность событий была методичным процессом, приведшим к перевороту, но степень развязанного бешенства и насилия не поддаётся рациональному анализу. Бродячие банды хунвейбинов, состоящие из подростков и детей, убивали совершенно безнаказанно. Были разрушены древние статуи, храмы и здания. Все книги, фильмы и журналы, предшествовавшие Культурной революции, были изъяты, а университеты и школы были закрыты. Профессоров преследовали «отряды рабочих и солдат, пропагандирующие идеи Мао Цзэдуна», их изгоняли в деревни или на фабрики. Когда университеты попробовали вновь открыть в 1972 году, их заменили «пролетариями». Последовал полный провал. Перевоспитанным профессорам разрешили вернуться к преподаванию, но лишь под бдительным присмотром «политически грамотных» отрядов «рабочих и солдат». Содержание занятий теперь свелось к «политическому просвещению».

Традиционная система поступления в вузы на основе экзаменов была отменена. На смену ей, как заметил Лейс в «Китайских тенях», пришла система приёма, которая была «жестко политизирована: кандидат, который не являлся сыном рабочего или бедного крестьянина, практически не имел шансов на поступление, сколь бы хорош он ни был». Не было и не могло быть опасений в том, что вновь принятые плохо подготовленные студенты не сдадут экзамены. Лейс общался с профессором Пекинского университета, который сказал ему: «Провалить студента, который был активистом или сыном бедного крестьянина — такое безрассудство никому и в голову не приходило» (только после смерти Мао Дэн Сяопин восстановил зачисление в университеты на основе конкурсных экзаменов, а не политических убеждений или классового происхождения студента).

При маоизме не было объективной истины, а, следовательно, и объективной науки. Ключевой маоистский документ «Циркуляр от 16 мая» гласит: «Лозунг «все равны перед истиной»… является буржуазным лозунгом… полностью отрицающим классовый характер истины». Классовая борьба, конечно, занимала центральное место в маоизме, но Лейс назвал её «великим надувательством». Беспощадная охота на буржуазию была всепоглощающей, но в Китае уже не было буржуазии как таковой, общество состояло только из Партии и Народа. Буржуазию нужно было изобрести, поскольку она «практически вымерла в Китае», — писал Лейс. «Буржуазию», как он отмечал, создавала «непрекращающаяся безжалостная борьба правящих классов за власть: победители всегда навешивают на неудачников «буржуазно-капиталистический» ярлык, а затем бросают их на растерзание толпе». История тоже подчинена политическим истинам и текущей целесообразности. В «Пылающем Лесу» Лейса рассказывается о поездке в исторический музей, во время которой смущённый гид не смог ответить на вопросы посетителей: «У руководства ещё не было времени решить, какой должна быть история».

Культурная революция была не разрывом, а лишь резким ускорением процессов, уже происходивших в Китае. Наиболее ярко это проявлялось в искусстве и литературе. В 1942 году Мао выступил со своими «Беседами на Янь-аньском форуме по литературе и искусству», в которых заявил: «На самом деле нет такого понятия, как искусство ради искусства, искусство, стоящее над классами, или искусство, оторванное или независимое от политики... Партийная работа в литературе и искусстве занимает чётко определённое место в партийно-революционной работе в целом и подчинена революционным задачам, поставленным партией».

Искусство маоистского Китая строго следовало этим принципам, искореняя, в соответствии с руководящим указаниями, «творческие» настроения, чуждые пролетариату, такие как либерализм, индивидуализм, пессимизм или «искусство ради искусства». В книжных магазинах продавались только работы председателя Мао. Его изречения, написанные со всем тщанием китайской каллиграфии, наносились по трафаретам везде и на всём: поездах, фабриках, зданиях, плотинах и армейских казармах.

В этом контексте стоит упомянуть о современном американском искусстве, главным образом для того, чтобы проиллюстрировать его ограниченность и неадекватность. Изобразительное искусство, включая живопись, в США всё чаще называют «поставтономным». Имеется в виду, что все идеи извлекаются из совершенно иных областей. Искусство стало просто ещё одной формой политических деклараций с упором на темы экологии и идентичности (дацзыбао — прим. пер.). Его цель — не вызвать эстетические чувства, а создать радикальное политическое противостояние. От произведений и людей, вплоть до попечителей музеев, несоответствующих постоянно меняющейся «поставтономной» повестке дня, избавляются (в оригинале употреблено слово purged, отсылающее к сталинским чисткам — прим. пер.).

