Менеджмент гибридной войны. Часть 12

Мобилизация и боеготовность — фантомные боли не воевавшей армии

Именно июль 2014 года стал ключевым месяцем в плане изменения в подходах к тактике, оперативному искусству и организационно-штатной структуре войск.

Одной из главных проблем для нас оставалось восполнение потерь и восстановление резервов. По объективным причинам боевой состав сил и средств, задействованных в Антитеррористической операции, постоянно уменьшался. Безвозвратные и санитарные потери, дезертиры и прочие факторы приводили к серьёзному некомплекту в подразделениях. Замена им в любом виде поступала в недостаточном количестве и практически без подготовки — та мобилизационная система, которая функционировала в тылу, однозначно не позволяла эффективно выполнять эту задачу.

Не хватало баз мобилизационного развёртывания, через которые можно было бы пропускать большие массы людей. Не просто на уровне индивидуальной подготовки «прогнать», а дать им изначально какие-то элементы организованности в плане слаживания подразделений.

(К сожалению, не только военкоматы, но и существовавшие тогда учебные центры ВСУ задачу подготовки мобилизованных людей к реальной войне были не в состоянии выполнять по многим объективным и субъективным причинам. — А.С.)

Тогда впервые появилась идея, как можно компенсировать убыль развёрнутых войск «своими силами». Было принято решение, кроме штатных подразделений, которые были в это время уже сформированы в некоторых бригадах (24-й, 72-й, 30-й механизированных и
17-й танковой), создать по два дополнительных батальона.

Это увеличило нагрузку на военкоматы. Будем говорить честно, туда пошли не самые подготовленные люди, потому что их комплектовали на завершающем этапе очередной волны мобилизации. Но мы в конечном итоге получили восемь дополнительных батальонов.

Изначально ими командование бригад и секторов где могло «латало дыры». Все понимали, что по уровню подготовки мобилизационные батальоны не были в состоянии вести эффективные наступательные действия. Но когда появилась возможность уделить должное внимание их подготовке, это было сделано.

После завершения активной фазы АТО на базе этих восьми батальонов были сформированы новые механизированные бригады — 53-я и 54-я. Вот откуда появились эти две бригады, которых до 2015 года не существовало в составе ВСУ.

Были также принципиально пересмотрены и, собственно, критерии боеготовности частей и подразделений.

С точки зрения теории систем готовность — это способность плюс время на подготовку к функционированию по назначению. По аналогии для войск боевая готовность — это боеспособность плюс время на боевое слаживание. У нас были проблемы и с первой, и со второй составляющей.

Войска во время длительного отсутствия военных действий обрастают бумагами, это прописная истина. Реальная работа подменяется следованием тому, что прописано в руководящих документах. Но эти документы (приказы МО, НГШ об оценке боевой и мобилизационной готовности) разрабатывались в мирное время и были рассчитаны фактически на неизменную ситуацию. В боевой обстановке статические показатели и критерии оценки не отражали реального положения вещей.

Тогда мы впервые задумались о том, каким образом оценивать боевую готовность и боеспособность частей и подразделений в динамике? Состав сил, который мы имели в то время, представлял собой разношерстные, часто внештатные подразделения, которые просто невозможно было оценивать по прежним формальным критериям.

В условиях ведения боевых действий первоначальная оценка «готов – не готов – ограниченно готов» через неделю или несколько дней может критически измениться. Это всё завязано на потери, состояние техники, её ремонт, увольнение людей и на множество иных факторов. Угнаться за этим просто невозможно.

В теории главный критерий боеготовности — укомплектованность. (Её формально гораздо проще подсчитать для отчётов и докладов, чем проверить реальное состояние подразделения. — А.С.) Но трудно вести речь о том, что в условиях боевой обстановки или ведения боевых действий части и подразделения будут укомплектованы на 100%. В моём понимании это фикция, такого не будет ни в какой армии мира. Потому что даже если нет непосредственных потерь в результате военных действий, то будут, как на любых учениях и полевых выходах, травмы, болезни, «самоволки», и этот показатель будет всегда даже в идеале составлять не более 90%. А, исходя из практики, он колеблется в районе 70–80%. То же самое касается и наличия и технической готовности вооружения, и боевой техники.

