Воображаемая история, память и национальные мифы. Часть 9

В заключительной части цикла мы попробуем рассмотреть украинскую и русскую истории сквозь призму западных постмодернистских подходов, а заодно кратко оценить, приемлемы ли они для нашего случая.

Территориальная история

Что такое национальная история? На самом деле этот вопрос далеко не такой простой. Западная историческая наука, пытаясь найти своё место в эпоху постмодернизма, разработала три подхода, которые западные исследователи предлагают для переосмысления истории Украины и России. Эти подходы — территориальный, мультиэтнический и транснациональный.

Андреас Каппелер задался вопросом, что такое украинская история: этноцентрическая история украинцев или территориальная — история всех её людей¹. Сергей Плохий задался похожим вопросом: в какой истории нуждается Украина?² Наталья Яковенко поставила этот вопрос ещё более однозначно, спросив, «какая история правильная: территориальная или национальная»?³ Марк фон Хаген вообще предложил «сместить перспективу от имперских столиц» к регионам — городам и общинам⁴. Однако российские и советские историки всегда фокусировались на видении прошлого с позиции этнических русских и их двух столиц — Москвы и Санкт-Петербурга, и в то же время полностью игнорировали имперские периферии⁵.

Поэтому, согласно подходу «территориальной истории», история Украины должна быть историей её исторических земель: Киева, Волыни, Галичины, Подолья, а также колонизированных позже Донбасса и Черноморских степей с их многонациональным и неславянским населением. Этот подход уже в некоторой степени применяется в работе Натальи Яковенко»⁶. Она писала о взаимодействии между современными землями Западной и Центральной Украины. Также такому подходу следовал Пол Роберт Магочий⁷, чей подход существенно отличался от этноцентрического подхода другого канадского историка Ореста Субтельного⁸. Применение этого подхода для российской истории может быть таким же: объединить историю Новгородской Руси с Владимиро-Московской Русью, а также с историей Вятки, Казанского и Астраханского ханств и остальных макрорегионов РФ, как-то Кавказа, Урала и Сибири⁹. На выходе мы получим национальные исторические нарративы, которые учитывают мифы разных регионов, а не только метрополии. Таким образом, регионы будут больше представлены в национальном контексте. К сожалению, пока таких нарративов о российской истории очень мало, и они не являются мейнстримом.

Мультиэтническая и транснациональная история

Андреас Каппелер предлагает изменить фокус украинской истории от моноэтнического до многонационального. Он подчёркивает, что советский миф о «дружбе народов» не является подходящей моделью для украинской многонациональной истории из-за прежнего использования этого мифа для пропаганды слияния всех советских граждан в «советский народ»¹⁰. То же самое можно сделать и для российской истории. Так же, как история Украины должна включать память украинцев, евреев, русских, поляков и крымских татар, так и российская история должна включать историческую память и национальные мифы своих тюркских, финно-угорских и кавказских народов. В противном случае это довольно парадоксально и гротескно — нерусские люди изучают историю своего поражения как нечто позитивное. Например, казанские татары изучают поражение своего национального государства — Казанского ханства — как нечто исключительно прогрессивное, поскольку оно интерпретируется с позиции русской этнической истории¹¹.

Многие прогрессивные западные историки также выступают в поддержку ещё более радикального подхода транснациональной истории, которая должна помочь полностью преодолеть концепцию национальной истории¹². Такой подход позволит писать как исследования различных уровней микроистории (историю городов, местностей, регионов, сообществ), так и исследования по макроистории (историю империй¹³, больших регионов и т.д.) в контексте общей истории¹⁴. Многие западные историки убеждены, что транснациональный подход должен быть принят хотя бы потому, что в наше время ни одной стране больше не нужно бояться угроз своей территориальной целостности из-за такого «пережитка прошлого», как исторические претензии других стран¹⁵. Что ж, события 2014–2018 годов показывают глубину «правоты» прогрессивных историков. Возможно, такой взгляд подходит для транснациональной истории Европейского Союза, но тот же Brexit подтверждает некую поспешность оптимистов.

Приемлемы ли постмодернистские исторические подходы для Украины и России?

Все три перечисленные исторические подхода, вероятно, могли бы оказать положительное влияние на украинскую и русскую истории. Впрочем, принимать их безусловно — оснований у нас также нет. Так, Стивен Величенко указывает, что история государства не совпадает с историей нации¹⁶. Это косвенно помогает применить мультиэтничный подход. Однако, что остаётся неизменным, по его словам, — это «идея, что изучение любой страны лежит в современных границах этой страны и начинается с самых ранних доступных данных об этом»¹⁷.

Эта мысль снова возвращает меня к вопросу об истоках происхождения украинского и российского государств в соответствии с их национальными мифами. Какие «современные» границы следует принимать во внимание, чтобы начать историю современного государства? Границы современных РФ и Украины? Границы Российской империи? Или, может быть, это снова должны быть границы «воображаемой» Киевской Руси?

