История одного из четырёхсот тысяч

Елена Григорьева

Меня зовут Коля. Я учусь в 8 классе.

Мы с мамой живем в Красногоровке. Так вышло: мама здесь получила квартиру ещё в последние годы СССР. С отцом мы виделись только в детстве, он уехал после развода. Раньше с нами жила ещё бабушка, но она тоже уехала к родным в Харьковскую область, когда всё началось. У нас тогда некоторое время не было ни тепла, ни электричества, а она старенькая уже и очень боялась заболеть.

…за даними ООН на кінець 2015 року, на непідконтрольній Україні території проживає біля 2,7 мільйонів населення, приблизно 400 тисяч з якого — діти.

Я учусь в пятой школе. В классе часто меняются люди — многие выехали, а кто-то пришёл из других районов. Говорят, некоторое время с нами могут учиться ребята из второй — она недавно попала под обстрел и вся сгорела. Будут восстанавливать.

Мы уже почти успели расслабиться — а тут вот. Ну как расслабиться… Мы привыкли к обстрелам, просто в последнее время они больше были на околицах. А в этот раз прямо по городу.

Вообще к ним не совсем привыкаешь — просто привыкаешь правильно действовать. Знаешь уже, как поступать, куда бежать, где прятаться. Все равно страшно, но боишься скорее кожей, чем головой. Я не знаю, как это правильно описать.

Если вам интересно, видел ли я за всё это время, как кого-то убивали — нет, своими глазами не видел. Только собаку, один раз. Там частный дом был, хозяйку, пожилую женщину, ранило осколком, а собаку насмерть. Я их не знал лично, просто проезжал. А вот несколько моих одноклассников видели убитых людей. Реагируют по-разному — кто-то храбрится, кто-то вообще не хочет об этом говорить. У Вани, одноклассника моего, вообще семья выехала, бросив дом, именно после того как у него на глазах чужой дом под обстрелом загорелся. До этого не хотели, а потом за два дня снялись, даже прощаться с соседями не стали. Говорят, его сейчас лечат.

Самый страшный случай был не у нас, а в другой Красногоровке, которая село к северу от Авдеевки. Там на глазах у учеников физрука осколком ранило. Ему часть черепа снесло, а он в сознании был и пытался её руками на месте удержать. Два часа прожил. Говорят, хороший мужик был, кроме своих двух детей, двух с началом войны из детдома забрал, заботился. Не знаю, что с ними теперь.

Згідно з результатами репрезентативного опитування школярів у Луганській і Донецькій області (в цілому, не тільки на лінії розмежування — прим.), яке було проведено у лютому-березні 2016 року Центром психічного здоров’я та психосоціального супроводу НаУКМА в рамках проекту ЮНІСЕФ:

• в 25 відсотків школярів було виявлено високий рівень посттравматичного дистресу;
• в 60 відсотків спостерігаються симптоми постстресових або адаптаційних розладів;
• 43 відсотка пережили обстріли;
• 12,3 відсотка дітей спостерігали вбивства людей.

Я не знаю, можно ли мне жаловаться. Многим сейчас намного хуже. У нас до последнего времени стреляли не так часто, как раньше. В некоторых соседних городах хуже. У нас тётя в Светлодарске, так там на южной стороне города долгое время спать невозможно было. А рядом вообще Авдеевка.

Я больше за маму беспокоюсь. Я за три года почти привык. Поначалу малой был, боялся жутко, вспоминать не хочется. А вот мама до сих пор плачет каждый раз и спит очень плохо по ночам, выматывается. Говорит, даже ночью обстрелы снятся. И я не знаю, чем помочь и как помочь.

