Сверхкраткая история русской литературы. Вторая лопата

С момента наброса первой лопаты прошло некоторое время, и она уже успела изрядно подсохнуть и перестала мироточить лайками, комментами, репостами и прочими атрибутами фейсбуковского социального статуса. Мои отчаянные просьбы о помощи в вопросе возобновления мироточения, направленные всемирно признанному специалисту в вопросах мироточения депутату Няше Поклонской, остались без ответа, по всей видимости, по причине малозначимости объекта мироточения. Гундяевские попы на аналогичный запрос объяснили, что могут гарантировать мироточение только от ликов, официально входящих в список святых гундяевской церкви. Лики, не входящие в данный список, гарантией не покрываются, особенно лики персонажей, официально отлучённых от церкви.

С надеждой на возобновление мироточения пробую набросить вторую лопату, хотя мироточивого материала в ней практически нет.

Лопата вторая, наброшенная с чувством некоторой гадливости

Антон Павлович Чехов до революции не дожил и, соответственно, не смог услышать комплиментов в свой адрес из уст Вождя Мирового Пролетариата, И не было у него также возможности высказать своё мнение о порядках и нравах в новой реинкарнации русского мира. Эту нелёгкую и неблагодарную роль бросателя творческого жемчуга перед свиньями пришлось взять на себя Владимиру Галактионовичу Короленко.

Из Полтавы, очень удалённой от центров принятия решений, Короленко писал письма обо всём увиденном при новой власти и отсылал их наркому образования Луначарскому. Не получив никакого ответа, автор «Слепого музыканта» самостоятельно издал свои письма в виде брошюры, и в таком виде они попали на стол Ильичу. Ознакомившись с текстами Короленко, Ленин пришёл в ярость и назвал писателя «лакеем капитала» и «говном нации». Последнее словосочетание оказалось очень идеологически жизнеспособным. В очень скором времени одним из основных направлений деятельности руководства обновлённого русского мира стали усилия по превращению бывших представителей творческой интеллигенции в послушных и преданных прислужников режима, фактически в самое настоящее говно нации. К сожалению, в официальном русском языке нет подходящего слова для адекватного наименования процесса такой трансформации, зато неизвестные создатели так называемой «фени», языка криминального мира, нашли очень ёмкое и фонетически точное наименование этого процесса. На «фене» это называется «ссучить», что приблизительно можно перевести как «принудить к сотрудничеству с администрацией лагеря». Как говорит русская народная мудрость, «из фени слов не выбросить», поэтому мне придётся использовать то слово, которое больше всего подходит по смыслу.

Нужно отметить, что технология «ссучивания» сперва была довольно успешно отработана и протестирована на офицерах бывшей царской армии, в результате чего многие из них пошли служить в красную армию обновлённого русского мира. И это одна из причин, по которым не совсем корректно рассуждать о «России-которую-мы-потеряли». Далеко не всю её потеряли, существенная её часть просто ссучилась.

Вообще-то, довольно большое количество представителей российской творческой интеллигенции сильно симпатизировали пламенным революционерам ещё до того, как они захватили власть. Ну там, способствовали в регулярном пополнении революционного общака, продвигали идеи пролетарского гуманизма в широкие массы своих читателей, обличали существующий режим. Да мало ли где ещё можно приложить своё мастерство и знание человеческой души! Личный друг будущего Вождя Мирового Пролетариата и член РСДРП даже не знаю с какого года Алексей Максимович Горький у себя на арендованной вилле на итальянском острове Капри за деньги из собственных литературных гонораров организовал школу для воспитания будущей коммунистической элиты. Время от времени к нему приезжали группы самых перспективных представителей российского рабочего класса для изучения самого передового учения, но даже эти сливки пролетариата учились без особого энтузиазма, зато были очень не прочь пожрать и выпить за счёт гостеприимного хозяина. Тем не менее, Горький надежды не терял, а продолжал пробовать новые идеи по воспитанию человека будущего. Некоторые из этих идей слегка противоречили общей идеологии построения коммунистического будущего, за что Алексей Максимович получал тычки и подзатыльники от Владимира Ильича, разумеется, в письменном виде.