Энтони Смит и его ethnoscapes

На мой взгляд, полное применение этих постмодернистских подходов для истории Украины и России ещё слишком рано и абсолютно невозможно в текущих условиях. Вместо них полезнее будет применить идею Энтони Смита об «этношафтах» (ethnoscapes). У каждой нации есть свой «этношафт» — этнический ландшафт. Смит утверждал, что «только родина предков может обеспечить как эмоциональную, так и физическую безопасность, необходимую гражданам нации»¹⁸. Он также подчёркивал важность «этношафта» в контексте его потенциальной сакрализации, основанной на «памяти об этнической общности» и посредством её связи с «героическими делами предков и национальных святых»¹⁹. Это именно то, на чём построен традиционный взгляд на Киевскую Русь как украинских, так и российских историков. Русь — это их «этношафт».

Поэтому, если какая-то часть украинской территории будет продолжать считаться как русский «этношафт» — борьба за эту территорию между русскими и украинцами продолжится. Территория также может стать «священной» благодаря выполнению квеста по её освобождению²⁰, что и произошло с Крымом, который стал «сакральным» для россиян. Точно так же это может произойти с Киевом, потому что его продолжают изображать как священный «этношафт» всех восточных славян и «единой» Руси.

Успешное применение территориальной истории для разрешения войны за прошлое между русскими и украинцами возможно, если историки соорудят два отдельных «этношафта» для каждой нации, и эти «этношафты» должны быть неоспоримы другой стороной. Здесь я должен уточнить, что разделение «этношафтов» не обязательно означает невозможность их частичного пересечения. С моей точки зрения, единственное строгое требование должно касаться центров этих «этношафтов», которые должны быть бесспорными. Единственный возможный путь, который существует сейчас — предложить Киев в качестве центра украинского «этношафта», а Новгород — в качестве центра русского «этношафта». Другие древние центры, такие как Владимир-на-Клязьме, не могут быть альтернативой для россиян по многим причинам, которые обсуждались ранее.

Существуют две проблемы с реализацией предлагаемой идеи. Во-первых, имперский образ Киева; во-вторых, более низкий статус Новгорода в повествованиях, начиная с «Повести временных лет». Чтобы их решить, необходимо деконструировать образ Киева как протоимперского центра. Начало французских, испанских или немецких национальных государств находится не в Римской империи и в Риме, а в их собственных протогосударствах, «этношафт» которых частично пересекался. Французы, немцы и испанцы не борются за исключительное право на наследие Рима. В то же время Италия не претендует на то, чтобы быть единственным преемником империи только потому, что Рим находится на её территории и это столица Италии. Более того, в итальянском случае роль других городов, таких как Флоренция, Неаполь, Венеция, Генуя, Турин или Милан, не недооценивается в процессе государственного строительства и национальной истории. Поэтому важно задать вопрос, для чего продолжать рассматривать Киев как протоимперскую столицу средневековой Руси, и почему именно украинцы и особенно русские пытаются изобразить его таким образом? Возможно, пришло время предпочесть национальное государство, а не империю?

В случае с российской историей решить эту проблему можно применив опыт другой православной нации, у которой были разные варианты национальной мифологии — Греции. В XIX веке греки разработали два разных и довольно противоречащих набора национальных мифов, которыми элиты мобилизовали население. Первый — это национальное государство и мифология, ориентированная на Афины как центр «этношафта», взывающая к традициям Древней Греции. Второй набор мифов — имперский, ориентированный на Константинополь, взывающий в первую очередь к Византийской империи и её величию²¹. В конечном итоге греки выбрали модель национального государства, и, несмотря на все политические и социальные проблемы, сумели построить такое государство. Греция является состоявшимся государством, даже несмотря на существование некоторых нерешённых экономических проблем, а также незакрытых территориальных споров с соседними государствами.

Это может быть моделью для России, как заменить империализм, ориентированный на Москву, в пользу конструкции «этношафта» с центром в Новгороде, в качестве начала национальной истории. Кроме того, добавление Новгорода в мифы о происхождении и государственности позволят по-новому интерпретировать старые национальные символы. Так, например, тот же двуглавый орёл может символизировать два начала российского государства: Новгород и Владимир, а впоследствии — Санкт-Петербург и Москву²². И тогда вполне уместно будет говорить, что Иван Грозный стремился в Новгород, ибо это начальная точка государственности, и поэтому Пётр Первый построил Петербург недалеко от первой столицы.

Энтони Смит считал, что «"Золотой век" должен быть чётко определён и подтверждаем, потому что чистое "изобретение традиции" неэффективно»²³. Поэтому те украинские историки, которые пытаются исключить русских из киевской истории, естественно, получают в ответ такое же радикальное исключение украинцев со стороны русских. Вот почему искоренение имперского дискурса Киева и установление равного статуса Новгорода и Киева настолько важно для примирения в войне за прошлое. Переосмысление Руси как федерации земель с рядом городов с равным статусом может обеспечить равную часть «пирога» для всех, в том числе и для Беларуси, и таким образом, по крайней мере, уменьшит стремление монополизации наследия Руси. Такой подход к переосмыслению национальных историй и редизайн новых национальных мифов может стать основой мирного сожительства двух мифологий, и в случае успеха у историков будет фундамент, на котором они смогут приступить к решению проблем более позднего времени.