В дальнейшем это привело к изменению подхода к оценке боевой готовности, который позволял бы оценивать состояние войск в течение определённого времени. Так появилась оценка на основе возможностей.

Изменение роли батальонов территориальной обороны (бтро)

Если вести речь о составе сил и средств, которые находились в зоне АТО, то мы уже говорили о некотором снятии напряжения с боевых частей благодаря тому, что к выполнению задач были привлечены батальоны территориальной обороны.

Изначально предполагалось, что они будут прикрывать участки госграницы, действовать на флангах войск, охранять тыловые объекты. Это, в принципе, укладывалось в концепцию территориальной обороны согласно законодательству. Но на тот момент у нас не было никаких механизмов реализации, как это всё правильно делать

Что важно, уже в то время приходило осознание того, что нужно менять их роль. Просто «тербатами» они уже не являлись де-факто. По нормативным документам любой бтро привязан к задачам и объектам на своей территории, а нам пятнадцать таких батальонов пришлось привлечь к выполнению задач в зоне АТО, от сопровождения колонн и службы на блокпостах до непосредственного участия в боевых действиях. И это количество оставалось неизменным до конца 2014 года.

Изначальные подходы к формированию, структуре, порядку подчинения бтро оказались неэффективными. Не секрет, что зачастую их комплектовали по местечковому принципу, в результате чего некоторые из них превращались в своего рода частные армии.

В дальнейшем, чтобы не потерять слаженные подразделения с боевым опытом, мы переформировали приданные бтро в мотопехотные батальоны, из которых было сформировано ещё четыре мотопехотных бригады.

Кроме того, опыт ведения АТО привёл к осознанию необходимости и важности задачи надёжного прикрытия артиллерии. Некоторые бтро были задействованы на выполнение этой важной задачи, а впоследствии так и остались в артбригадах батальонами охраны.

Тактика пехотных подразделений

Позитивным моментом стало то, что за первый месяц активных боевых действий появилась новая тактика штурмовых групп. Первый такой опыт был получен при штурме оборонительных позиций в районе Николаевки, когда мы системно сформировали штурмовые группы по определённому принципу, оценивая, какое должно быть вооружение, состав, сколько военнослужащих должно быть по численности для выполнения конкретных задач. (О ряде нововведений, в том числе использования тактического построения «тевтонская свинья» рассказывалось в публикации, посвящённой Николаево-Славянской операции. — А.С.)

Штурмовая группа — это временное тактическое формирование, предназначенное для уничтожения опорных пунктов и укрепрайонов противника. По численности она меньше, чем батальонная, но больше, чем ротная (200–250 человек). Ключевой момент — то, что такая группа должна быть оснащена большим количеством крупнокалиберного вооружения и техники.

Главным нововведением стало соединение в одном подразделении 82-мм миномётов, автоматических станковых гранатомётов (АГС) и крупнокалиберных пулемётов.

Что это давало? Местность на Донбассе в основном изрезанная, очень много насыпей, железных дорог, заборов и ограждений, промышленных объектов. Практически ситуации, когда ты наблюдаешь противника на растоянии 5 километров, никогда не бывает; реальная видимость измеряется сотнями метров, а то и меньше.

Вот типичный пример. Штурмовая группа движется в предбоевом порядке, выставив дозоры по фронту и на флангах. С левой стороны какой-то промышленный объект, высокая (5 метров) железнодорожная насыпь или какие-то объекты шахтной инфраструктуры. Враг оттуда начинает вести огонь. Его не видишь, знаешь, что он там, но никак на него не можешь повлиять — огонь прямой наводкой бесполезен.