В 1913 году Буревестник Революции вместе со своим окружением вернулся из Италии на историческую родину и стал ожидать эту самую русскую революцию, про которую он уже много знал и в подготовке которой сам поучаствовал. Когда долгожданное событие наступило, Алексей Максимович его наблюдал сначала с энтузиазмом, потом со странным интересом, далее с недоверием, иногда даже переходящим в возмущение и истерические возгласы «Что это за хрень?» Время от времени он высказывал свои возражения даже Ленину, иногда через печатные органы, чем часто выводил вождя из духовного равновесия. В общем, отношения между ними испортились настолько, что к 1921-му они решили некоторое время пожить отдельно. Без лишнего шума Алексей Максимович опять выехал за границу, где на протяжении многих лет выполнял роль то ли переговорщика, то ли связного между большевистской властью и полезными идиотами из среды западноевропейских интеллектуалов. Горький и большое число различных нахлебников существовали на его литературные гонорары, а также жили светлой надеждой на скорый распил Нобелевской премии по литературе, которую ему вот-вот должны были присудить. Находясь в состоянии этого ожидания, Алексей Максимович как-то довольно уклончиво реагировал на настойчивые предложения уже товарища Сталина о возвращении на историческую родину на постоянной основе. Ну, съездить на некоторое время можно, почувствовать любовь и душевную теплоту советских людей к себе любимому — и назад в Италию, чтобы часом не пропустить весточку из Нобелевского комитета. Но время шло, а Нобелевской премии всё не было, хотя обещали, что вот-вот. А тут ещё экономическая депрессия больно ударила. В общем, жгучий интерес Запада к Алексею Максимовичу начал потихоньку притупляться, а ходоки от товарища Сталина всё прибывают и упрашивают: «Алэксэй Максымовыч, вазвращайтэс на Родину!» В общем, в конце 1932-го Буревестник Революции со всеми своими дармоедами возвращается в Москву. Кстати, как настоящий русский патриот Алексей Максимович принципиально не унизился до изучения пиндосовских языков за все те долгие годы, которые он провёл за границей.

На родине его встретили как звезду первой величины и поселили в особняке, до революции принадлежавшем миллионерам Рябушинским. Разгуливая по коридорам огромного дома, Алексей Максимович с удовлетворением думал, что вот наконец-то его заслуги перед революцией по достоинству признали, и теперь у него есть свой угол, где можно спокойно встретить старость. Ну сколько же ещё можно скитаться по арендованным виллам? Сыночка вот тоже пристроил — дружит с самим наркомом Ягодой! В общем, жизнь удалась.

Но, как оказалось, на заслуженный отдых Буревестнику Революции было ещё рановато. У него было ещё масса творческих сил и энергии, которые, по замыслу товарища Сталина, могли послужить делу построения нового мира. Мне вот даже непонятно, почему в качестве примера активного творческого долголетия и трудоспособности никто не приводит великого пролетарского гуманиста? Почему Познер, втюхивая своим коленопреклонённым соплеменникам достоинства пенсионной реформы, приводит себя любимого в качестве образца немеряного трудолюбия в преклонном возрасте, а не Буревестника Революции? Как- то нескромно получается, особенно, если принять во внимание современный прогресс медицины. А вот Алексей Максимович в своём почтенном возрасте и с запущенным туберкулёзом продолжал неустанно работать и даже мотался по творческим командировкам во главе комиссий писателей, причём, зачастую, по местам далеко не с курортным климатом. Соловки и Беломорканал — это вам не Италия.

В общем, спецоперация по полному и окончательному ссучиванию Буревестника Революции прошла без осложнений и сыграла важную роль в деле пропаганды светлых идей революции. Полезные идиоты из многих европейских стран совершали паломничества в Москву, чтобы собственными глазами увидеть достижения социализма.

А вот дружба сына Горького с рыцарями революции закончилась не очень благоприятным для него образом. После очередной попойки с ответственными товарищами его привезли домой в таком бессознательном состоянии, что решили оставить посидеть на скамеечке с целью протрезвления. Проведя холодную ночь в положении то ли сидя на скамейке, то ли лёжа под скамейкой, он заработал воспаление лёгких и вскоре умер.

Пережив своего сына на два года, создатель социалистического реализма отправился в мир иной в 1936 году в возрасте 68 лет. Была, конечно, предпринята попытка обвинить в его столь раннем уходе врачей, но вскрытие показало, что причиной смерти был туберкулёз.

Если в результате новой пенсионной реформы окажется, что слишком много россиян до пенсий не доживает, россиянским врачам следует приготовиться.