Но если искусство теперь лишь средство продвижения идей из других областей, в чём именно его ценность? Это вопрос, которым не задаётся никто в (американском — прим. пер.) искусстве. А Мао задался! В своём «Разговоре об искусстве и литературе» он заявил: «Политику нельзя отождествлять с искусством, равно как нельзя отождествлять общее мировоззрение с методом художественного творчества и критики… Мы выступаем как против тенденции создавать произведения искусства с неправильной политической точкой зрения, так и против тенденции придерживаться «стиля плаката и лозунга», что правильно с политической точки зрения, но лишено художественной силы. В вопросах литературы и искусства мы должны вести борьбу на два фронта».

Решение этой собственными руками созданной дилеммы было найдено в «революционных образцах» опер мадам Мао. Традиционные оперы, самый популярный вид искусства в Китае, заменили новыми операми на революционные темы.

Лейс писал: «В течение многих лет, каждый день, театры, кино, радио и телевидение были оккупированы шестью операми «революционного образца» от мадам Мао... Ничего больше не ставилось. Они транслировались в ресторанах, на вокзалах, в поездах и самолётах... придавая этому невообразимому гротеску кошмарную повсеместность, а их многократное повторение каждый день, всю неделю, месяцы подряд, в течение года вызывало чувство безысходной скуки и тошнотворного пресыщения».

Лейс не обратился к анализу марксизма для того, чтобы раскрыть истинный характер маоистского правления, потому что чувствовал, что его интересует другое. Его понимание эволюции режима основывалось на его собственных наблюдениях, а также на работах отца Ладани, венгерского иезуита, наблюдавшего за Китаем из Гонконга. Ссылаясь на Ладани, Лейс написал в эссе «Зал бесполезности»: «Коммунистический режим построен на тройном основании: диалектике, силе партии и тайной полиции, но что касается его идеологического оснащения, марксизм является лишь необязательной чертой». Согласно этому анализу, Коммунистическую партию лучше всего понимать как, в сущности, тайное общество, правящее посредством террора и обмана. В условиях экономического и социального хаоса, царившего в 1940-е годы, путь партии к власти был тёмен и неясен. Она использовала пропаганду и жёсткую организацию, дабы превратить крохотное движение в воплощение воли нации.

Но Мао сформулировал одно теоретическое нововведение, к которому Лейс отнёсся чрезвычайно серьезно. «Мао открыто осудил концепцию универсального человечества. Если Сталин практиковал просто бесчеловечность, то Мао дал ей теоретическое обоснование, сформулировав идею, не имеющую аналогов в других коммунистических странах мира — только пролетариат полностью наделён человеческой природой».

Итогом этого стало глубоко травмированное общество. «Тем, кто знал Пекин в прошлом», — писал Лейс в 1977 году, — «он теперь кажется мёртвым городом. Тело всё ещё здесь, но душа ушла». Революция изуродовала и психику людей. Постоянные политические кампании, показательные процессы, месть разрушили все представления о человечности. Как заметил Лейс, «двадцать лет систематического разжигания «классовой ненависти» и осуждения столь естественных человеческих чувств, как сострадание к жертвам, кем бы они ни были… привели к общему и добровольному отказу от представлений о традиционных добродетелях, которые придавали гармонию китайской жизни».

На смену этой гармонии пришёл Новый Человек с новыми качествами: доброта исчезла. Это отсутствие доброты было характерно и для Советской России и в некотором смысле является определяющей характеристикой тоталитарного общества. В «Китайских тенях» Лейс процитировал Надежду Мандельштам о влиянии сталинизма: «Ведь доброта не только врождённое качество — её нужно культивировать, а это делают, когда на неё есть спрос... Всё, чему нас учила эпоха — раскулачиванью, классовой борьбе, разоблачениям, срыванию покровов и поискам подоплеки под каждым поступком, — всё это воспитывало какие угодно качества, только не доброту».

Продолжение следует