Джеймс Бернхэм: кем он был и что оставил человечеству. Часть 2

Продолжение статьи о Джеймсе Бернхэме, превратившемся из ярого троцкиста в бич коммунизма во всём мире. Предыдущая часть — по этой ссылке.

Перевод: Дорогая редакция

Бернхэм всегда интересовался вопросом свободы. Он пытался сформулировать, как сохранить эту независимость в тех политических рамках, где демократия и равенство не будут возможны вообще. В контексте управленческих функций он выделял три возможности для сохранения относительной степени свободы:

• поддержание баланса сил между фракциями в элите и их конкурирующими институтами;
• циркуляция кадров в рядах элиты;
• сохранение атрибутов демократии.

Идеи Бернхэма об управленческой революции и теории элиты понятны. Они отражают идеи многих других мыслителей — как более ранних, так и более поздних. Хоть Джеймс и отвергнул марксизм, его мысль продолжала отражать некие отголоски марксистского влияния: особенно выделяется акцент на экономическом и технологическом детерминизме.

Но его признание источников власти, выходящих за экономические рамки, напоминало критику марксистской экономической линии. Такую позицию занимал, к примеру, Макс Вебер. Точно так же предположение Бернхэма о замене классического буржуазного капитализма новыми элитами — технократами — было предвосхищено предыдущей защитой Лоуренсом Деннисом американского «фашизма».

Тот мыслитель представлял как раз технократическое коллективистское государство. Подобное фашистскому строю, но без расистского, милитаристского или национал-шовинистского подходов, характерных для европейского фашизма. Кроме того, критика Бернхэмом СССР в качестве новой формы классового господства отражала критику большевизма, присущую анархистам и крайне левым.

Подобные теории были разработаны рядом последующих деятелей и левого, и правого крыла. Они старались опровергнуть доминирующую «плюралистическую» идею в американской политике: согласно таким взглядам, американские институты в значительной степени демократичны, репрезентативны и конкурентоспособны. В первую очередь — с точки зрения доступности для многих конкурирующих интересов.

Но спектр сильных теоретиков, выступивших против плюралистической парадигмы, не был однородным. Он зависел от конкретных политических предпочтений. Уникальным вкладом Джеймса в эту сферу стал его акцент исключительно на управленческом классе. Например, Миллс делал ставку на традиционные капиталистические элиты, а Фергюсон — на инвестиции в политические партии.

Аргумент об управленческой революции вместо классического капитализма также вызвал отклик неоконсерваторов. В основном, они утверждали, что критика получилась слишком радикальной. Дэниэл Белл предположил, что рост управленческого класса представляет противоречие внутри капитализма, а не его замену. Ирвинг Кристол утверждал, что «новый класс» действительно возник в контексте современного корпоративного капитализма. Он якобы был враждебен самому капитализму или нормам традиционных буржуазных обществ. Но, несмотря на это, по мнению Кристола, капитализм всё равно оставался капитализмом.

В опубликованном (уже посмертно) труде «Левиафан и его враги» Сэмюэл Т. Фрэнсис изложил ту же мысль, что и наш герой. Автор был наиболее сильным критиком капитализма в американском праве. Вслед за Бернхэмом, Фрэнсис утверждал, что капиталистические корпорации являются той же частью «управленческой элиты», что и:

• правительственная бюрократия;
• профсоюзы государственного сектора;
• университеты;
• конгломераты СМИ;
• магистральные церкви;
• группы либеральных политических интересов и т.д.

Кроме того, Фрэнсис утверждал, что и новые левые, и новые правые (остатки старой буржуазии) не бросили эффективный вызов режиму управления. Он говорил, что классическая буржуазия просто устарела и была вытеснена последующими экономическими и технологическими разработками.

По мнению Фрэнсиса, управляющая элита с лёгкостью нейтрализовала новые левые движения, поскольку их сторонники оказались продуктами управленческого класса. А потому и разделяли его основные ценности с «космополитическими» предположениями. Между тем, новые правые инициативы были поглощены подобным образом.