В отличие от Буревестника Революции, Алексей Николаевич Толстой к моменту революции всемирной славы накопить не успел, и в Европе, куда он эмигрировал в 1918 году, на гонорары рассчитывать не приходилось. Помучившись некоторое время, он понял, что лучшим выходом будет возвращение на историческую родину и безусловное сотрудничество с новой властью. А чтобы у новой власти не оставалось сомнений в искренности его намерений, потомок древнего дворянского рода перед отъездом из Берлина в 1923-м громко хлопнул дверью, высказав в печати всё, что он думал о русской эмиграции.

Страна победившей революции приняла возвращенца с распростёртыми объятиями. Алексей Николаевич, прозванный «красным графом», трудился не покладая рук, чтобы оправдать это доверие. Любую мерзость он делал, не проявляя внешне никаких признаков угрызения совести, всегда охотно и с энтузиазмом принимал самое активное участие в травле своих бывших коллег, если это было необходимо для соблюдения чистоты рядов советских литераторов.

В 1944 году, уже будучи смертельно больным, Алексей Толстой как член Комиссии по расследованию злодеяний фашистских оккупантов принял участие в фальсификации расследования массовых казней польских офицеров в Катыни. Вместе с «красным графом» в спецоперации по сокрытию преступлений русского мира принимали участие два академика и один митрополит РПЦ Сталинского патриархата.

Заслуги Толстого при жизни были вознаграждены с небывалой щедростью, а после ухода в мир иной прекраснейшим мраморным монументом на месте захоронения на Новодевичьем кладбище Москвы.

Для достижения плавности тематического перехода к следующему персонажу не могу отказать себе в удовольствии использовать небольшой отрывок из стихотворения «Сожаление» ныне практически забытого харьковского поэта Бориса Чичибабина:

Я грех свячу тоской.
Мне жалко негодяев —
как Алексей Толстой
и Валентин Катаев.

В ранней молодости одессит Катаев успел повоевать на фронтах Первой мировой, поучиться писательскому мастерству у Бунина, послужить несколько месяцев в Белой армии, а некоторое время спустя переметнуться в Красную. В 1922 году он переехал в Москву, где и прожил следующие 64 года своей необычайно долгой жизни. В отличие от Алексея Толстого, Валентин Катаев внутренне был приличным человеком и гадости делал только тогда, когда уже не видел никакой возможности от этого уклониться, не разрушив при этом свою карьеру. В общем, обличал врагов народа только ввиду крайней необходимости. При этом он пытался, по мере возможности незаметно для органов, материально помогать своим коллегам, например Осипу Мандельштаму и Анне Ахматовой, попавшим, по причине своей принципиальности, под каток русского мира. Сильное эмоциональное напряжение ввиду такого двуличного существования Катаев регулярно снимал многодневными тяжёлыми запоями, которые ещё усилились после того, как ему пришлось лично встречаться с литераторами, возвратившимися из заключений после смерти Сталина.

Писателем он был очень талантливым, но будучи зажатым в жёсткие тиски соцреализма, очень долгое время свои творческие способности подавлял. Только в более вегетарианские брежневские годы, уже будучи награждённым всеми возможными наградами и премиями, и достигнув семидесятилетнего возраста, Катаев как будто понял, что пора уже подумать о настоящем творческом наследии. Одна за одной выходят из печати его автобиографические повести, в каждой из которых он всё дальше и дальше отходит от стандартных канонов унылого соцреализма. Самым известным и наделавшим много шума его произведением стала книга свободных мемуаров о богемной литературной жизни его молодости «Алмазный мой венец», написанная, когда автору уже было за 80. Я бы даже предположил, что на мысль написать такое авангардистское произведение его натолкнул один из так называемых садистских стишков, которые стали очень популярны в то время. Стишок заканчивался такими словами:

Дёрнул колечко и бросил в окно.
Дедушка старый, ему всё равно.

В 1971 году украинский поэт-диссидент Василь Стус заканчивает своё эссе под названием «Феномен доби». В нём он подробно исследует процесс превращения Павла Тычины из молодого, подающего огромные надежды поэта-авангардиста в заурядного и унылого соцреалистического поэта-говнометателя. Похоже, что работая над этим эссе, Василь Стус пришёл к окончательному выводу о том, что ни при каких условиях он не повторит превращение Тычины. За это своё решение он заплатил жизнью. Русский мир такого не прощает, как не простил он Осипа Мандельштама, написавшего в ожидании скорого ареста:

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.