Тогда что делали? Подразделение останавливается, прямо с машин развёртывает миномёты и начинает стрелять. На практике 82-мм миномёт позволяет бить на расстояние от 100 метров и поражать цели, которые находятся за укрытием. Противника отогнали от укрытия, он отходит вглубь, после чего по нему ведут огонь из АГС (от 250 м прямой выстрел до 1000 м минимально навесной траектории). После этого враг ещё дальше отходит и по нему уже начинают работать 120-мм миномёты.

Таким образом, научились делить тактическую зону огневого поражения на определённые сектора даже не с точки зрения применения разных систем вооружения, а с точки зрения наибольшей эффективности их использования.

Негативным же фактором оказалось то, что наши пехотные подразделения (в основном мобилизованные) были недостаточно подготовлены во всех отношениях.

В свою очередь некоторые подразделения противника были лучше подготовлены и оказались достаточно стойкими. Они имели опыт, прошли какие-то конфликты, были в Грузии и, возможно, в других местах. Их сознательно готовили к этой войне не один месяц, если не год, в том числе в психологическом плане.

В качестве иллюстрации — пример из практики боёв в районе Саур-Могилы. Пехотные подразделения российских оккупационных войск ведут наступление на наши позиции с разных направлений. По ним стреляет наша артиллерия, они маневрируют, приближаются, отходят. Затем небольшими группами (численностью около взвода) выстраиваются около основания Саур-Могилы вне дальности нашего стрелкового огня и ждут обстрела.

Прошёл первый залп — метров 200 вправо, они стоят прямо под огнём. Наши корректировщики наблюдают, говорят артиллерии: «Доверните влево». Второй залп на 100 м ближе, их группа абсолютно спокойно, без паники передвигается влево метров на 100, и третий залп уже ложится на то место, с которого она ушла. Новый залп, опять падает справа от неё и подразделение передвигается вправо, огонь же переносится влево. И так они в течение пятнадцати минут просто как оловянные солдатики вправо-влево, вперёд-назад движутся. При этом у них не то, что убитых, нет даже раненых.

Создавалось впечатление, что они просто над нами издеваются. Потом поняли, так они формируют психологическую устойчивость под обстрелом, учатся выходить из-под огня, понимая, как работает артиллерия.

Скажем честно, в то время не все наши подразделения были готовы на такое и после подобного обстрела просто бы разбежались, после чего некоторых из них, наверное, «ловили» бы в пункте постоянной дислокации, — такие примеры есть.

Однако не только противник мог проявлять подобную стойкость под огнём. Во время боёв в конце июля – начале августа 2014 года под Степановкой и Саур-Могилой в подобной ситуации оказалась непосредственно оперативная группа штаба АТО во главе с руководителем АТО Виктором Муженко. Под обстрелом противника она действовала спокойно и уверенно, перемещаясь на определённые расстояния по полю боя, и разрывы снарядов не принесли ей никакого вреда.

Кто-то скажет, что это неправильно, когда командующий так рискует, и, возможно, будет отчасти прав. Но здесь есть два нюанса, обусловленные спецификой этой войны. Первый — в условиях гибридной войны нет чётко обозначенной линии фронта, а потому уровень опасности в одинаковой степени существует как в 10 километрах от штаба, так и в 10 километрах от позиций противника; второй — для формирования и поддержания стойкости войск зачастую личный пример не менее важен, чем индивидуальная подготовка солдата и слаживание подразделений.

В чём проблема пехоты? Пехотинец стойкий, когда он уверен в своих силах и в своём командире. Уверенность в своих силах произрастает от индивидуального профессионализма, а уверенность в командире зависит от слаженности подразделения. Тогда они понимают, кто, где и в каком направлении должен действовать, а для этого нужно время и подготовка.

Танки и бронетехника

Танки использовались в основном как штурмовые орудия, предназначенные для того, чтобы давить защищённые огневые точки противника в зоне прямой видимости, сковывая его в манёвре. На средних дистанциях работала артиллерия 122 мм и более мощная.

