Свои имена

В годовщину расстрелов на Майдане на телеканале ЗИК выступил Андрей Портнов — экс-замглавы администрации Януковича, один из архитекторов впоследствии откатанного перераспределения конституционных полномочий в пользу беглого шефа. Разумеется, в Киев не приехал — выступал из Австрии. Невзирая на название передачи Hard Talk — жёсткий разговор — ведущая Наталья Влащенко явно не была жестка к гостю. Этот час для него пролетел в дружественной и лёгкой атмосфере.

Это я кратко. Думаю, вы в курсе этого дела. Всё равно мне не хочется говорить о Портнове. Мне хочется говорить о дальнейшей развернувшейся дискуссии об уместности этого интервью.

Разумеется, многих возмутило, что в годовщину гибели Нигояна и Жизневского в прайм-тайм в телеэфире оказалось именно это лицо. Многие сочли это неправильным. Этически неприемлемым.

В ответ пошла реакция медиатусовки — от отдельных журналистов, до, страшно сказать, главы Нацсоюза журналистов Томиленко. Мол, а что вы, люди, против свободы слова? Против возможности выступить даже отъявленному негодяю? Против возможности выслушать другую сторону? Где же ваше уважение к базовым принципам демократии? Зачем вы писаете на журналиста, журналист ведь вправе…

И вот тут хотелось бы вставить ремарку. Извините, герр Эрих.

Журналист, безусловно, вправе. Но при чем здесь он?

Интервью одиозного, но богатого гостя с последующим его облизыванием не называется журналистикой. Оно называется пиаром (и другими словами, но с профессиональной точки зрения — пиаром). Дискуссия на тему «имел ли журналист право» здесь неуместна просто потому, что здесь речь не идёт о журналистике. Это другой жанр творчества с другой моделью монетизации.

Давайте задавать более точные вопросы. Имеет ли пиарщик право?

Да.

Вот вообще вопросов нет — да. Ни один закон не запрещает давать трибуну архитектору конституционного изнасилования Януковича, чтобы он мог рассказать, как майдановцы сами себя перестреляли. Даже подзаконного акта у нас такого нет. Всё честно.

Точно так же, как ранее никто не мог запретить журналу «Публичные люди» (главный редактор — та же самая Наталья Влащенко) такого рода деятельность.

Не подумайте, что я тут защищаю честь украинской журналистики. Пусть её кладбищенский сторож защищает.

Но смысловые различия проводить всё же надо.

А то, знаете, странно как-то.

Странно видеть, как отдельные коллеги пускаются всерьёз рассказывать о том, что осуждение этого процесса с чисто моральной точки зрения — наступление на свободу слова. В какой-то момент этот спектакль становится совсем уж абсурдным, напоминающим обсуждение ихтамнетов в российских пабликах. Когда, в общем-то, все стороны диалога знают, что кривят душой, обсуждая некое явление, но вот так они договорились.

— Нельзя оспаривать права журналиста на подбор интервьюируемого! — говорит один.

— Вы совершенно правы, коллега! — говорит второй. — Это уже попытка решать, что и кому говорить, к свободе слова не имеющая…

— Вы долбанулись? — говорю я. — Интуиция мне подсказывает, что вы вовсе не полагаете, что Влащенко сама решила — кому бы позвонить, о, давайте Портнову? При чём здесь журналистика, при чём здесь интер…

— Фу! — в два голоса говорят мне.

И нет, это не сепары. О’кей, не все из них. Некоторых сам видел на Майдане. Читал их совершенно душераздирающие тексты о погибших. Прекрасно знаю, что они прекрасно знают, что о журналистике речь не идёт. Они прекрасно знают, что я прекрасно…

ФУ!

Нарушаю цеховую этику.

Я просто всё это уже наблюдал. Я видел штурмовые корабли в огне на подступах к Ориону. Я смотрел, как Си-лучи мерцают во тьме близ врат Тангейзера. Я видел, как в 2004-м журналисты «Интера» и «плюсов» рвали у себя на груди тельняшки и клялись больше никогда не превращаться в рупор олигархов. Я видел, как некоторые из них повторили перфоманс в 2015-м, но уже так, на отцепись.

Я считаю ряд своих коллег персонально ответственными за то, что произошло в 2014-м. Я считаю, что капли крови Нигояна и крымского суглинка — на манжетах дорогих пиджачков длинного ряда людей, не вполне искренне называющих себя журналистами.

Я признаю свою вину в том, что — за исключением пары совсем уж вопиющих случаев — стеснялся критиковать коллег до Майдана. И этот стыд — вперемешку со страшным осознанием того, что ситуация может не раз повториться —сильно мешает дальнейшей профессиональной солидарности.

Я помню, как один очень отважный дятел клавиатуры в 2015-м в приступе честности — подозреваю, что подогретой беленькой — публично назвал героиню этого материала «**здотой» — и как сбивчиво извинялся через день.

В медиатусовке не принято ссориться. В медиатусовке не принято критиковать. Лицемерить — да, улыбаться и проклинать за глаза — да, изыскивать источники финансирования в самых неожиданных местах — да, а критиковать не очень. Экономика решает. Когда ты ничего другого не умеешь, кроме как писать, а средний срок жизни медиа в стране составляет несколько лет — кто знает, вдруг тебе завтра работу искать, а ты будущего работодателя — да по матушке? Нерационально. Да и в конце концов — а вдруг тебя в ответ найдут в чём уличить?

Не летают камни в стеклянном доме. Максимум — плевки, да и то нежные.

Именно поэтому сам дискурс о свободе слова в Украине начинает немного напрягать.

Свободу слова придумали для того, чтобы люди могли называть вещи своими именами. Это её основная задача. Защита нечестных — побочное свойство.

Если вы хотите поговорить о свободе слова — это можно.

Только для начала вы и сами перестаньте стесняться говорить о вещах — коллегах, жанрах, партнёрах и родах занятий — прямо.