Проблемами, які потребують розв’язання, є:

• наявність значного рівня наслідків дистресу та розладів адаптації серед дітей, сімей та молоді, постраждалих внаслідок бойових дій;
• наявність значних постстресових порушень психофізіологічного функціонування, такі як порушення сну, харчування, режиму життя, та інші, які значною мірою впливають на розвиток дитини та погіршують якість життя дітей, сімей та молоді, постраждалих внаслідок бойових дій;
• погіршення здоров’я та зростання захворюваності на нервовому ґрунті внаслідок пережитого надмірного рівня стресу;
• емоційні та поведінкові проблеми, панічні атаки, тривожні розлади та розлади агресії в дітей, сімей та молоді, які постраждали внаслідок бойових дій, які зокрема, можуть спричинити виникнення низки додаткових соціальних проблем…

Вообще всё это воспринимают по-разному. Кто-то сильный, кто-то слабый. Но это, конечно, не жизнь вообще. В школе оно так: кто-то в учёбу уходит, старается на все забить, а кто-то, наоборот, вообще учиться не может. А кто-то и клей нюхать начал — причём из тех ребят, кого раньше бы и не заподозрил.

• порушення когнітивних процесів, що дуже негативно відображається на успішності навчання дітей та молоді,
• намагання компенсувати постстресові проблеми за допомогою психоактивних речовин

Было бы проще, если бы хоть кто-нибудь помогал. Иногда приезжают военные, симики, привозят разную гуманитарку. Многие, особенно старики, радуются. Но здесь у всех тихо крыша едет. Поживи под обстрелами несколько лет, когда не знаешь, куда завтра прилетит, когда это всё кончится и кончится ли вообще, когда никто и ничего не может сделать и никто тебе не может ничего обещать — тут даже самые сильные головой поедут. Потому что если к чему-то и нельзя привыкнуть — так это к незнанию, что будет дальше.

***

А теперь поговорим предметно.

Коля, автор письма выше – вымышленный персонаж. Собирательный образ. Таких Коль – около четырёхсот тысяч. Это дети, которые живут в условиях постоянной угрозы.

Условия постоянной угрозы не слишком-то выносит даже взрослая психика. Ни один человек не может жить в непрекращающемся стрессе. Рано или поздно он знакомится с душевным расстройством.

Что делать — известно. Лечить и предотвращать. Заботиться не только о физическом, но и о душевном здоровье сограждан, в особенности детей. Иначе, когда они вырастут, у нас будет четыреста тысяч искалеченных душ, опасных и для себя, и для окружающих. Это не попытка вас напугать или разжалобить — нет, лишь попытка очертить огромную, стратегическую проблему, дать понять, с чем мы сейчас столкнулись.

В данный момент во всех социальных службах всех населенных пунктов на линии разграничения работают 92 социальных работника. Нет, мы не потеряли нолик. Девяносто два человека.

А знаете, сколько психологов и психиатров? Если сложить и школьных, и детсадовских, и работающих в больницах и социальных центрах, получим 53 психологов и 4 психиатров. Плюс незначительное количество социальных педагогов. На две области.

Даже если не сомневаться в способностях каждого из них — это не просто недостаточно. Это где-то между «катастрофа» и «что есть, что нет». Грубо говоря, это надежда, что проблема решится сама по себе. Якось-то воно буде. Рассосётся.

Не рассосётся.

У нас недавно прошел День защиты детей. Было сказано много громких и пафосных слов. Но они не заменят тихих, понимающих, исцеляющих слов, которые должны слышать дети на территориях, примыкающих к линии разграничения, чтобы просто не сойти с ума.

Какие у нас есть варианты?

Помимо нашего любимого — «ничего не делать» (вариация — понадеяться на помощь международных гуманитарных организаций, что в случае нашего конфликта примерно то же самое) — есть два способа действительно взяться за решение проблемы. Оба предусматривают создание примерно 40 мобильных групп социально-психологической помощи, которые должны будут регулярно объезжать линию разграничения. Ездить надо: стационарные точки делу не помогут. Вопрос лишь в том, запускать ли эти группы при существующих центрах социальных служб или создать отдельную сеть центров соцпомощи или реабилитации.

Как бы то ни было, на это необходимо отдельное, политическое решение, государственная воля для запуска всего этого.

Возможно, какой-то чиновник скажет, что это дорого, и нам сложно это себе позволить. Даже не стану спорить. Но нам точно будет дороже дать 400 тысячам детей расти в условиях войны без помощи со стороны Украины.

P.S. И да, кажущийся нереалистичной выдумкой эпизод с физруком — как раз реальный случай.