Вскоре пришло осознание того, что танки нельзя применять поодиночке. Почему в войсках стран НАТО во взводе не три, как в СССР и постсоветской армии Украины, а четыре танка? Оказывается, они ещё во время Второй мировой войны поняли, что танки должны действовать парами. Как самолёты ведущий – ведомый, так и два танка.

У прицела танка диапазон углового поля зрения — 4–20 градусов, а диапазон углов наведения стабилизации линии визирования в горизонтальной плоскости — +/- 8 градусов. Это значит, что всё остальное наводчик просто не видит. Противник может находиться на фланге на расстоянии 200 м, но его не видишь, потому что в этот момент смотришь в окуляр прицела, и сам становишься целью. Именно для этого нужен второй танк. Он справа или слева сзади мониторит ведущего. В случае чего прикроет огнём или даст целеуказание: «Внимание! Ориентир такой-то, справа 10, дальше 200».

Понимание новой тактики пришло, и мы её использовали, но не всегда эффективно. Менялись экипажи, ставились новые задачи, приходили новые командиры и всё приходилось начинать с начала.

Что касается тактики использования всей бронетехники — не только танков, но и БМП, БТР, БРДМ. Обнаружился поразительный момент, которому нас никогда и нигде не учили: ни в Советском Союзе, ни в постсоветской армии Украины. Даже коллеги и друзья, которые рассказывали об опыте Афганистана, об этом не упоминали.

Речь идёт о способе стрельбы и логистике пополнения боекомплекта в условиях ведения боя. Допустим, есть боекомплект у танка или БМП. Как его использовать? В теории управления огнём разделяется на две составляющие: организация огня и управление огнём в ходе выполнения задачи. И там есть такие пункты, как контроль за расходом боеприпасов и норма, относительно которой боекомплект не должен снижаться, после чего нужно срочно произвести подачу боеприпаса. Потому что если, не дай бог, вдруг случится, что подразделение будет в отрыве, у него должен быть этот неснижаемый запас. На «чёрный день», как говорится.

Но у нас получалось так (особенно сильно этим отличались нацгвардейцы, вероятно, потому что их подготовка, как бывших внутренних войск, не предусматривала развития тактического мышления). Они на своих БТР-4 выехали, дали три-четыре очереди, часто неприцельных — и всё, боекомплекта нет! После чего докладывают: «Нам на перезарядку», — развернулись, уехали. Возвращаются в лучшем случае часа через четыре, а в худшем — вообще не приезжают.

Недостаток обученности, технических средств разведки, проблемы с целеуказанием и наведением на цель приводили к тому, что затраты боеприпасов превышали в разы те нормативы, что были прописаны для соответствующего вида целей по старым постсоветско-украинским курсам стрельб.

Так было на самом деле и со стрелковым оружием, но там проще логистика. Солдату, отстрелявшему свой боекомплект, можно оперативно «подбросить» ещё пару цинков, он перезарядит магазины и продолжит выполнять задачу. Но танковые и артиллерийские боеприпасы не так просто подвезти в нужное время в нужном количестве.

Хуже всего было именно с танками, которыми усиливали штурмовые подразделения. Идёт, скажем, продвижение не «по боевому уставу» 5–6 км в час, а намного медленнее. Прошли-отошли, прошли-отошли. За пару часов такого боя танк отстреливает свой боекомплект и ему надо отъехать на перезарядку-загрузку. А никто никогда не думал, где и как это делать!

Бывали ситуации, когда подразделение поддерживает до роты танков, да даже 6–8, не имеет значения. Танки ведут огонь, но при этом не выполняются функции координации огня и распределения целей, потому что этому не обучены мобилизованные командиры взводов, и об этом не знают привыкшие к показным учениям командиры рот, а иногда и командиры батальонов. Они «добросовестно» за первые 3 часа боя отстреливают все боекомплекты, и танков что? Фактически нет!

