Время. История советского расчеловечивания

В детстве было интересно рассматривать сохранившуюся неведомым образом подшивку журнала «Нива» за 1914 год со множеством старых фотографий. Когда смотришь на лица, то почти уверен, что видишь другое общество, другую цивилизацию. Вряд ли это идеализация непопавших в кадр преступлений, потому что составляющие последующих безумств и деградаций там уже были. И всё же люди казались другими, «бывшими», и именно из них состояло общество, у которого сохранялся шанс естественного развития. Это подтверждается не только искусством, но и бытовым уровнем, проявленным на фотографических пластинах, а тексты брачных объявлений говорят больше, чем любой социологический срез.

Поэтому, вероятно, современные актёры, претендующие на достоверность в исторических костюмированных спектаклях, так нелепы, что похожи на детей, изображающих взрослых. И хотя прототипы подчас тоже обескураживали своей детской наивностью, не веришь именно современным актёрам: они никак не наивны, их не проведёшь.

Их не проведёшь: ведь уже была Первая мировая с применением иприта, была Гражданская и красный террор, раскулачивание, Голодомор, массовые доносы и массовые пытки, массовые расстрелы и депортации, лагеря уничтожения, бессмысленный штурм Берлина, сопоставимый по числу жертв с бессмысленной Хиросимой... Военные психологи знают, что есть вещи, на которые человеку смотреть не следует чаще или больше определённых пределов. Они не проходят бесследно для психики. Для психики как одного, так и группы, поколения, народа.

Поэтому существует проблема реабилитации людей, имеющих опыт войны и просто насмотревшихся, даже если сами никого не убивали. Правда, далеко не всегда люди отождествляют себя со своим биологическим видом, предпочитая играть в футбол оторванной головой «врага», как, например, наконец-то нашедшие работу на Донбассе «русские витязи» из депрессивного региона образца 2014 года. Здесь есть и фактор неосознаваемой исторической памяти, и повседневный благоприобретённый опыт жизни, и накачанная телевизором ложная личность. Однако важно подчеркнуть, что вряд ли реабилитация сработает, если расчеловечивание становится государственной программой. Ведь для группы товарищей, захватившей власть, не существует ни технических, ни моральных ограничений в деле эффективного менеджмента, и дегуманизация «нового» человека как системное решение целого комплекса задач представляется эффективным менеджерам весьма выгодной инвестицией.

Психологи же ограничены своей профессией, так как работают с отдельным пациентом при сомнительном допущении, что само общество — условно здоровая среда, куда надо стремиться.

Конечно, болевой порог индивидуален, индивидуальные способности восприятия также различны. Собственная причастность к той или иной смерти мало похожа на размышления о непостоянстве в традиционном трёхлетнем ретрите. В жизни, в отличие от ретрита, «неизъяснимы наслажденья — бессмертья, может быть, залог» редко формируют пристрастную мудрость сострадания, замещаясь либо рутинными навыками патологоанатома, либо праведным гневом. А «упоение в бою» берсерка функционально может и близко практике чод в буддизме ваджраяны, но в последнем случае окружающие «враги» остаются невредимы, и подношение тела кладбищенским обитателям касается исключительно своего тела.

Я видел достаточно мёртвых, с которыми был знаком при жизни, а также тела тех, с которыми был совсем незнаком. Наяву слышу их голоса, вижу похожие силуэты на улице. Однако не уверен, что отчётливо слышал бы, например, резкий голос едва знакомой девушки с тёмным рыжим облаком вместо прически, тоненькой, как спичка, и как спичка сгоревшей, когда везла подарки к рождеству в зону АТО, если бы... Если бы на её месте был такой же малознакомый брутальный Игорь или необъятная улыбающаяся тётя Маша, то, может быть, я и не оборачивался бы несколько месяцев подряд на знакомые интонации в киевской маршрутке или на гамбургской набережной. Болевой порог индивидуален. И индивидуален кармический след, формируемый пристрастной мудростью.

Когда тибетского монаха, участвовавшего в сопротивлении и отсидевшего 20 лет в китайской тюрьме, спросили, что было страшнее всего, то оказалось, что он очень боялся потерять сострадание к китайцам. Это было не только страшно, но и трудно, потому что китайские тюрьмы отличаются даже от российских. Вряд ли имеет смысл их сравнивать. России есть, куда стремиться, а северным корейцам — куда бежать. Но факты таковы, что, далёкие от патриотических настроений, украинские уголовники, попавшие под российскую юрисдикцию благодаря российской же агрессии в Украине, платят немалые деньги, чтобы сидеть на родине. Ну а китайцы предпочитают тюрьмы российские так же, как северные корейцы — китайские. Хотя в любых условиях трудно сохранить сострадание ещё и потому, что для расчеловечивания нужно намного меньше времени, чем для покаяния. От Октябрьского переворота до «дела Промпартии», например, проходит всего 11–12 лет, и в документальной хронике С. Лозницы «Процесс» новый советский человек ликует, предвкушая смертные приговоры, которые совсем не мешают ему лучше всех смеяться и любить. С событий на Болотной площади в Москве до аннексии Крыма проходит меньше двух лет, и ликующие «освободители» совмещают очередную «братскую помощь» с искренней заботой о бездомных животных. А время сжимается. Для расчеловечивания его нужно всё меньше.

Но не только изменения на линейной шкале времени формируют Нового человека. Токсичные испарения болотистой почвы могут поражать путника и мгновенными локальными выбросами, когда чудовище дремлет. В одном и том же месте, в одном даже поколении синхронизируются колебания воздуха времени и фиксируются неизвестным фотографом или кинооператором. Ещё лет 15 назад в открытом доступе можно было встретить много фотографий, сделанных в 1930-х годах до Второй мировой: лица из личных дел репрессированных, городские пейзажи, хроника Голодомора, фотографии советских колонизаторских операций в Средней Азии, стройки коммунизма, снимки поощряемого людоедства в Казахстане, потерявшем за два года в результате сталинского геноцида не менее 49% этнических казахов. Синхрония запредельной фантасмагории превращает чернушную сказку в быль, когда бесплатные мешки с мукой от американского империализма оседают в городах, а волонтёрские миссии американского же Красного Креста (люди не получали зарплаты и ехали на свои деньги) закрывают как вражеские.

Раскулаченных жителей, не успевших тогда уйти в Китай или Иран и сумевших только доползти сквозь заградительные кордоны до города, красноармейцы просто добивали прикладами, чтобы не тратить патроны. Чуть позже, в високосном 1936-м, за год до Бухенвальда, такую же бережливость к перегревающемуся оружию проявит командир расстрельного взвода на Бутовском полигоне в Москве, предложив остроумную конструкцию фургона для перевозки врагов с выведением внутрь выхлопных газов. На этом, впрочем, технологическая одержимость новых людей заканчивается, поскольку полезный климат при умелом применении не оставлял шансов техническому прогрессу и делал любую заморскую гильотину нерациональной игрушкой.