За время, прошедшее после Рейгана, власть и распространённость управленческой элиты укоренились, что было трудно представить в 1980 году. Фактически экономические ценности «новых правых» в значительной степени способствовали росту корпоративного класса, всё более и более приверженного левому культурному режиму.

Долгосрочное наследие как «новых левых», так и «новых правых» сблизило две силы: остатки первых, достигших гегемонии в культурной сфере, и вторых, доминирующих в экономике. Результатом стал класс корпоративных капиталистических элит, которые во многих отношениях являются авангардом культурных левых.

Более ранняя теория Бернхэма подтверждается ролью технологии в содействии этим разработкам. В своём «Новом классовом конфликте» (2014) Джоэл Коткин утверждает, что индустрия технологий создала класс олигархов. Этот спектр деятелей якобы превосходил как Уолл-стрит, так и традиционные промышленные корпорации в плане доминирования среди экономической элиты.

И как раз новые техноолигархи в значительной степени разделяют культурные ценности «нового духовенства» (городского, космополитического профессионального класса) и других сфер: журналистики, образования, PR, развлечений, права, управления человеческими ресурсами и, в конце концов, государственного управления.

Это объясняет рост современного «пробуждённого капитализма». Ведь, даже несмотря на слишком заметные различия между социальными классами, глобализация и аутсорсинг вытеснили «постбуржуазный пролетариат». А ведь в ХХ веке он охватывал как синие воротнички, так и средний класс.

Заслуживает внимания и другая влиятельная работа Бернхэма — «Самоубийство Запада» (1964). В ней Джеймс утверждал, что либералы испытывают недостаток доверия к своей собственной цивилизации. И накаляется всё до такой степени, что движение не способно эффективно защищать её ценности. Аргументы поданы почти в виде шутки «либерал — тот, кто не способен выбрать свою сторону во время боя».

Примечание редакции. Вот сейчас обидно было.

Конечно, Бернхэм работал во время холодной войны и тревожился из-за нулевого антикоммунизма либералов. Но более убедительный аргумент может прозвучать в контексте нынешней эпохи. Ведь современные либералы Запада не только не уверены в своей собственной цивилизации, но и активно меняют её в сторону глобализма. Например, боятся исламофобии больше, чем исламского терроризма. А ксенофобия пугает таких деятелей куда сильнее, чем культурное отчуждение.

Бернхем мог бы и согласиться с позицией Коткина в одном направлении. Речь о союзе техноолигархов и нового духовенства, создавшем статичный и стратифицированный социальный порядок. Он весьма напоминает строй, существовавший в Европе много веков назад. Например, Коткин сравнивает новое духовенство с первым сословием дореволюционной Франции, техноолигархов и финансовые элиты — со вторым сословием, а простых граждан — уже с третьим.

Такие утверждения гиперболичны. Но они также содержат часть истины. В позднем Средневековье европейские элиты достигли такого же «транснационального» единства. Наши зарождающиеся западные правящие классы объединяются в глобальный суперкласс. Допускают такие же отношения с населением, которым они де-факто управляют.

Не зря в 1990-х годах Фрэнсис опасался, что в политических конфликтах будущего проявятся не только партизанские различия между традиционными левыми и правыми. По его мнению, существовал риск конфликтов между управленческими элитами и простыми людьми. Собственно, что и произошло в наше время.

Эти аргументы подтверждались ростом популистских движений как левого, так и правого крыла. Все они отвергают неолиберальный консенсус, который сейчас определяет истеблишмент. В трёх ведущих мировых либеральных демократиях — США, Великобритании и Франции — популистские фигуры обоих направлений добились победы на выборах.

А примеры Дональда Трампа и Берни Сандерса в США, Бориса Джонсона и Джереми Корбина в Великобритании, Марин Ле Пен и Жан-Люка Меланшона во Франции — лучшая иллюстрация этой тенденции. Тем не менее, мы ещё не знаем, сможет ли кто-то из перечисленных бросить вызов правлению управленческой элиты.

Ведь на самом деле управленческая революция Джеймса Бернхэма укоренилась не хуже средневекового католицизма. Возможно, лишь политический катаклизм вроде протестантской Реформации сможет его вытеснить.

Но это не точно.