Чтобы пополнить боекомплекты, нужно выйти из боя, вернуться в тыл, а там зачастую боеприпасы не подвезли. Пока дождались, загрузились, вернулись — уже ночь. Всё, боевые действия закончились, поэтому на следующий день выполнение задачи начинаем фактически с исходной линии.

Уже потом пришло понимание, что нельзя так бездумно отстреливать боекомплект. Что танковые группы поддержки должны меняться «по кругу». Действовать так, чтобы одни оставались, а другие отходили на перезарядку, и если треть ушла на перезарядку, то две трети воюют. А этого летом 2014 года не было.

Все эти факторы влияли на эффективность огня, темпы продвижения. Но полученный опыт — как позитивный, так и негативный — приводил к серьёзным изменениям, повлиял на переработку курсов стрельб и внесение изменения в боевые уставы.

Как обобщал штаб АТО практический опыт

Для того чтобы эффективно использовать наработанный по всем подразделениям опыт, у нас в штабе была сформирована специальная группа. Это было нововведение, точнее — хорошо забытое старое. Два-три офицера постоянно занимались сбором информации, анализировали донесения, издавали бюллетени. Если где-то вырисовывалось что-то «интересное» с точки зрения восприятия ситуации и действия войск, мы их отправляли в «командировку» на пару дней. Они на месте всё смотрели, изучали, приезжали, обобщали и готовили соответствующие документы. Потом такие методические рекомендации расходились по разным органам управления.

Таких рекомендаций за июнь-июль мы отработали около 30. Проблемой, к сожалению, стало то, что у нас народ, в том числе командиры, если честно, не любит читать спущенные сверху «вказівки».

(В этом, честно говоря, есть зерно истины. Традиционно, что донесения «наверх», что указания «вниз» в войсках пишутся таким нечитабельным «военно-эзоповым» языком, что вычленить из них полезную информацию крайне сложно, а порой почти невозможно. — А.С.)

Когда-то, помню, ещё в советские времена офицеры, которые служили в Афганистане, привозили методички для моджахедов. Это же совсем другое дело! Такая методичка сделана как для ученика младшего класса, исполнена в основном в картинках, там мало слов, а стрелками и пиктограммами показано, что и как делать.

А когда берёшь инструкцию, какие издавались у нас — она же по объёму как Большая советская энциклопедия. Ну кто её будет читать? Поэтому мы старались делать такие документы, которые были бы интересны, и командиры могли их усваивать и по возможности использовать.

Ключевая роль артиллерии

Безусловно, артиллерия оказалась основным средством огневого поражения. Классическая теория гласит, что потери, нанесённые артиллерией, составляют до 70% от общего числа. У нас оказалось намного больше. Эффективность огневого поражения объектов инфраструктуры, бронеобъектов и личного состава противника превышала 80%. Правомерно говорить о том, что наши артиллеристы были действительно богами войны.

(Подробнее об украинской артиллерии рассказано в книге Михаила Жирохова «Боги гибридной войны».)

Надо отдать должное офицерам-артиллеристам, они в тактическом плане опередили пехоту. Причиной тому стала сохранённая система подготовки, плюс особенности рода войск: рациональный подход, математический склад ума. Точная наука — она дисциплинирует человека, заставляет его более ответственно подходить к своему делу. К тому же артиллеристов было относительно немного, и они быстро обучались, передавая друг другу опыт на своём уровне.

Как только мы осознали роль и реальные возможности артиллерии, то увидели возможность избегать лобового штурма выбранных объектов и стали это активно использовать. Подразделение, встретив упорное сопротивление, даёт артиллеристам целеуказание, те «отрабатывают», а пехота идёт в обход. Это стало типичным образом действий.