Послесловие

В этом цикле статей обсуждались такие междисциплинарные феномены, как национальные мифы и их связь с памятью и воображаемой историей наций. Как было показано в теоретических частях серии, национальные мифы служат строительными блоками национальной памяти народа. Я определяю их как совокупность общих исторических и псевдоисторических убеждений, которые поддаются изменению, в зависимости от политических потребностей национальных государств. Они имеют значение для наций и являются способом понять и осознать коллективное прошлое, настоящее и будущее. Основные особенности национальных мифов — их податливость, обратимость и избирательность. Вот почему они являются таким мощным политическим инструментом. Я попытался объединить модернистские и этно-символистские подходы к национальным мифам, описав их как нечто сконструированное и воображаемое, но в то же время имеющее этническое и историческое ядро для этого конструирования и воображения. В конце концов, зачастую содержание мифа важнее, чем его историческая точность. Изменение содержания мифа может быть использовано как во вред, так и во благо.

Роль национальных мифов, представленных в национальной историографии Украины и России, весьма значительна. Доминирующая интерпретация домодерной истории Руси далека от консенсуса между двумя соседними странами. Украинский взгляд на Русь остаётся очень этноцентричным, а российская сторона использует его как основу для имперской мифологии. Кроме того, обе стороны играют в игру с нулевой суммой, что приводит к чрезвычайно эксклюзивной политике в отношении оппонента — обе страны отрицают право другой стороны на историю Руси.

Несмотря на такой контрпродуктивный эффект современных национальных мифов в Украине и России, есть способы как изменить эти мифы, сняв часть конфликтной составляющей и сформировать новые, менее конфликтные национальные мифы. Основой для этого может стать переосмысление и более критическое восприятие исторических источников, в особенности «Повести временных лет» (ПВЛ), которая до сих пор используется в национальных гранд-нарративах как неоспоримое свидетельство, несмотря на свой полулегендарный характер. Восточные славяне относятся к числу последних наций, которые используют такого рода литературный памятник в качестве официальной истории, несмотря на то, что он написан через двести пятьдесят лет после событий, описанных в нём. Делегитимация ПВЛ может иметь решающий эффект — вместо того, чтобы играть в игру с нулевой суммой, когда только одна из сторон может выиграть и унаследовать наследие Руси, и русские, и украинские историки смогут обосновать необходимость переосмысления структуры национальной мифологии и создания двух разных «этношафтов» для своих народов.

Прямым следствием двух разных «этношафтов» станет потребность сформулировать новые мифы о происхождения и государственности. Новые мифы смогут включить в себя мультиэтнический фактор происхождения современных народов как результат контактов славянских и неславянских племён. Создание множества центров государственности с равным статусом позволит увеличить число мифов о государственности и таким образом создать многовекторную государственную преемственность, чтобы подчеркнуть взаимосвязь регионов, а не подчинение периферии центру.

Такой подход позволит россиянам начать свою историю в Новгороде и объединить его в своём гранд-нарративе с Владимиро-Суздальской землёй и Москвой, избегая необходимости имперского мифа о Киеве. Традиционный аргумент украинцев о начале российской истории из Владимира-Суздаля никогда не будет приемлемым для русских, поскольку это выглядит как «кража» самого раннего периода их истории. Именно поэтому я предлагаю сосредоточить больше внимания на Новгороде посредством имплементации и широкого использования мифов о Новгороде и производных от него мифов. Это заполнит самый ранний период истории России собственным «героическим» компонентом. Если вопрос о Киеве не будет разрешён, велика вероятность, что российский имперский и государственный реваншизм всегда будет оставаться возможным.

Очень важным инструментом для создания новых национальных мифов является концепция локальных идентичностей. Эта идея может помочь искоренить исторический детерминизм и разрушит советский образ единства Руси. Применение концепции локальных идентичностей уменьшит роль Киева как «матери городов» и протоимперского центра, и также позволит повысить статус Новгорода, а также других регионов. Компромисс с украинской стороны можно сформулировать как принятие Новгорода как равного центра власти в древней Руси. Это также позволит украинским историкам использовать Киев в качестве центра украинского «этношафта» без необходимости соревноваться за него с русскими историками. Компромисс с российской стороны может быть основан на отказе их претензий на Киев. Обеспечение ведущей роли Новгорода, где установление правления Рюриковичей произошло на несколько десятилетий раньше, чем в Киеве, в качестве первой колыбели русского народа, может удовлетворить желание русских быть «старшим братом», без необходимости «владеть» Киевом. Такая схема может позволить русским историкам сформировать повествование о Москве как преемнике Новгорода и Владимира с уменьшением роли Киева в этом процессе.

После того, как новые «этношафты» и новые национальные мифы будут созданы и приняты в массах, историки смогут перейти к обсуждению и решению проблем современной истории, а также обратится и к новым прогрессивным историческим подходам, таким как мультиэтническая или транснациональная история.