Самой высокой, пожалуй, оценкой наших артиллеристов стало одно из совещаний российского Генштаба по подведению итогов активной фазы боевых действий. Там, при оценке своих возможных дальнейших действий и методов ведения войны, один из российских военачальников проронил такую фразу: «Без поддержки с воздуха перспектив наступления у нас нет, так как в этом случае не будет решена проблема украинской артиллерии».

Результат такой высокой оценки — подготовка, дисциплина, плюс пускай даже несовершенное программное обеспечение, которое стало постепенно появляться. Волонтёрские, собственные разработки, «внешняя помощь». Сейчас у артиллеристов уже есть до 6 разных программ, которые эффективно используются. Появилось видеонаблюдение, средства технической разведки, которые были практически все уничтожены до начала войны. Ведь на начало боевых действий артразведки не было вообще, а та, что должна была быть теоретически, основывалась на устаревших конструкционных подходах и допотопной элементной базе.

К изменениям в артиллерийской тактике привела и общая специфика применения войск в этой войне, когда непонятно, где свой, где чужой, где тыл, где фронт, потому что это всё постоянно кардинальным образом меняется. Помимо критического повышения мобильности, очень актуальным стало осознание того, что нужно прикрывать свою артиллерию.

У нас было несколько случаев. Например, под Николаевкой было нападение на свежесформированную батарею 55-й бригады. Батарея только развернулась, отработала не более двух суток, после чего на её позиции вышла вражеская диверсионная группа. Боеприпасы находились прямо на грунте, начался подрыв. Люди к этому не были готовы, стали паниковать, разбегаться.

Но нашлись водители машин и бойцы в расчётах, которые цепляли свои орудия к тягачам и вывозили их из зоны разрывов. Боюсь ошибиться, но два или три орудия из батареи таким образом спасли наши герои.

Остальные побросали, всё сгорело, разорвалось — и батареи не стало. Пришлось 55-й бригаде в пункте постоянной дислокации в Запорожье батарею формировать с нуля.

Как уже говорилось, чтобы не допустить подобные вещи, артбригадам придали батальоны теробороны, которые потом вошли в их состав.

Развеянный миф тактической авиации

Наш опыт применения штурмовой авиации оказался неоднозначным. При том, что поддержка с воздуха была эффективной как в огневом, так и морально-психологическом плане, мы за время ведения активных боевых действий потеряли в зоне АТО 20 летательных аппаратов. Плюс один, который долетел до Миргорода и второй — до Днепра. Таким образом, можно говорить о 22 поражённых объектах.

Причиной этому была высокая эффективность огня средств ПВО малой дальности: ПЗРК и зенитной артиллерии. Кроме того, противник начал применять средства со своей территории. Наш Ан-26, который доставлял в Луганск платформы посадочными средствами, по всем признакам был сбит ракетой, выпущенной истребителем с территории РФ. Аналогично были сбиты в июле два наших самолёта в районе Дибровки.

Это заставило нас поднять авиацию на 5 000 м, а когда поняли, что у противника есть ПЗРК нового типа, то ещё выше, до 6 000 км. Но работа авиации с таких высот критически повлияла на эффективность её применения. Отсутствие высокоточного оружия, ракет и бомб приводило к очень большим отклонениям, что было чревато последствиями для своих войск.

Наглядно это было видно во время проведения операции в районах Николаевки и Сиверска, где просто чудом наши подразделения не попали под дружественный огонь. Честно говоря, такие случаи происходили довольно часто, поэтому мы старались максимально ограничивать применение авиации.

Я думаю, что этот наш опыт потерь удержал и противника от активного применения вертолётов и тактической авиации по нашим войскам. Они не базировались на нашей территории, а если действовали, то только со своей стороны, и очень ограниченно.

Тому были очевидные причины. Можно скрыть солдата (как в Крыму), замалевать номера у танков и БМП, но на сбитом самолёте или вертолёте по номерам, и ещё множеству признаков, можно однозначно установить факт его принадлежности конкретной стране.

И мы, и они понимали, что насыщение современными средствами ПВО передней линии и ближайшей тактической глубины создаёт серьёзные проблемы для летательных аппаратов и нивелирует роль авиации, как «палочки-выручалочки».

Этим, фактически, была дезавуирована теория, которая доминировала в умах некоторых теоретиков военного искусства после войны в Ираке, которые считали, что во всех войнах и конфликтах современная авиация неуязвима и способна на всё.

Этот миф отчасти развеяли события в Сербии и Косово. Отчёты о том, сколько было уничтожено техники сербов за четыре месяца конфликта, как выяснилось позже, были превышены на порядок. То есть, если в отчётах шла речь о 500–700 уничтоженных танков, артиллерии и бронемашин, то на практике их оказалось 60–80.

Коренное изменение оперативных подходов

Что, наверное, самое главное. Всех нас в советские и постсоветские времена учили, что наступление — это «дорога в одну сторону». Считалось, что если ты пошёл в наступление, то однозначно угадал с направлением главного удара, однозначно рассечёшь, разгромишь противника и будешь двигаться дальше «семимильными шагами». Опыт показал, что такого никогда не бывает на практике. В 10% (если не меньше) случаев может всё пройти красиво по плану, но в реальности ситуация будет постоянно изменяться.

Ни один советский боевой устав и мысли не допускал, что если у тебя что-то не получилось в направлении главного удара, то ты должен не пытаться идти в лобовую атаку, а остановиться, отойти, подумать, ещё раз оценить обстановку, доложить командиру свои предложения.

Да, общая стратегия должна выдерживаться. Нужно выйти на определённый рубеж, выполнить поставленную задачу. Но когда и как — это всегда большой вопрос. Пришло осознание того, что войска могут двигаться и наступать не в том темпе, как писали советские боевые уставы, а затем и наши, которые были полностью с них скопированы.

«Средняя скорость наступления — 5–6 км в час, задача дня — до 20 км, а если это участок прорыва, то 5–6 км». В реальности оказалось, что не всё так просто.

Типичный пример. Подразделение упёрлось в оборону противника, дальше идти не может. Враг ведёт огонь, пусть даже небольшими силами, но местность пересечённая, преодолеть её невозможно. Инженерных средств нет, проходов нет. Как дальше двигаться? Пришло понимание того, что в какой-то момент можно и нужно остановиться, перегруппироваться, отойти, ещё раз оценить обстановку, повторно нанести огневое поражение, перераспределить силы и средства и начать с начала: на другом направлении или другим способом.

Командирам нельзя жёстко навязывать способы выполнения задач. Как определяли задачи до этого? «Полоса справа, полоса слева, задача — объект, время...» У командира тактического звена не оставалось никакого простора для самостоятельных решений. Он был полностью ограничен.

Как раз во второй половине июля это понимание оформилось в то, что штабы при постановке задачи отказались от жёсткой регламентации способов её выполнения. Определялось, куда должно выйти подразделение, к какому времени желательно, кто его поддерживает, кто прикрывает. А по всему остальному: рубежам, фронтальным направлениям, обходам, манёврам, охватам — командир принимает свои решения, исходя из оценки обстановки. Это было коренное изменение общей тактики, которое изменило и оперативную составляющую.

И уже тогда появились большие сомнения, которые закрепились после завершения Дебальцевской операции в том, что, в принципе, нельзя регламентировать нормативами боевые действия войск.

Можно всё довести до абсурда (а у нас это сплошь и рядом. — А.С.). К примеру, проводится служебное расследование боевых действий, и проверяющий спрашивает командира: «А вы с какой скоростью двигались во время атаки?». И если командир не выдержал норматив, то его запросто могут привлечь «по закону» к ответственности.

Протяжённость фронта, глубина наступления, глубина задачи — всё это очень ситуативно и меняется постоянно. Тем более, когда ты действуешь не на полигонных учениях, не против мишенного поля, а в бою с реальным противником.